Заткнись, дура, там дома сложились, трагедия!
Дома? Да они их, может, специально сложили, чтобы вы, дураки, им новые построили!.. Хоть бы наш тараканник кто-нибудь сложил к чёртовой матери! с отчаяньем стукнула оббитым носком сапога по стене. Зелёные обои лопнули, посыпался сухой тонкой струйкой серый песок. Заплакала то ли от обиды, то ли от боли.
Ну ладно, ладно опять что-то неприятное зашевелилось под рёбрами. Летом потратили отпуск на шабашку, в четыре места совались везде армяне. Так и вернулись ни с чем, только переругались. Интересно, эти к себе поедут? Или эти тоже не те?
А жена уже завелась, сначала негромко, прерывая глубокими вздохами подкравшиеся рыдания, потом порыдала от души без слов, заканчивала с причитаниями:
У ма-те-ри кры-ша про-ва-ли-ва-ет-ся печ-ка рас-сыпа-лась по-ол про-гнил кры-сы ко-та за-да-ви-ли спит в ва-лен-ках хоть бы ру-ублик ка-ка-я гни-да а эти-и ли-ней-кой а о-он
Больше терпеть не мог хлопнул. «Надо тоже было будильник на полтретьего!»
На улице уже давно стемнело, день стал короток, а фонари зажигали по-летнему, а то и не зажигали вовсе, экономили. Густую темь разбавляли жёлтые окна да синее на белом снегу небо. Со снегом у нас богато.
Оба приятеля были уже в гараже товарищеский ужин по случаю отъезда: две селёдки, сырки, солёные огурцы, половинка черного и четыре портвейна. Шикарно! Как опоздавший, опрокинул одним рыком стакан «Анапы» и через минуту почувствовал не отстранение от жениной истерики, а зудящий жар на лице и шее: аллергия, будь она неладна, как отравился в юности бормотой, так хоть совсем не пей красного. Да ещё психанул.
Сашка всё-таки выиграл кусок мыла, нюхали его с Мишкой по очереди.
Жене не отдам, с собой возьму, там на что-нибудь обменяю, там сейчас барахла!..
«Понёс!» Валерка нахмурился.
Заглянул Мишкин сосед по гаражу, Артёмыч. Весёлый предпенсионный дядька.
Привет, мародёры! Ещё не уехали?
«И этот туда же!» со всей силы пхнул железную дверь ногой, прежде чем захлопнуться, дверь глухо тумкнула по соседскому лбу.
Ты что, Валер? Мишка прислушался к задверью: жив ли?
Да пошёл он!..
Не обращал бы ты на них внимания, Сашка отложил мыло, вот я
Валерка почувствовал, что ещё слово и заедет приятелю в ухо. Может, из-за этого барахольщика и ко всем приклеили. Завидно ехали бы сами, так нет же никого.
Молчали, пока не разберёт какой уж разговор. Мишка крутил ручку приёмника, Сашка принялся за селёдочную голову.
«Что за народ? Только приоткроешься чистым краешком сразу его дерьмом измазать! В дураки записали это ещё хорошо, теперь в мародёры. Он, Валерка мародёр?! Пойти, отвернуть башку этому Артёмычу» но вместо ярости, которая, бывало, заполняла грудь при таких мыслях, почувствовал, что жалеет бедного соседа. Не за то ведь, что уже по лбу получил, это заживёт А за что? Как ни всматривался в себя, разобрать не смог, к тому же «Анапа» докатилась и замутила то место, которое в человеке соображает.
Плесни, что ли
Сашка оторвался от селёдки, вытер об газету руки и разлил по две трети стакана.
«Ведь не жадный, денег вот на дорогу даёт, да и всегда давал. Ну, балабол, зубоскальством от людей закрывается Ведь не клад же он едет искать? Ну и что мыло? А зачем он едет? Вот интересно зачем?»
Выдохнули. Выпили. Крякнули. Закусили.
«Вот интересно»,
Саш, а скажи: зачем ты едешь?
Сашка посмотрел так, что с благодарностью подумалось о своей аллергии не видно, как краснеет.
Клад искать.
Мишка, наконец, поймал: «Автопоезд с продовольствием и одеждой самолёт с медикаментами благотворительный концерт»
А ты, Миш?
Честно?
Нет, соври как жене про машину. Я же знаю, что в профкоме ничего не обещали.
Не обещали, но при прочих равных учтут.
Прочих равных не переровнеешь, у них своя шеренга, ты не юли.
Мишка налил по полстакана, не дожидаясь, выпил.
Честно? глаза его блеснули и быстро погасли.
Ну? Ну!
Да ни за чем Мир посмотреть. Не было счастья, да, видишь, несчастье помогает. В мирной жизни разве куда выберешься?
Валерка махнул рукой ничего от них не добьёшься, вышел из гаража. У Артёмыча половина лба была уже синяя и начал затекать глаз.
Слышь, ты уж извини, Артёмыч пойдём выпьем.
Да ничего, улыбнулся, но уже не так весело, как в дверном проёме. Отложил работу, давай моей некрепкая, для семьи, но и не магазин.
Самогонка и вправду была слабовата. Подслащённая каким-то сиропом, чуть больше полбутылки.
