Звёзд было полное небо, тоже, как живые, толпились над головой, крупные, мелкие, и до самых звёзд тепло и ясно. «Дурьё, повысыпало!..» Усмехнулся горько им было не до него, это почувствовать было нетрудно, а вместе с этим, с их наглой вечностью так ничтожно, жалко представала одинокость, конечность, кончаемость своя. «У-у-у-у» снова заскулил Антон и, раскачиваясь, опустился на ступеньки крыльца.
Он проснулся до рассвета, от необычного кошмарного сна. Снилось страшно и долго что он уж прожил свою жизнь и сделался стариком, собравшимся умирать. Даже пить захотелось от этой жути. Легко встал, тряхнул головой, прогоняя видение, сладко зевнул и потянулся. За окном только-только брезжило. Мало спал загулялись вчера с Ленкой только этот сон и успел увидеть, а бодрость уже вернулась. «За грибами, что ли, сгонять, пока все дрыхнут? Или уж поспать часок, а потом перед домом покосить, мать просила для кроликов отавы» В то лето он вошёл во вкус косьбы: раньше как-то не получалось, а освоил и каждое утро теперь тянуло покосить. Тихо, а ты бруском вжик, вжик! и от церкви ещё отлетит-вернётся, такое же, но уже другое, теплее, гуще вжик, вжик. Что за звук! «Покошу! А за грибами пусть Олька с пацанами, как встанут»
Сон уже забылся, а вспомнился счастливый вчерашний день: вся эта запоздалая летняя теплынь, которая, кажется, никогда не надоест, радостная усталость в руках и спине Вчера отец впервые взял его на целый день как равного, что сам делал, то и ему дозволял. Четыре венца заготовили, правда и Серёжа-верующий помогал ему ведь рубят. Улыбнулся вспомнил, как хвалил его Серёжа отцу: «Ну и хват у тебя парень! Сколь ему? Семнадцать. А топором-то как учён! Мне не суметь. Молодец Так с измальства.» Потом они в сторонке говорили и всё кивали весело на Антона, а Антон был горд и счастлив, и по сейчас счастлив. Они-то не знают, что, поужинав и переодевшись, Антон ещё гулял до полночи с Серёжиной старшей, Леной. Вспомнил, как она волосы откидывает, смеётся Ходили далеко в поле в такую ночь грех в поле не пойти! стерни не замечали. У Алёнки был маленький «Алмаз», приёмник, с ним удобно можно не мучаться словами, слушаешь, как будто разговариваешь, и то, что слышно из маленькой коробочки как будто несказанное из твоей груди «А река бежит, зовёт куда-то, плывут сибирские девчата» Она всю ночь потом пела: «А река бежит» Ох, Ленка!.. Ему самому куда-то хотелось побежать, чтобы успеть за крутящимися внутри его светлыми волнами. «Пойду косить, по косе брусочком вжик, вжик, услышит? Долетит! От церкви оттолкнётся и долетит!!»
Зачерпнул воды, отодвинул занавеску снова день будет ясный, хорошо! Так далеко с дороги видно, будто на всю жизнь вперёд, на всю счастливую жизнь вперёд!
Было так радостно и светло на душе, что, не боясь никого разбудить, он тихо запел: «А река бежит»
Цепкая, густая дрожь скатилась с похолодевшего затылка на спину, плечи, круто свело изрезанный живот он надломился. В чёрном зеркале увидел страшного старого урода, с нечистыми, полными мути глазами последнее, что он увидел на этом свете.
Кто?.. Зачем?.. За что?.. прохрипел он и осел на корточки, потом на колени, опёрся о пол слабыми руками, точно хотел нащупать в темноте что-то обронённое, и неуклюже завалился на бок.
Кружка с водой опрокинулась, тугая струйка, поймав и преломив в себе первый рассветный лучик, побежала по вогнутой плахе, неожиданно свернула в ребристую ложбинку от сучка и, блеснув напоследок, бесследно исчезла в тёмной щели.
Спасатель
Я уезжаю, сказал Валерка как можно ровнее, чтобы жена не завелась сразу. Больше часа он ждал её, опаздывал ребята, поди уж, собрались, но ждал, сообщить дальше куда ж тянуть? сообщить, выслушать всё, что из неё изрыгнётся по этому поводу и, если что, хлопнуть дверью. Хлопнуть он был готов. По-хорошему с ней, конечно, не получится, рыбак погоду чует, а не получится по-хорошему хлопнет, не привыкать. Денег на дорогу займёт, с Сашкой уже договорился, он с Чернобыля, богатый. Одеть рыбацкий полушубок, ботинки-говнодавы, для любой погоды это всё в сарае, а смену белья, пару рубах, свитер, спортивный костюм, носки, документы придёт забрать ночью, всё приготовлено и спрятано на антресолях.
