Суфия-ханум встала, приподняла камышовые шторы на окнах.
Снег ложился крупными хлопьями, словно падали с неба белые цветы.
И странное дело, это реянье снежинок подействовало на Суфию-ханум успокаивающе. Казалось, они падали не там, за окном, а прямо в её сердце, остужая жгучую боль. Она прочла письмо ещё раз и нашла то, чего ранее не заметила: проблески надежды
Скрипнула дверь. «Неужели Мунира? Сказать ей? Или не надо? Ведь завтра в школе вечер. Мунира участвует в постановке. Она и так сильно волнуется, не сорвался бы спектакль. «Кюзнурым»[2], она и не чует беды. Спрашивает вчера: «Мама, как ты думаешь, вышла бы из меня артистка?» И тут же прибавила: «Не надо, не говори, я ведь совсем и не хочу стать артисткой». А если не сказать не будет ли потом ещё труднее?.. Всё равно, не следует сегодня ничего говорить. Пусть останется неомрачённым этот торжественный вечер в памяти Муниры».
Таня вошла неслышно, на цыпочках, в одном халате.
Таня? удивлённо прошептала Суфия-ханум.
Простите меня, Суфия Ахметовна, также шёпотом сказала Таня. Что с вами? На вас лица нет Мне показалось, что вы Случилось что-нибудь? Мансур Хакимович?..
Суфия-ханум прижала девушку к груди и заговорила сдавленным полушёпотом:
Девочка моя пока ничего не говори Мунире Отец её тяжело ранен Я получила письмо Она уснула?
Спит.
Она очень увлечена школьным спектаклем и, к счастью, не заметила моего состояния. Вернее, заметила, но подумала, что я просто устала. Боюсь только, покачала головой Суфия-ханум, кутаясь в платок, от Муниры я долго скрывать не смогу.
До сих пор война где-то на границе Советского Союза, в Карелии, представлялась Тане очень далёкой. Но вот война пришла в дом самой близкой подруги, и только сейчас девушка начала постигать всю её жестокую реальность.
Таня была слишком молода, чтобы уметь утешать, тем более она не знала, какие слова утешения сказать этой седеющей женщине, которая держится с удивительным достоинством и так строга и замкнута в своём горе.
От внимания Суфии-ханум не укрылось душевное состояние девушки. Без слов поняв, как искренне Танино сочувствие, она прижалась горячими, сухими губами к её лбу и молча подтолкнула к двери в комнату дочери.
3
Галим Урманов вошёл в класс вместе с учителем. На переменах он держался в стороне. Он ждал, что ребята станут упрекать его за срыв вчерашней репетиции, будут говорить о безвыходности положения, просить, как вчера просил Хафиз. Урманов даже приготовил ответы. Они были полны язвительного, отточенного остроумия и достойны находчивости незаурядного шахматиста. Но, к своему удивлению, он не услышал ни одного упрёка. Зато не услышал и просьб. Только Ляля, староста класса, сказала ему, как и всем, что репетиция будет через час после уроков, за это время надо успеть сходить домой пообедать.
Урманов молча выслушал её. Но когда через час все собрались, его снова не было.
В кабинете географии, заставленном коллекциями камней и насекомых и увешанном картами, собрались Ляля, Мунира, Наиль, Хаджар и другие одноклассники-комсомольцы. Говорил Хафиз:
Товарищи, я собрал нашу комсомольскую группу, чтобы решить один серьёзный и важный для репутации нашего класса вопрос. Как вы знаете, Урманов, игнорируя коллектив, не пришёл и на эту репетицию. Сейчас нет времени разбираться, кто и в чём виноват. Надо решить судьбу спектакля. Что делать?
Голос Хафиза был твёрдым и спокойным. Одна Ляля уловила в прищуре его серых глаз затаённую тревогу. Хафиз умел прятать внутреннее волнение, что обычно редко удаётся в его возрасте, и всем казалось, что глаза его прищурены потому, что он хитрит и уже знает выход, которого ещё не знают другие. Но это не остудило их возмущения. Первым сорвался со своего места Наиль. Он горячо заговорил, жестикулируя маленькими белыми руками:
Ребята, я никак не пойму поступка Урманова. Это же это же измена, это
Наиль, сейчас надо говорить о том, как спасти спектакль, прервал его Хафиз.
А чего там попусту слова тратить, махнул рукой Наиль. Ясно! Спектакль сорван
Хафиз взглянул на Муниру, сидевшую облокотившись на стол. Она заслонилась рукой от света, и затенённое лицо её казалось безразличным. Неужели и Мунира думает, что спектакль не состоится? Но вот девушка изменила положение руки. Теперь были освещены её лоб и глаза. Знакомый, волевой, немного даже надменный профиль. Чёткие, с широким разлётом брови упрямо нахмурены.
