Сестра Агафья окинула Дмитрия Николаевича сердитым взглядом.
Не полицейский? Доктор, стало быть. Эти тоже не раз приходили! Только тревожат!
Я не доктор, сестра, и обещаю, что не потревожу больную.
Не обещайте! Одному богу известно, что её скорбный ум тревожит. Ладно! Можете поговорить, но в моём присутствии и недолго. И вот ещё что, сестра Агафия строго посмотрела на Терентьева и Белецкого, вы, она тыкнула костлявым пальцем в Анатолия Витальевича, примостившегося на край деревянной скамьи и приготовившегося записывать разговор, снимите очки, не то она решит, что вы доктор, и в припадок кинется.
Терентьев что-то хмуро проворчал себе под нос, но очки, которые надевал для чтения и письма, послушно снял и убрал.
А вы, монахиня сурово глянула на Белецкого, вы вообще вон-те за ширму уйдите. Уж больно вы высокий и худой, да еще и в чёрном. Испугается она вас, за нечисть примет.
Белецкий безропотно подчинился, подвинув ширму таким образом, чтобы видеть происходящее через щель между ширмой и стеной.
А вы вот сюда сядьте и не вставайте, сестра Агафия указала Дмитрию Николаевичу на колченогий табурет у стола, а после удалилась в соседнюю комнату, отгороженную засиженной мухами выцветшей ситцевой занавеской.
Через минуту она вернулась, ведя за руку согбенную женщину в темном неряшливом платье и чёрном платке, из-под которого выбивались спутанные пряди мышиного цвета. Женщине этой было лет сорок или около того, но выражение её маленького напуганного лица было совсем детским.
Вот, Прасковьюшка, смотри какой барин к тебе в гости пожаловал, неожиданно мягко и ласково проворковала сестра Агафия, усаживая подопечную напротив Руднева, и предупреждающе зыркнула на Дмитрия Николаевича взглядом, идущим в абсолютный разрез с её медовым голосом.
Руднев выжидающе молчал и не двигался. Прасковья не меньше минуты сидела, уставившись в стол, а потом наконец приподняла голову и исподлобья посмотрела на Дмитрия Николаевича.
Здрасьте вам тихо проговорила она тонким писклявым голоском.
Здравствуй, мягко ответил Руднев, всё ещё не решаясь шевельнуться.
Меня Прасковьей зовут, а тебя как?
А меня Дмитрий Николаевич. Я тебе гостинец принёс, Руднев вынул из кармана шоколадную плитку в яркой обертке и одновременно с тем небольшой блокнот для зарисовок и карандаш.
Он осторожно пододвинул шоколад к женщине. Та сперва отпрянула, а после ухватила плитку обеими руками, сорвала с неё обертку и надкусила.
Благодарствую, сказала она уже более уверенным голосом. А это что у тебя?
Она указала на блокнот.
Это чтобы рисовать. Ты умеешь?
Прасковья отрицательно мотнула головой, продолжая уплетать шоколад.
А ты? спросила она.
Дмитрий Николаевич несколькими уверенными штрихами нарисовал кошку, играющую с клубком. Прасковья восторженно взвизгнула.
Это ж у дяди Федота такая точно Машка! Она меня поцарапала давеча, убогая протянула Рудневу руку с обкусанными ногтями. Вишь как? царапины на руке не было. А ещё что-нибудь нарисуй!
Что нарисовать?
Ангела! Ангелы они добрые.
Руднев нарисовал крылатую фигуру с нимбом.
Ух ты! А чего ты ещё рисовать умеешь?
Руднев нарисовал дракона.
Енто я знаю! захлопала в ладоши Прасковья. Енто про Георгия! Он змея победил! Мне бабка рассказывала, лицо у женщины вдруг сморщилось, а губы задрожали. Бабка-то моя померла, знаешь? всхлипнув, произнесла она.
Знаю. Как же это произошло, Прасковьюшка? Руднев на мгновенье встретился глазами с сестрой Агафией, и та кивнула неожиданно лояльно.
Женщина на несколько секунд замерла, а потом ухватила Руднева за руку и сбивчиво зашептала.
К бабке-то моей смерть приходила. Веришь? Мне никто не верит! Я же знаю, я ж умом слабая! Да только я её точно видела! Она и меня прибрать хотела, да дядя Федот пришёл и прогнал её. Ты мне веришь?!
Я тебе верю!
Я её видела! Знаешь, какая она?..
Не знаю. Расскажи.
Да ты смеёшься! Как все они! Не веришь!
Верю, говорю! Вот хочешь, ты расскажешь, а я нарисую её? И мы её всем покажем, и тогда тебе все поверят.
Правда нарисуешь?
Нарисую, только расскажи. Ну? Какая она была?
Она Она такая Чёрная И будто в рясе
Руднев нарисовал фигуру в балахоне без лица.
Смерть, она мужчина или женщина? спросил он.
Смерть, она мужчина или женщина? спросил он.