У меня племянник из Афгана приехал, вот нагнали, капнул сладкой дряни на ладонь, наклонил голову, смочил синяк.
Злой?
Не, грустный Сидит дома, как на гауптвахте. Пришёл к нему вчера вот с этой, кивнул на бутылку, думал, поговорим. Выпили по стопке, он к стенке отвернулся и уснул. Весь разговор. Нинка, сеструха, и то ему, и это нет! «Спокойной ночи» посмотрит и спать.
А он целый?
Нинка говорит целый.
Допили. Артёмыч слил с обоих стаканов остатки и опять смочил лоб.
Холоду надо. Спиртом только греешь.
Да чёрт его знает, что ему надо. А ты где служил?
Ракеты в степи караулил. От байбаков.
Понятно А у меня дядька Ташкент ездил от землетрясения восстанавливать, у них всё СМУ, кто был холостой, командировали. Полгода за палаткой пьяный пролежал, если не врёт. Я, говорит, его не разрушал, я и строить не буду. Там тепло было Во сколько едете?
В три автобус, в шесть самолёт.
Ну, давайте!
Хлопнули руками. «Неужели обязательно по лбу стукнуть нужно?»
Мишка с Сашкой спорили, третья пустая уже стояла на полу.
Брось, не в парткоме! Мишка гоячился, не бывает так. Или твоя натура умней тебя самого. Попугаишь тут: «Не нужно! Не нужно!» Что-то ведь тебе нужно, раз едешь?
Вот пристал! как бы нехотя отбивался Сашка, почему, если куда-то едешь, обязательно зачем-то? А может от чего-то? Может быть, мне здесь всё осточертело, охота, так сказать, к перемене мест.
Да ну тебя! Мишка откупорил четвёртую, я вот ему рассказывал, Валер: мы позавчера в два часа решили ехать, а в два пятнадцать наши черти уже докладывали в райком, что «направляют группу». Они направляют, старшего уже приставили.
Наплюй.
Обидно.
Ох, и устал я от вашей галиматьи! Сашка долго цедил свой стакан. Валерке показалось, что это не Сашка, кто-то другой, кто угодно, но не лёгкий и удачливый Сашка.
Отдохнём, он опустился на свой тарный ящик, ещё немного и отдохнём. Перед рыбалкой у него бывало такое чувство: только бы уехать! Мне моя такой скандал закатила
Ну их к чёрту, этих баб. Давай за нас.
Когда расходились, было уже поздно, если и удастся вздремнуть, то самую малость. Валерка здорово закосел: вино, самогон, ехать никуда не хотелось, а если и уехать, то сразу в другую жизнь. Мишка с Сашкой ругались за Россию:
Бог Россию любит больше всего и никогда её не оставит!
Нет! Но всё равно любит. Что больше любят, то и объедают в первую очередь.
Конечно, не будет же он жевать какое-нибудь говённое Монако!
А ты знаешь, где у моего попугая в квартире любимое место? А я тебе скажу, как узнать: где больше всего нагажено, там и любимое место, Мишка задрал голову к невнятному ночному небу, Бог он ведь вроде птицы?
Не-е-ет, Бог Россию любит.
Я и говорю
В этот момент Валерка любил и Россию, и обоих своих друзей, до слёз, особенно Сашку надо же! готов человек слыть мародёром, только чтобы в душу не лезли, там же чисто!
Наконец, разошлись. На морозе жар с лица немного сдёрнуло.
Сарай, врытая в косогор землянка, был тёмный и холодный.
Нащупал на перевёрнутой банке свечной огрызок, зажёг. Влез в старые заскорузлые ботинки, ноги сразу закоченели. «Может, ну их? Не пропадать же там ещё и от холода!» но обратно переобуваться не стал: голове думать не заказано, а новые ботинки жалко. Достал и рыбацкий тулуп. Коротать ещё было долго, сгрёб со скамейки хлам, посуду, прилёг. Проспать не боялся у рыбака будильник в голове, да мороз караулит. В два, как и заказывал себе, проснулся. Ноги ломило, особенно пальцы левой, ближней в дверной щели, надуло. Задним умом сообразил, что поспать можно было и в новых, тёплых.
Представил, как спит в валенках тёща зиму напролёт. Стало стыдно, хорошо, свечка прогорела, никто не видит А ведь и бабу понять: вон туда самолёты, автопоезда, везут, везут, от одной Москвы сколько! А в той же Москве, ну в десяти километрах спит старуха в валенках зимой, крыша вот-вот от снега рухнет, и никому дела нет Обязательно надо железной дверью в лоб стукнуть
Где ты ходишь? Мамка тебя ждала, ждала сын двенадцать лет был заспанный, но одетый.
А ты чего не спишь?
Сам-то ничего не найдёшь огрублял голос, под взрослого.
Дверцы антресолей были отворены, в проходе коридорчика стоял уложенный рюкзак, рядом сумка с торчащей колбасной попкой. Сын вернулся на кухню, загремел противнями. Валерка услышал куриный дух, заглянул: сын, обжигаясь, запихивал запеченную курицу в пакеты в один, другой, третий, потом закутал в полотенце и положил поверх банок и свёртков. Из кармана вынул узелок из носового платка деньги.