А вскоре после этого в стране началась коллективизация, и Гали сам попросился в Сугышлы. И тотчас же по приезде разве настоящий коммунист думает о покое? начал разговор об организации колхоза. Об этом же он часами говорил и с Гарафи, и тот опять, как нитка за иголкой, потянулся за Гали.
Ладно, отдаю тебе поводья, Гали. Не могу я тебе не поверить, говорил он.
В «Красногвардейце» Гарафи-абзы работал старательно, жизнь его заметно улучшилась. Он поставил дом-пятистенку, надворные постройки, понакупил обнов семье, кое-какой мебели. Дети его стали ходить в школу. Изменился Гарафи и внутренне. Исчезли бесконечные заботы, которые одолевали его, когда он вёл единоличное хозяйство. Покончено было с осточертевшими ему самому вечными сомнениями да раздумьями, с постоянно грызшей его по ночам неуверенностью в завтрашнем дне. Даже в движениях чувствовалась какая-то небывалая лёгкость, словно ему скостили десяток лет. Среди односельчан росло уважение к нему, на собраниях прислушивались к его советам.
Конечно, годы не прошли бесследно. Гарафи стал заметно солиднее. На голове появилась плешь, засеребрились виски. Он приобрёл степенную привычку ходить, заложив руки за спину. Но сдаваться ещё не собирался. И когда услышал, что пришла бумага с просьбой выделить из колхоза рабочих, сам пошёл к председателю и попросил включить его в список
Таков был жизненный путь этих двух людей, дружно беседовавших, сидя рядышком на скамейке.
Понимаешь, Гали, Гарафи старался подавить вызванное воспоминаниями душевное волнение, вот поговорил с тобой перед дальней дорогой и на душе словно бы стало просторнее. Давай зайдём ко мне, выпьем по чашке чаю. Хотел позвать тебя с женой не удалось Ну, да ты не осудишь.
В горнице было светло и чисто, будто в комнате девушки. Никелированная кровать, вся уложенная большими и маленькими подушками, заполненный посудой шкаф со стеклянными дверцами, большое зеркало. Плетёная этажерка заставлена книгами. На подоконниках цветы в горшках.
Жена Гарафи, Бибигайша-джинги, в платье с замысловатым крупным рисунком, позванивая вплетёнными в косы монетами, принялась накрывать на стол. Распущенный по спине платок завязан у неё, как у молодой невестки, на затылке. Она не утерпела, чтобы не пожурить мужа: должен бы заранее предупредить, что приведёт такого почётного гостя.
Не сердись на Гарафи, Гайша, весело прервал её Гали-абзы. Это я сам. Оладьи у вас очень хороши, захотелось отведать.
На оладьи приходят вдвоём, Гали-абзы, сказала Бибигайша-джинги, уставляя стол разной снедью, одна другой вкуснее. Расторопная хозяйка никогда не растеряется, у такой найдётся угощение и для нежданного гостя.
Милости просим, Гали-абзы, попробуйте моей стряпни, пригласила она.
Гали-абзы, похваливая, с аппетитом принялся за вкусные оладьи.
Можно бы уже и не так щедро расхваливать, Гали-абзы, слегка покраснев, сказала Бибигайша-джинги, наливая гостю чай.
Поблагодарив, он взял из её рук стакан крепкого чая и шутя пожаловался на друга:
Вот Гарафи всё говорит мне, будто старится, Гайша, а сам, как перелётная птица, собирается лететь в неведомые края.
Нам не привыкать к его непостоянному нраву, Гали-абзы. Пусть немножко проветрится. Если лучше нас не найдёт, опять домой вернётся, метнула сердитый взгляд в сторону мужа Бибигайша-джинги.
По всей видимости, намерение Гарафи уехать из дому не прошло в семье гладко. Гали-абзы мысленно ругнул себя, что пошутил так некстати.
Вот привезу городских гостинцев, посмотрю, что тогда скажешь, попытался успокоить жену Гарафи и принялся потчевать гостя.
Была такая кукушка, закуковала раньше срока, да голова у неё, говорят, разболелась. Погодил бы пока выхваляться, не выдержала и рассмеялась Бибигайша-джинги. Известно, мужчина всегда поставит на своём. Пусть едет, Гали-абзы.
После короткой семейной перепалки беседа снова приняла весёлый оборот. Наговорив Бибигайше кучу благодарностей за угощение и посоветовав не очень огорчаться отъездом мужа, Гали-абзы ушёл.
Загнав пришедшую с поля скотину, Гарафи снова уселся на скамейку.
И с чего это у него сегодня на душе неспокойно?
По улице протянулись длинные тени. Со стороны фермы доносился шум, смех, весёлые выкрики.
На той стороне оврага показался Газинур в белой с открытым воротом рубашке, подпоясанный ремнём, в кожаных сапогах. Гарафи-абзы, привыкший видеть его в старом бешмете да рабочем фартуке, обутым в резиновые калоши, не мог удержаться, чтобы не подозвать его и не подтрунить.
