Я начал сначала по-немецки, запутался, потом по-русски также несвязно попытался объяснить наше общее непонимание. Она посмотрела на нас с явным укором. И начала ещё раз уже по-русски всё нам объяснять. После уроков состоится собрание класса, и мы должны избрать старосту. С задней парты мой сейчас давно забытый приятель крикнул, что староста уже у нас есть, и назвал меня. На что она твёрдо и решительно произнесла как можно убедительней с настойчивой интонацией, что этот вопрос мы будем решать после уроков и сейчас не время посреди учебного процесса заниматься подобными вопросами. Она начала нам объяснять урок.
Мы почти до конца дня строили предположения и делились своими догадками друг с другом. Как началось собрание, сразу всё прояснилось: Мария Павловна предложила кандидатуру ученицы. Её протеже училась с нами до седьмого класса, а в восьмом она перешла в московскую школу, где преподавала Мария Павловна. С нами в колхоз эта ученица не ездила. Спорили долго и ни к какому результату так и не пришли. Ситуация продолжалась ещё четыре дня. Все эти дни мы спорили, и чем больше наша классная на нас давила, тем больше и мы протестовали. Дошло до того, что только речь заходила о её кандидате, раздавалось улюлюканье и жуткое громыхание наших ног. Мария Павловна не выдержала и пошла первой жаловаться директору. Иван Фёдорович выслушал её и все её претензии к классу и совершенно спокойно попытался её успокоить.
Мой вам совет: соглашайтесь, и в классе будет нужный порядок.
Иван Фёдорович любил наш класс, как, наверно, и все свои классы в школе. Он всё знал про каждый класс и все традиции, все наши шалости.
Наш класс был очень дружный, мы как собрались ещё в третьем классе, так всем составом дошли до восьмого. Класс был дружный, и учились мы неплохо, и не было случая, чтобы мы кого-то бросили, что тот остался бы на второй год. Дружба и сплочённость проявлялись во всём, даже в решении сорвать чей-то урок. Для этого нужно было согласие и единодушная решимость. Но проявляли мы себя таким образом лишь тогда, когда нам что-то особенно сильно не нравилось в поведении учителей.
Так, ещё в седьмом нам не понравилась привычка нового преподавателя черчения: он нас долго держал «столбами». Зайдёт в класс, не глядя на нас бросит свой портфель на учительский стол, отворачивается к доске и долго раскладывает на ней свои чертёжные принадлежности. Мы стоим и ждём, пока он всё приготовит. Потом уже повернётся и скажет нам:
Здравствуйте, товарищи!
А мы все стоим и ждём, пока он с нами ни поздоровается, тогда, наконец, тоже ему отвечаем и садимся.
Кто-то подал мысль, что это унизительно: столько времени стоять, наблюдая его затылок. Мысль почти сводила нас с ума и не давала покоя. Может, Иван Иванович, так звали нашего учителя черчения, конечно, и не хотел нас унижать, и делал это не нарочно, но наш детский максимализм не хотел прощать подобное. Мы приняли решение.
Как обычно, заходит Иван Иванович в наш класс и видит на столе шляпу. Все, затаив дыхание, ждут, что дальше. Иван Иванович подходит к столу, у него в руках чертёжные инструменты, а под мышкой его огромный портфель. Он, переложив всё в левую, пытается правой рукой взять шляпу. Из-под шляпы вылетает воробей. От такой неожиданности его руки непроизвольно делают странные манипуляции, портфель и принадлежности с грохотом падают на деревянный пол. Циркуль втыкается, хорошо ещё не в ботинок Ивана Ивановича. Сидящие на первых партах бросаются помочь поднять упавшие предметы, аккуратно кладут портфель на стол, а принадлежности на доску. Остолбеневший Иван Иванович первым нарушает тягостное молчание.
Чья шляпа?
На что наш Витя Труль своим ещё не окрепшим баском спокойно произносит, что это шляпа его папы.
Я верну её твоему папе лично в руки.
Шляпа уходит в бездонный портфель Ивана Ивановича. Воробей, притихший уже, сидит на верхнем краю учебной доски и, похоже, не собирается особо летать по классу. Не придавая особого значения его местоположению, наш учитель достаёт конспект и начинает у доски чертить линии координат и попутно начинает свой занудный рассказ о положении плоскости и про её видимое пересечение с плоскостями координат. Все замерли и смотрят больше на воробья, чем на рисунок на доске. Спокойное поведение двух главных героев драмы вызывает чувство глубокого разочарования у всех зрителей, ожидавших неординарного зрелища. Ну, не битву титанов, но хотя бы весёлую погоню на пол-урока точно надеялись. Напрасно. Кто как пытались спугнуть воробья, пока Иван Иванович не смотрел на нас. Нашёлся самый смелый, который выстрелил в бедную птичку из резинки. Пуля прошла мимо намеченной цели и угодила прямо точно в затылок Ивана Ивановича. Никто не хотел убивать учителя черчения, однако тот выскочил из класса и побежал по коридору с криком «Убивают!» Воробей летит за ним следом и бесцеремонно исчезает в раскрытом настежь для проветривания окне коридора.