Мунира, что ты думаешь?
Мне ясно одно мы не имеем права срывать спектакль. Но вот что делать, я ещё не знаю, смущённо пожала она плечами.
Хафиз взглянул на Хаджар, огорчённо посматривавшую исподлобья, и взглядом пригласил её высказаться.
Что же мы можем предпринять, когда осталось несколько часов до спектакля? Единственный выход, по-моему, это пойти к Курбану-абы и честно, по-комсомольски, всё рассказать ему. Может быть, он сумеет воздействовать на Галима.
Поступило предложение. Примем?
Комсомольцы уловили в словах Хафиза иронию. Никто не проронил ни звука, все смотрели в сторону.
Я не боюсь разговора с директором, снова заговорил Хафиз, но это очень лёгкий путь. Приняв такое решение, мы докажем лишь одно полную свою беспомощность. А наш спектакль не обычный спектакль: он посвящён Дню Красной Армии и ставится в военное время. А раз так, имеем ли мы моральное право отступать перед трудностями, вставшими на нашем пути?
Всё это мы и сами понимаем. Но что ты конкретно предлагаешь? нетерпеливо перебил его Наиль.
Если вы не возражаете, у меня есть одно предложение: заменим Урманова кем-нибудь другим, произнёс Хафиз.
Кем? Кто за три часа выучит роль?
Да хотя бы Ляля Халидова.
Махнув безнадёжно рукой, Наиль забарабанил пальцами по стеклянной дверце и сделал вид, что разглядывает книги в шкафу.
Нет, бросил он наконец, не оборачиваясь. Ляля недурно свистит, замечательно танцует, но всё же заменить Урманова она не сможет. Разве эта непоседа, эта «джиль-кызы» может так сосредоточиться, чтобы выучить большую роль за три часа? Это было бы чудом! А Тукай ещё в тысяча девятьсот девятом году писал:
По скончании пророка на земле чудес не ждут.
Месяц в небе не расколешь, камень камень, не верблюд.
Чёрные глаза Ляли загорелись. Безнадёжность в тоне Наиля глубоко задела её.
Я не смогу заменить Урманова? вскочила она с места, сердито поводя бровями и наступая на Наиля. Да если надо будет, двоих Урмановых заменю.
Тот немного растерялся.
Сказать одно, сделать другое У тебя же своя роль есть.
Мою роль вычеркнем.
Вычеркнем?.. Наиль даже снял очки и в свою очередь с воинственным видом вплотную подошёл к Ляле. Ты что, товарищ староста, смеёшься, что ли? Ты хоть немного отдаёшь себе отчёт, что значит вычеркнуть роль из пьесы?
Отдаю, товарищ автор. Пожалуйста, не кипятись, остановила его Ляля.
Язык-то без костей, особенно у тебя, скажет и обратно спрячется, отрезал Наиль с сердцем.
Но тут Лялю поддержали Мунира и Хаджар:
А знаешь, Наиль, она высказала вполне разумную мысль.
Если б не подвёл Урманов, можно было бы и не зачёркивать, продолжала Ляля. Ну а теперь иного выхода нет.
Наиль ещё мог бы поспорить с товарищами, но идти против девушек, да ещё таких настойчивых, как Ляля и Мунира, у него не хватало ни решимости, ни охоты. Но авторское самолюбие всё же страдало, и он схватился за голову:
Что вы делаете со мной, без ножа режете!..
Терпи напасть, не никни головою,
Что не случится с юными порою!..
громко продекламировала Ляля.
Это тоже стихи Тукая, Наиль, съязвила она.
Все, кроме Наиля, заливисто рассмеялись, и этот смех ясно говорил, на чьей стороне большинство.
Всякий режиссёр, увидев, что творится на этой генеральной репетиции, мог бы только ужаснуться. Но ребята и не думали унывать. Перед ними стояла ясная цель.
И со всем пылом молодости они устремились к ней, не давая себе остыть ни на минуту из-за стоявших на дороге к цели препятствий и, может быть, именно потому так легко сметая их.
Три часа пронеслись совершенно незаметно. Лишь только закончилась репетиция, кто-то сбегал в зал и, вернувшись, закричал:
Ребята, пора! Зал битком набит. Девятые и десятые классы двадцать второй школы явились в полном составе.
Пошли! сказала Ляля. Вот это дебют! После первой же репетиции и на сцену. Смотрите, черти, если я когда-нибудь стану знаменитой актрисой, не забудьте рассказать об этом дне!
4
Рабочий день инструктора райкома Суфии Ильдарской начинался гораздо раньше десяти утра и никогда не кончался к шести вечера. В эти дни тем более: скоро предстояла районная партийная конференция.
Конечно, Суфия-ханум дома, и Суфия-ханум за своим инструкторским столом один и тот же человек.