Мужчина!
Старик?
Нет! Как ты!.. Нет, как дядя Федот
Руднев пририсовал фигуре лицо мужчины средних лет.
Не так! вскрикнула Прасковья. У него щёки были толстые и нос был длинный, как у ворона, и глаза жгучие и злые, как у порося!
Руднев поправил черты лица.
Похож? Может у него борода была?
Он же не поп! Он же смерть! Не было никакой бороды!.. Волосы у него были Не как у тебя! У тебя красивые, а у него хилые и на лоб липли
Руднев дорисовал.
Так?
У Прасковьи глаза расширились от ужаса.
Так ты тоже смерть видел? ахнула она.
Случалось, ответил Руднев. Но мы же ещё не дорисовали. Если это смерть, у неё коса должна быть. Так?
Нет! Ты же говоришь, что видел!.. Никакой косы не было! У неё была рука такая убогая сложила руку словно птичью лапу.
Какая такая? Руднев повторил жест Прасковьи, и та вдруг с криком вскочила и бросилась через стол, стараясь вцепиться Дмитрию Николаевичу в лицо. Он едва успел перехватить её руки.
Сумасшедшая билась и вырывалась с невероятной для женщины силой.
Это ты! Ты! иступлено орала она.
Глаза у неё вдруг закатились, и она повалилась на скамью, всё еще удерживаемая Дмитрием Николаевичем. Тело её сотрясалось, на губах выступила пена.
Уходите! закричала сестра Агафия, кинувшись к бившейся в припадке Прасковье. Уходите немедля!
Руднев схватил со стола блокнот и поспешил убраться прочь, вместе с Терентьевым и Белецким.
Умеете вы произвести впечатление на женщин, саркастично заметил Терентьев, когда они оказались на улице. Слава богу, она вам глаза не выцарапала!.. И что мы в результате имеем?
Руднев протянул ему альбом.
Мы, возможно, имеем ориентировочный портрет убийцы.
Вы уверены, Дмитрий Николаевич, что всё, что она там говорила, не бред? скептически спросил Белецкий. Когда она рассказывала про кошку, царапины на руке не было. Она её придумала.
Я ни в чём не уверен, пожал плечами Руднев. Но уж больно странно, что полоумная женщина, которой рассказывали сказки про ангелов и Святого Георгия, описывает смерть не как старуху с косой, а как мужчину с определёнными чертами лица.
Ну, мало ли кого она могла за смерть принять, возразил Терентьев.
Скажите, Анатолий Витальевич, она упоминала некоего дядю Федота, который якобы прогнал смерть. Это кто? Сосед? спросил Дмитрий Николаевич.
Да, сосед. Он-то и вызвал полицию и доктора. Сказал, что услышал завывания Прасковьи, пришёл, а там бабка её мертвая.
И больше ничего?
Судя по протоколу, нет. А вы думаете, он что-то утаил?
Давайте проверим!
Сосед Прасковьи, Федот Тюрин, был хмурым здоровенным мужиком лет тридцати пяти, работающим на Бахрушинском кожевенном заводе мастером в дубильном цеху. Был он порядком пьян и встретил посетителей ещё менее приветливо, чем сестра Агафия.
Кто такие? Чё надо? пробасил он, преграждая визитёрам путь дальше порога.
Полиция, сурово ответил Терентьев. Вопросы к тебе, Тюрин, есть. А ну, давай в дом пройдём.
Нет у меня времени с тобой болтать, ваше благородь, и в доме моем тебе делать нечего.
Будешь дурить, Тюрин, в кутузку отправлю! рявкнул Терентьев. Так в дом войдем или при соседях объясняться будем?
Федот посторонился, пропуская посетителей в свою хибару.
Чё надо? повторил он ещё мрачнее.
Кого ты у Хавронии Макаровны в доме видел, когда она преставилась? резко спросил Терентьев.
У Тюрина забегали глаза.
Никого, ответил он сквозь зубы. Внучку ейную только, болезную.
Врёшь, Тюрин! Анатолий Витальевич стукнул по столу кулаком. Правду говори!
Вот те крест, ваше благородь! Федот пьяно и размашисто перекрестился.
Врёшь! Знаю, что врёшь!
Федот набычился и сжал кулаки.
А раз ты, ваше благородь, всё знаешь, чего спрашиваешь?
От тебя услышать хочу. Что там произошло?
Я всё околоточному рассказал. Нечего мне больше добавить.
Кого вы так боитесь, Тюрин? спросил молчавший до этого момента Руднев.
Никого я не боюсь! И вас не боюсь! Вон пошли! взревел дубильщик и попытался ухватить Дмитрия Николаевича за грудки.
Тот проворно отступил. Из-за его спины метнулся Белецкий, резким движением ткнул Федота кулаком под дых, а когда тот, охнув, согнулся пополам, с неожиданной для своей худощавой фигуры силой заломил ему руки и швырнул на скамью.