Именно в этот сезон в России вспыхнули первые восстания, завершившиеся в Петербурге так называемым красным днем. Всем известны первопричины, спровоцировавшие эту первую революцию, я не буду их повторять. Но, возможно, мало кто знает, что «красный день» закончился расстрелом крестьян и рабочих, вышедших на Дворцовую площадь просить «батюшку» о справедливости. Когда императора удалили из столицы, стража, охранявшая дворец, из страха перед серьезными беспорядками безжалостно набрасывалась на безоружных и уж точно не особо опасных людей. Если бы царь показался на балконе, эти демонстранты преклонили бы колени, перекрестились и ушли бы довольные, как это было не раз. Ошибки психологии, но прежде всего ошибки советников, кто, безусловно, я считаю, являются главными виновниками российской катастрофы и трагической гибели Романовых. Может, повлиял мягкий и неуверенный характер Николая II. Да и сама царица, слишком занятая своей ролью матери и тяжелой болезнью цесаревича, не ставила государственные дела выше семейных. Наконец, мистическая фигура манипулятора, алкоголика и извращенца Распутина завершила трагическую картину. Государственная система, когда социальные вопросы решались силой и ссылкой в Сибирь, еще не исчезла из менталитета русских лидеров. И насильственная смерть царской семьи не прекратила это трагическое действо. Деятельность великой Екатерины II была чудесным исключением среди вялой и безрезультативной работы ее предшественников. И тень Петра I перестала защищать Святую Русь, когда красный флаг Советов начал победно развеваться над телами стольких невинных! Первая революция стала началом краха империи, Петербург изменил свое название на Петроград, а позже слог «Петр» был преобразован на «Ленин».
Глава ХХ. Катастрофа и трагикомедия
В такой тревожной атмосфере прошел весь сезон, который запомнился еще двумя эпизодами. Первый случился в Киеве, в один из вечеров спектакля. На улице царило революционное волнение, и ко мне пришел в гримерку начальник полиции. Он сказал, что вокруг театра собралась огромная толпа и, когда я буду возвращаться из театра, это может представлять для меня большую опасность. Он предложил, чтобы эскадрон казаков на лошадях сопроводил мою карету до гостиницы. И я согласилась. Не могу сейчас без ужаса вспоминать, как лошади врезались в толпу людей, сбивали и калечили их. Эскадрон мчался галопом, ни на кого не обращая внимания на своем пути, а я видела из окна своего экипажа избитых людей, виновных лишь в том, что хотели поближе посмотреть на артистов. Меня мучила мысль, что из-за меня многие семьи будут оплакивать своих близких в этот вечер, и я проклинала свое молчаливое согласие с предложением начальника полиции.
Второй же эпизод случился в Харькове и имел трагикомичный исход. Революционное движение продолжалось и распространялось. Власти были очень обеспокоены возможными беспорядками и запретили театральные представления. В конце концов они решили, при определенных условиях, возобновить спектакли. Одно из таких условий было выставлено мне: полиция запретила мне надевать на сцену свои драгоценности, слишком известные в то время, чтобы не пробуждать желания голодавших революционеров. Я обещала, но перед спектаклем подумала, что русский народ обожает артистов, и все мои драгоценности предстали в первом акте перед изумленной публикой: я вышла, вся покрытая нитями жемчуга, бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами, на всех частях тела и частично нашитыми на костюм. Полиция сняла с себя всякую ответственность и дала понять, что не одобряет мой безумный поступок. И действительно, моя идея оказалась безумной, когда во время третьего акта мы услышали возбужденные крики, раздались выстрелы и в зал ворвалась кричавшая толпа демонстрантов, подавившая полицию и солдат. Артисты с ужасом смотрели друг на друга. Я дрожала больше всех. Дирижер, не потерявший самообладания, продолжил оперу. Демонстранты заняли свои места, замолчали, и представление завершилось под гром аплодисментов. После выступления мы еще пели на бис итальянские песни и романсы. Никто не осмелился приблизиться ко мне. Никто, возможно, даже и не подумал, что Лина Кавальери в тот вечер носила на своем стройном теле драгоценности на сумму более трех миллионов рублей.