Жена приволокла две набитые сумки и была в том, отечественной пробы, возбуждении женщины-добытчицы, что наполовину состоит из лютой злобы на весь белый свет и, особенно, на верхнюю его часть с персоналиями, заставившими её толкаться, оскорблять, слушать самой, тащить, «вон, космы заправить нечем, страшная?» и наполовину из высокого ликования: добыла! оторвала! моё! В одной сумке был сахар «Говорят, скоро снова пропадёт, зачастила прямо с порога, четыре раза в очередь вставала!». В другой набор, торчали ноги полуимпортной курицы, попка колбасного батона, выпирали какие-то банки. «Привезли для ветеранов, как будто кроме ветеранов никто жевать не умеет, да и ветеранов у нас тьфу, всё равно профкомовские растащат, а мне Любка а Зинка, такая стервоза» и т. д, и т. д. Не раздеваясь, принялась перекладывать из сумок в холодильник, бормоча что-то про новогодний стол, про безобразия, про Зинку, и Валерка решился повторить ещё раз, погромче, но в границах спокойного безразличия, боялся всё-таки расскандалиться и дорога будет не в радость, не хочешь накачаешься
Жена приволокла две набитые сумки и была в том, отечественной пробы, возбуждении женщины-добытчицы, что наполовину состоит из лютой злобы на весь белый свет и, особенно, на верхнюю его часть с персоналиями, заставившими её толкаться, оскорблять, слушать самой, тащить, «вон, космы заправить нечем, страшная?» и наполовину из высокого ликования: добыла! оторвала! моё! В одной сумке был сахар «Говорят, скоро снова пропадёт, зачастила прямо с порога, четыре раза в очередь вставала!». В другой набор, торчали ноги полуимпортной курицы, попка колбасного батона, выпирали какие-то банки. «Привезли для ветеранов, как будто кроме ветеранов никто жевать не умеет, да и ветеранов у нас тьфу, всё равно профкомовские растащат, а мне Любка а Зинка, такая стервоза» и т. д, и т. д. Не раздеваясь, принялась перекладывать из сумок в холодильник, бормоча что-то про новогодний стол, про безобразия, про Зинку, и Валерка решился повторить ещё раз, погромче, но в границах спокойного безразличия, боялся всё-таки расскандалиться и дорога будет не в радость, не хочешь накачаешься
Я уезжаю.
Когда?
Холодильник зарычал, задребезжала жестяная хлебница на нём, Валерка отступил из кухни в коридор, потом в комнату, сел на табурет за детской кроваткой и пожалел, что упустил момент до холодильника, рычит, как трактор, как третий, самый громкий в разговоре, да и перестарался со спокойствием, вон, даже не спросила «куда?», думает, конечно, что на Володарку, снег с тёщиной хибары скидывать.
Сейчас поедешь или поужинаешь? с холодильником у них дуэт был сильный.
Валерка привстал и решился:
Сегодня ночью. В три часа автобус.
«Ну, держись!»
Жена заполнила дверной проём.
Вы же неделя, как приехали! Говорил же, что теперь только на последний лёд, в марте! в уголках губ скопилось предвкушение заслуженного посрамления обманщика, лёгкой победы: «Так ты у меня и поедешь! Надо ещё узнать, что это за рыбалки такие!»
Валерка простонал на выдохе: ещё не легче, как сам сразу не сообразил, ведь и на Вазузу автобус тоже всегда в три ночи.
Да я не на рыбалку.
А куда? сделала шаг в комнату, сдула с лица волосы и застыла с приоткрытым ртом и заострившимися металлическими глазами, куда?
«Может, не говорить? Взять да уехать а из Еревана прислать телеграмму, пусть одна тут бесится» не додумал, как язык сам признался:
В Армению решили вот с ребятами съездить на ликвидацию, получилось не так весомо, как было приготовлено.
Что? Куда? жена сделала ещё шаг, Валерка опять опустился на табурет, взял из детской кровати любимую дочкину куклу-Мальвину и стал её вертеть, будто кроме куклы ничто его не интересует. И знак жене: и меня, смотри, не заводи
Жена знака не заметила:
На кой чёрт вас туда несёт? С ребятами!.. подошла совсем близко, но рукой ещё не достать, э-эх, нашли-таки дурака, в Армению!
Вертел куклу и думал, как повезло с женой Мишке, ещё позавчера сказал и ничего, жена понимает, что надо же как-то машину брать. И как легко приноровился жить Сашка: на полтретьего будильник, сонную жену в щёчку, в окошко ручкой, подробности письмом. А после работы ещё спокойно пошёл в жилбыткомиссию мыло разыгрывать: кусок на шесть человек, на троих половинка финского лезвия и на двести человек одна кроличья шапка и ведь выиграет, его вещи любят Тут же!..
Аккуратно посадил куклу на подушку.
У людей несчастье! и пожалел, что ввязался. Надо было сразу бухнуть про квартиру, очередь, профком не с неба же всё!
А у нас счастье? У тебя у дурака счастье?
После первых таких взвизгов Валерка всегда начинал жену тихо ненавидеть, она ведь кайфует, унижает его и кайфует. В другой раз он бы просто ушёл, хлопнул дверью и психуйте без меня. Сейчас сдержался. Не жене, что-то хотелось доказать себе самому.
Ты пойми землетрясение, тысячи людей дети, «Ну, заерундил!»
Дети?! Вот пускай к «Будапешту» автобусы подгоняют и едут к своим детям! Ни к одному магазину не подойти один Кавказ!.. Что ты на меня смотришь?
Это не тот Кавказ.
А ты, значит, тот? А мы, значит, те. Мы те! Конечно! Сам же рассказывал, как они сотенные пачки линейкой меряют, а ты какую мне зарплату вчера принёс? Скажи, скажи Ты хоть видел сто рублей одной бумажкой?
Заткнись, дура, там дома сложились, трагедия!
Дома? Да они их, может, специально сложили, чтобы вы, дураки, им новые построили!.. Хоть бы наш тараканник кто-нибудь сложил к чёртовой матери! с отчаяньем стукнула оббитым носком сапога по стене. Зелёные обои лопнули, посыпался сухой тонкой струйкой серый песок. Заплакала то ли от обиды, то ли от боли.