После короткой семейной перепалки беседа снова приняла весёлый оборот. Наговорив Бибигайше кучу благодарностей за угощение и посоветовав не очень огорчаться отъездом мужа, Гали-абзы ушёл.
Загнав пришедшую с поля скотину, Гарафи снова уселся на скамейку.
И с чего это у него сегодня на душе неспокойно?
По улице протянулись длинные тени. Со стороны фермы доносился шум, смех, весёлые выкрики.
На той стороне оврага показался Газинур в белой с открытым воротом рубашке, подпоясанный ремнём, в кожаных сапогах. Гарафи-абзы, привыкший видеть его в старом бешмете да рабочем фартуке, обутым в резиновые калоши, не мог удержаться, чтобы не подозвать его и не подтрунить.
Ты, Газинур, к примеру, не свадьбу ли справляешь? Что-то уж очень вырядился!
Газинур повёл чёрной бровью.
И рад бы сыграть свадьбу, Гарафи-абзы, да время щипать гусей не подоспело[14]. Сегодня в клубе доклад нашей гостьи, слышал небось? Нельзя же идти на доклад в том же, в чём разгуливаешь по конюшне. К тому же после доклада игры. А если от меня будет нести конским потом, пожалуй, все девушки разбегутся.
Гарафи-абзы покачал головой.
От тебя ответа долго ждать не приходится. Ну, как, к примеру, в дорогу-то готов?
Уже пять лет, как готов, не замедлил с ответом Газинур. Остаётся взвалить мешок на плечи, сказать отцу с матерью «до свидания» и даёшь Урал!
Гарафи-абзы долго всматривался в весёлое, дышащее здоровьем лицо Газинура. Видно, только что из бани. Щёки словно яблоки. Посмотришь вроде подвыпил, а он совершенно трезв. И откуда такая жизнерадостность в этом парне? Рос сиротой, материнской ласки не видел, с семи-восьми лет уже пас скот с отцом, до самой коллективизации гнул спину на кулаков. Одних побоев да оскорблений сколько перетерпел Откуда в нём эта решительность, уверенность в своих силах? Взять хотя бы его самого, Гарафи, места же себе не может найти из-за этого отъезда. А ведь он всё-таки человек бывалый, повидал на своём веку и Урал, и Сибирь, и Крым. И всё же перед дальней дорогой скребёт что-то на сердце. А Газинур из колхоза дальше чем на тридцать-сорок километров не выезжал и хоть бы чуточку волновался. Бывают же такие счастливые люди!
Легко, вижу я, смотришь ты на жизнь, Газинур, ой, легко! Ни думушки, к примеру, ни тоски в тебе нет.
Думы да тоска, Гарафи-абзы, весело ответил Газинур, от безделья одолевают. А у меня вплоть до сегодняшнего не было дня без работы. Да и зачем она мне сдалась, эта тоска?
Не тоскуй, душа моя, вовек:
От тоски хиреет человек,
пропел он задорно.
Гарафи невольно рассмеялся.
Море тебе, к примеру, по колено, Газинур. Любуюсь я на тебя весело живёшь, красиво живёшь, не боишься жизни.
Газинур вдруг сделался очень серьёзным.
А чего мне бояться нашей, советской жизни, Гарафи-абзы? В старое время я, быть может, и боялся бы. А сейчас, куда ни пойди, нам везде одно солнце светит.
Так, так, протянул Гарафи-абзы, а сам, будто впервые увидев, внимательно оглядел Газинура.
«Семена, посеянные Гали, дали в твоей душе хорошие всходы, парень», с невольным уважением подумал он.
Газинур вынул коробку хороших папирос и, проделав руками замысловатый фокус, протянул её Гарафи.
Прошу. Подарок казанских девушек, сказал он.
Гарафи-абзы покрутил, разминая папиросу, прочёл отливавшую золотом надпись на мундштуке и, скосив набок голову в войлочной шляпе, уставился на Газинура. Не замечая его насмешливого взгляда, Газинур разглядывал подаренную ему Гюлляр папиросную коробку. Одна выше другой громоздятся ледяные горы. Какой-то человек с развевающимися по ветру концами башлыка мчит во весь дух на коне. Эта гористая местность и есть Кавказ. Газинур знает о Кавказе только по нескончаемым воспоминаниям о старом солдатском житье-бытье своего отца, Гафиатуллы-бабая. Но слышать одно, а видеть собственными глазами совсем другое. Эх, поглядеть бы на эти горные хребты вблизи! Отец говорит, что на самых вершинах гор лежит вечный снег, а у подножия растёт виноград, апельсины. Диво!
Смотри, Газинур, пошутил Гарафи-абзы, затягиваясь ароматным дымком, как бы не подцепила тебя, к примеру, казанская девушка на эту папиросную коробку с красивой картинкой. Бывает такое в молодости.
С другого конца улицы раздался звонкий, ещё не окрепший голос Халика:
Газину-ур!
И все окрестности «Красногвардейца» повторили весёлым эхом: «нур»