Вскоре пассажиры четвертого вагона вечерней электрички могли наблюдать возмутительную картину. Невзрачный, щуплый, сильно выпивший мужичонка с покарябанным лицом, разлегшись на сиденье, орал в телефон на какую-то Ольку:
Я домой еду! Поняла! Передай Татарину и папаше своему, что как только доберусь их урою! Какая больница?! Был я там! Мне объяснили, как вы угробить меня хотели! Кто алкаш проклятый?!
Собеседница бросала трубку. Мужичонка ответно, в пьяной ярости бросал на пол вагона куртку и топтал ее грязными ботинками.
Удавлю! Твари!
Шумно сглатывая и шевеля тощим кадыком, он пил из пластиковой бутылки какое-то жуткое, желто-химического цвета пойло, нетвердой рысью бежал по проходу в тамбур курить. Потом возвращался и все начиналось по новой.
Алло, Олька?! Какая Мария? А Машка! Ольку позови! Что значит не хочет говорить?! Я в больнице отказ подписал, как приговор свой смертный! Все ради нее. Потому что пропадет она без меня. Так ей и скажи. А Татарину с тестем передай ушатаю, приеду! Алло!
Удивительно, но никто из пассажиров не решался, а может и не хотел указать мужичонке на его совершенно неподобающее и вопиющее поведение. Уж очень искренне тот переживал и негодовал. Драму надо было досмотреть до конца. И только три какие-то подозрительные личности, которые резались в карты в углу вагона, посматривали на горлопана недобро.
Когда глупая баба отключила телефон, негодующий Витёк снова выскочил в тамбур. Трясущейся рукой сунул в рот сигарету, прикурил. Стукнула дверь. Кто-то вышел в тамбур вслед за ним. Витёк поднял голову. Стояли и ухмылялись двое из подозрительной троицы. Он хотел было спросить, что им нужно, но не успел.
Подняться на четвереньки довольно легко, встать на ноги почти невозможно. Тело отказывалось повиноваться. Витёк вместе с кровью выплюнул зуб, помотал головой. Его вырвало и в голове чуть прояснилось. Цепляясь скрюченными пальцами за какую-то железку, кое как смог подняться.
Железкой оказался поручень занесенной снегом и абсолютно безлюдной остановочной платформы, на которую его выкинули из электрички. Освещал платформу лишь один тусклый фонарь. Вокруг царили ночь и мороз. Где-то очень далеко лаяли собаки.
Витёк съежился. Куртка его пропала, пиджачишко с вывернутыми карманами не согревал. Еще не было документов и телефона. Зато имелась зажигалка, которую он все это время умудрялся сжимать в кулаке.
«Идти надо», вяло подумал он и, неверными шагами спустившись с платформы, поплелся по шпалам. Домой.
Витёк постоянно запинался, два раза упал, сознание путалось. Поэтому не удивительно, что вскоре он сошел с железнодорожной насыпи и незаметно, по какой-то полузасыпанной снегом автомобильной колее, углубился в лес.
Здесь не было ветра и, казалось, даже было теплее. Витёк решил передохнуть, присев прямо в сугроб у старой осины. Глаза сами собой закрылись. Почти уснул, когда с ревом и грохотом в полусотне метров от него пронесся товарняк. Он встрепенулся и тут же понял, что окончательно замерзает.
Потом он ползал и, вконец озябшими руками, сгребал с наста упавшие ветки, обламывал мерзлый сухостой, подбирал мелкие прутики. Порой руки совсем не слушались и тогда их приходилось отогревать в подмышках. Повязка намокла и рану жгло каленым железом.
Наконец Витьку удалось соорудить грубое подобие заготовки для костра. Плача от усталости, холода и боли, он дул и дул на застывшую зажигалку, чиркал-чиркал-чиркал колесиком.
Сначала зажигалка только искрила, затем выдала язычок пламени, совсем слабый поначалу. Но даже когда язычок окреп, сколько не подносил Витёк зажигалку к стопке самых мелких веточек, загораться они отказывались, лишь чуть парили.
«Угораздило же в осинник зайти, в отчаянии подумал он. Ни хвои, ни бересты. А если поблизости и есть, то в темноте не видать. Да и не дойду никуда уже. Хоть бумаги бы клочок».
Витёк знал, что в карманах ничего нет, но все-таки принялся, наверно в двадцатый раз, их обшаривать. Неожиданно что-то нащупал. В совершенно никчемном нижнем боковом внутреннем кармашке пиджака, куда даже пачка сигарет не влезет, лежало что-то небольшое, но плотное. Зацепил пальцами, поднес к лицу, чиркнул зажигалкой.
В руке он держал стопку сложенных пополам купюр, подобранных скрепкой.
Распотрошил, развернул, пересчитал.
Ровно девять сотенных бумажек, ни копейки из которых глупая баба не оставила на хозяйство.
Распотрошил, развернул, пересчитал.