Лина Кавальери, 1900-е годы
Глава XXI. Почему я никогда не пела в Риме
Хочу предвосхитить вопрос читателей: почему, став оперной певицей, вы никогда не пели в Риме? Ответ прост: я никогда не хотела выступать перед своими земляками, потому что испытывала неподдельный страх перед римскими зрителями. Публика в Риме проницательный критик, идеальный ценитель музыки, привыкший к самым разнообразным и сложным вариациям оперных постановок, склонный судить всех знаменитостей. Хотя я никогда не чувствовала себя хуже других, но все равно боялась петь в своем отечестве, даже на концертах, даже на благотворительных мероприятиях. Думаю, не в последнюю очередь на мое бесповоротное решение повлиял пример моего большого друга и учителя Франческо Маркони, который всегда пел в Риме, подвергая себя жестокой критике, жертвой чего всегда становимся мы, артисты. У меня было много возможностей выступать в родном городе. Друзья и поклонники много раз пытались уговорить меня, но тщетно.
Глава XXI. Почему я никогда не пела в Риме
Хочу предвосхитить вопрос читателей: почему, став оперной певицей, вы никогда не пели в Риме? Ответ прост: я никогда не хотела выступать перед своими земляками, потому что испытывала неподдельный страх перед римскими зрителями. Публика в Риме проницательный критик, идеальный ценитель музыки, привыкший к самым разнообразным и сложным вариациям оперных постановок, склонный судить всех знаменитостей. Хотя я никогда не чувствовала себя хуже других, но все равно боялась петь в своем отечестве, даже на концертах, даже на благотворительных мероприятиях. Думаю, не в последнюю очередь на мое бесповоротное решение повлиял пример моего большого друга и учителя Франческо Маркони, который всегда пел в Риме, подвергая себя жестокой критике, жертвой чего всегда становимся мы, артисты. У меня было много возможностей выступать в родном городе. Друзья и поклонники много раз пытались уговорить меня, но тщетно.
Лина Кавальери в опере Пуччини «Тоска», 1907
Хочу рассказать один эпизод с Ренцо Росси. Надеюсь, наша дружба не пострадает от моих откровений. Я приехала в Рим после русских событий, о которых писала ранее. Самая дорогая подруга и верная спутница моей творческой жизни, госпожа Клотильда Альбини, однажды рассказала о визите ведущих римских журналистов, которые хотели включить меня в гала-представление в театре Costanzi, организованное Синдикатом журналистов Рима. Президент Ренцо Росси действительно приехал в «Гранд-отель», где жила я, вместе с музыкальным критиком Николой дАтри и журналистом Эдоардо Помпеи. Они показали письмо Массне, который согласился лично приехать, если договорятся со мною и Баттистини. Помпеи сказал, что Баттистини согласился при условии, если партию Таис буду исполнять я. Учитывая настойчивость друзей и критиков, согласие Баттистини и Массне, поиск предлогов для отказа был отнюдь не легким. Я извинялась, как могла, и мои собеседники не стали настаивать и ушли. Синьора Альбини ругала меня, и была права. Но что делать? Как побороть страх? Сама мысль о появлении перед римской публикой приводит меня в дрожь. Так получилось: Лина Кавальери пела в парижской Опере, в нью-йоркской «Метрополитен-опере», в лондонской «Ковент-Гарден», в петербургском Мариинском театре и т. д., которая столкнулась с русской революцией, войной, бунтами в Мексике, родившаяся в Риме, никогда не пела в своем обожаемом городе! «Кого любят, того боятся», гласит пословица. Как же я сильно люблю Рим, что так боялась!
Глава XXII. Моя третья свадьба
В хронологическом порядке важнейших событий моей жизни мы подходим к моему третьему браку. С Люсьеном Мураторе мы оказались в парижской Опере, где вместе работали над оперой Умберто Джордано «Сибирь». Через несколько месяцев мы поженились, и я стала французской подданной. Я считала, что брак с артистом будет для меня правильным решением. Факты показали, что я снова ошиблась. Супружеская жизнь среди артистов в большинстве случаев практически невозможна, хотя и есть некоторые исключения, но сотни примеров доказывают эту истину. Вначале мы с Мураторе имели общую творческую жизнь: театр, концерты, кино. Во время Первой мировой войны, о чем я расскажу позже, мы занимались пропагандистской работой в Америке для европейских союзников. Мы делились друг с другом тревогами и опасностями, успехами и неудачами. Позже мы ушли из театра и занялись коммерческой деятельностью: основали в Париже институт красоты, носивший мое имя. Но это была очередная тщетная попытка примирить несовместимое: мы развелись, и каждый из нас возобновил неизбежное течение жизни.