Вскоре появляется Иван Фёдорович, а немного сзади осторожно крадётся Иван Иванович. Мы встаём, здороваясь с обоими. Иван Фёдорович кивает головой, усаживает нас на свои места, потом молча проходит по рядам, смотрит в наши тетради, потом на доску. Спокойно смотрит в наши честные глаза.
Продолжайте урок, Иван Иванович, похоже, здесь ничего не случилось. Ничего не было!
И лишь бросив на нас свой укоризненный взгляд, покидает класс.
После этой истории, заходя в наш класс, учитель черчения Иван Иванович всегда внимательно осматривал свой стол. И быстро одной фразой произносил: «Здравствуйте, садитесь», не делая больше такую долгую мучительную паузу, как прежде, затем, уже не дожидаясь нашего ответа, занимался своими приготовлениями у доски.
Мы и в этот раз очень надеялись на помощь нашего школьного кумира, нашего директора. Мы очень хотели, чтобы он разобрался в нашем деле, в нашем противостоянии с нашей классной учительницей. Мы оставались после уроков и ждали его совета. Дождались, правда, лишь на второй день.
Иван Фёдорович имел к нам правильный подход, это большой дар для учителя. Разбирая наши проказы, он довольно точно определял всех зачинщиков и исполнителей, не делая нудных нравоучений, он так умел правильно построить разговор, что нам, сорванцам, становилось ужасно стыдно за содеянное всегда.
В восьмом классе наша бывшая классная Вера Гавриловна после жалобы на нас кого-то из учителей без всякой задней мысли спросила класс, почему мы хорошо себя ведём лишь на уроках Марии Ароновны.
наш школьный класс я там в заднем ряду меньше всех
Мария Ароновна преподавала нам с пятого класса. Сначала это была ботаника, потом зоология и химия, и ещё анатомия человека. Все эти предметы она давала легко и доходчиво, и, что немаловажно для нас, и очень интересно. Внимание класса она держала на сто процентов, и сорвать ей урок даже никто не пытался. Ещё у неё была удивительная способность определять точное время от начала до конца урока, которая нас всегда поражала.
Кто-то из наших одноклассников, случайно попавший в учительскую, услышал её слова на жалобы другой учительницы, что у неё сорвали урок:
Я этого у себя никогда не допущу. У меня никто уроки не срывает.
Это нас, конечно, задело и подхлестнуло на очередную шалость. Зная её слабость к откровенным разговорам на отвлечённые темы, не прописанные в школьной программе, мы хитро решили на её уроке завести разговор о национальных традициях, вкусах и привычках. Урок начался с просьбы, можно ли задать вопрос не по теме урока. Получив разрешение, задаём первый вопрос, получаем ответ, затем второй, снова ответ, заваливаем Марию Ароновну все вопросами, и так до конца урока. То ли наша активность, то ли не обнаруженная подоплёка нашей активности, но наша уважаемая учительница забывается, и звонок об окончании урока застаёт её явно врасплох. Она недоумевает, что же произошло, а в наших глазах она видит радость победы, которая свойственна только беззаботному детству. Она молча покидает наш класс.
Наш дежурный снимает плакаты, развешанные на доске к теме урока, который так не состоялся по нашей вине, и относит в учительскую, возвращается и пересказывает нам те слова, что ему удалось услышать там из уст Марии Ароновны:
Да, я была в восьмом «А». Вы знаете, они не шумели, они всё время меня спрашивали и спрашивали, а я отвечала, и урока не было. И вы знаете если мне скажут что восьмой «А» перенёс нашу школу в Фуниково, я тут же в это поверю.
Всё это, конечно, было в прошлом, но Иван Фёдорович всё это помнил и знал способности нашего класса. Он видел за этим не просто шалость или дерзость, а стремление к самостоятельности в принятии решений, в смелости противостоять косности, чёрствости, рутине и формальности, которой порой болеет наше школьное образование, он никогда не ругал нас, лишь мог долго говорить с нами обо всём. А тогда он просто посоветовал нашей классной руководительнице, приведя все свои веские доводы, согласиться с мнением всего класса. Вот так я стал старостой в нашем непростом классе. Мне просто им пришлось быть.
Стул/10
После войны, когда я уже работал в Краснополянском райкоме комсомола, я заходил не раз в свою школу к Ивану Фёдоровичу. И в одном из разговоров с ним он мне, уже совсем взрослому, признался в том, про что тогда в школе нам нельзя было говорить ни при каких условиях.