Ровно девять сотенных бумажек, ни копейки из которых глупая баба не оставила на хозяйство.
Снова чиркнула зажигалка. Скомканные купюры вспыхнули и Витёк затаил дыхание. Нет, все в порядке веточки тоже занялись, и через минуту в весеннем морозном лесу запылал небольшой, но уютный костерок.
Витёк все тянул и тянул ладони к огню и думал о том, что только немного отогреется и пойдет домой. Он ласково обнимет бабу, и пальцем не тронет ни тестя, ни Татарина. Он заставит сопляка Сашку вылечить ему руку, и, как только окончательно выздоровеет, пойдет на старый выгон за селом и построит там больницу. И все скажут ему: «Спасибо!» Потому что никуда не годится лечиться одному, вдали от дома и родных. Так и помереть совсем можно. Вон он, Витёк, чуть не помер, а жизнь ведь настоящая только начинается. И надо навстречу этой настоящей жизни идти.
Только еще чуть-чуть отогреться.
Путь совсем не близкий.
САШКИН ГОЛУБЬ
Сашка убил голубя.
Вышло это не случайно.
В восемь лет человека все время мучает вопрос: «А что будет если». Дальше много вариантов: «уронить со стола вазу», «засунуть отвертку в розетку», «насыпать в аквариум с рыбками стирального порошка» список бесконечен. Но так уж вышло, что именно сегодня Сашка задумался, а осмелится ли он кинуть камень в живое существо.
Конечно, он понимал, что делать этого нельзя, что он поступит нехорошо, да и вообще по себе знал, что камнем это больно, однако поделать с собой ничего не мог. Он просто обязан был знать ответ.
Сперва Сашка выбрал было в качестве мишени соседского рыжего кота. Кот этот был исключительный пакостник. Подворовывал по чужим кухням, беспрерывно орал под окнами сзывая кошечек, и самое возмутительное не давал себя гладить и царапался.
Однако кота было жалко, поскольку он был пушистый, грациозный и какой-то чересчур уж живой. Тогда Сашка вспомнил, как недавно отец, придя домой, долго отряхивал пиджак в ванной и ругался.
Сначала динозавры охотились за обезьянами, ворчал отец. Затем обезьяны превратились в людей, а динозавры в птиц, но продолжают гадить. Птицы наши враги! Если бы коровы летали, например, они бы точно не вели себя как птицы, потому что млекопитающие.
Сашка ничего из слов отца не понял, но «птицы наши враги» запомнилось. Врагов не жалко.
Во дворе пятиэтажки голубей хватало. Вот и сегодня они целой стаей кормились неподалеку от мусорных баков.
Для начала Сашка выбрал совсем маленький камень. «Ничего, успокаивал он себя. Только разок легонько кину и все». Однако ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза не попал. Голуби тревожно взмывали в воздух, но вскоре опускались обратно и продолжали деловито наклевывать что-то с земли.
Наконец на пятом броске Сашке удалось попасть. Он точно видел, как его камешек угодил птице прямо в крыло, однако ничего особенного не случилось. Голуби вновь взлетели, причем и условно пораженная цель тоже, и перенеслись на другой конец двора, где возобновили кормежку.
Мальчик задумался. Получалось вовсе неинтересно. Он старается, подкрадывается, бросает, и даже попал! А голубям хоть бы что. Эксперимент следовало продолжить. И Сашка подобрал увесистый обломок кирпича.
На этот раз он попал сразу. Стая сорвалась с места и набрав высоту скрылась за крышей пятиэтажки. Лишь один голубь остался на месте. Он отчаянно трепыхался на земле, хлопал крыльями, взметывая фонтанчики сухой пыли. Бился суетно и бесполезно. Сашка с колотящимся сердцем наблюдал, как хлопки крыльев становились все реже, до тех пор, пока птица совсем не затихла.
Мальчик осторожно подошел поближе.
Серый голубь с белой грудью неподвижно замер на земле, неестественно вывернув шею. Он еще дышал, но маленький круглый птичий глаз уже покрылся смертельной поволокой. Крови не было и это было странно. Отчего же тогда голубь умирает?
Птица в последний раз дрогнула. Только сейчас Сашке стало понятно, что произошло непоправимое. Он только что убил живое существо. Убил просто так, не за что-то, а из глупого любопытства. Мальчику вдруг стало нестерпимо жалко голубя, захотелось вернуть все назад, что-то исправить. Потому что если этого не сделать, он будет все время думать о случившемся и чувствовать себя виноватым. А виноватым быть Сашка очень не любил.
Сначала мальчик хотел отнести птицу в ветеринарную клинику. Вдруг там смогут голубя починить. Но потом подумал, что в клинике начнут задавать всякие неудобные вопросы. «А что случилось»? «Кто кинул в голубя камень»? «А не ты ли, Саша Трифонов, с улицы Кропоткина это был»? Нет, в клинику соваться не стоило. Но что же делать?