Стул/10
После войны, когда я уже работал в Краснополянском райкоме комсомола, я заходил не раз в свою школу к Ивану Фёдоровичу. И в одном из разговоров с ним он мне, уже совсем взрослому, признался в том, про что тогда в школе нам нельзя было говорить ни при каких условиях.
Я не любил слишком дисциплинированных и всегда примерных, прилежных. Без вас, бузотёров, без ваших проказ было бы безумно скучно в школе. Шкодничали вы классно, поэтому ваш класс я не забуду никогда. От вас всегда можно было ждать самой непредсказуемой выходки, как та история со сломанным стулом.
Он рассмеялся, я вместе с ним, вспоминая, как это было. А было это так.
Во время большой перемены мы состроили шутку с Пашей Уваровым. Теперь уже точно не помню, что именно, сейчас уже трудно вспомнить все подробности происшествия, но дело приняло обычный оборот, и была большая свалка из нас, и в это время мы сломали ножку стула, конечно, всего лишь самого обычного единственного учительского стула в классе, поскольку мы все тогда в школе могли сидеть лишь за партами. Звонок на урок, мы, недолго думая, приставляем сломанный стул к стенке. Урок Марии Ароновны. Она, ничего не подозревая, берёт стул от стены, и ножка стула, конечно же, отваливается. У учителя вопрос: кто сломал. Мы молчим. Кто дежурный марш за стулом. Принесли новый стул, с ним проходит урок. Нормально проходит. Зная, что нас ждёт после уроков, не расходимся. Вскоре к нам заходит Иван Фёдорович, Вера Гавриловна, наша классная руководительница, и, конечно, Мария Ароновна. Начинаются разборки и поиск виновника этого «торжества». В итоге виноватых, как можно было предположить, совсем нет. В ходе собрания или, как скажут сейчас, коллективного мозгового штурма, рождается мысль, что если бы стул был хороший, он бы ни за что не сломался. Идея просто отличная ножка стула не отвечала заложенным к данному изделию требованию прочности и долговечности, и если бы ножка стула была изготовлена из качественного материала, она бы выдержала все приложенные на неё нагрузки.
Иван Фёдорович всматривается в нас, улыбаясь в глубине души и даже, может, смеясь про себя.
Докажите. Тогда вся вина за сломанный стул ляжет на меня, я буду виноват, что купил такой бракованный стул.
Выход из щекотливой ситуации был найден, все разошлись. Но легко сказать «докажите», труднее выдать решение. На другой день встал вопрос, с чего начать наше доказательство полной невиновности в поломке стула. Обратились за помощью к преподавателю математики Иосифу Георгиевичу. Тот нам, конечно, подсказал, какие нам потребуются справочники и таблицы из них. Над расчётом корпели почти две недели, используя все перемены, оставаясь часто и подолгу после уроков, всё время бегали за помощью к Иосифу Георгиевичу. Он тоже втянулся с нами в наши споры и был целиком и полностью на нашей стороне, как и мы, желая доказать нашу невиновность. Отложив все свои дела в сторону, он сидел с нами часами. Другие ученики школы были заинтригованы не меньше нашего и постоянно с любопытством заглядывали к нам в класс, спрашивали, как идут дела. В расчётах участвовали все, но основная тяжесть легла на нашего «профессора» Серёжу Савельева, получившего это прозвище от Иосифа Георгиевича за свои математические способности.
И вот все расчёты закончены, наши девчата аккуратно всё переписали в специальную тетрадь, и мы, гордые и совершенно невиновные, идём к нашему директору. Торжественно передав ему в руки наши расчёты, мы ждём. Пролистав их, Иван Фёдорович, будто бы не зная и не догадываясь о совместном творчестве с учителем математики, сообщает, что передаст наши оформленные усилия на проверку Иосифу Георгиевичу. Поджидавший неподалёку сам Иосиф Георгиевич как бы случайно заходит в кабинет и триумфально подтверждает правильность всех наших выкладок. Наши педагоги переглядываются между собой, каждый в душе ликует, поскольку заставили этих сорванцов заняться хоть чем-то действительно стоящим и полезным для их ума.
Иван Фёдорович серьёзно, насколько можно, и трагично, насколько хватает его дара перевоплощения, отдаёт нам нашу работу.
Ну что же, инцидент со стулом полностью исчерпан. Я, безусловно, сам виноват во всём произошедшем.
Тогда, в войну, и потом нам было приятно вспоминать то, как было весело и интересно в то, ещё довоенное, время. Тогда, осенью сорок первого, ещё продолжались занятия в школе, но с каждым днём нас становилось всё меньше и меньше. Фронт всё ближе подбирался к нашему посёлку, враг стремился к Москве. Уже заняли Калугу, Калинин (ныне Тверь), Можайск. Под Вязьмой и Клином продолжались бои.
Иван Фёдорович серьёзно, насколько можно, и трагично, насколько хватает его дара перевоплощения, отдаёт нам нашу работу.
Ну что же, инцидент со стулом полностью исчерпан. Я, безусловно, сам виноват во всём произошедшем.
Тогда, в войну, и потом нам было приятно вспоминать то, как было весело и интересно в то, ещё довоенное, время. Тогда, осенью сорок первого, ещё продолжались занятия в школе, но с каждым днём нас становилось всё меньше и меньше. Фронт всё ближе подбирался к нашему посёлку, враг стремился к Москве. Уже заняли Калугу, Калинин (ныне Тверь), Можайск. Под Вязьмой и Клином продолжались бои.
Карточки/11
В ночь на 16 октября сквозь сон я услышал встревоженные голоса мамы и соседки. Ничего не понимая, я вышел из своей «спальни», из ванной комнаты. На кухне сидел наш сосед по квартире Аркаша Осипов и жадно ел что-то из тарелки. Он ещё до войны начал работать на нашем соседнем вагоноремонтном заводе. Его мать то и дело бегала взад-вперёд из их комнаты на общую кухню и спрашивала сына: это ты берёшь, а это? На что тот отвечал ей совершенно однозначно, что клади, мама, всё, там всё пригодится. Наконец, немного наевшись, он нам рассказал, что завод эвакуируется куда-то на Урал. И что, кстати, ещё немцы прорвались к Москве. Больше он ничего не знал и добавить не мог. Посидев ещё минутку молча, он встал, попрощавшись с нами, поцеловал мать и ушёл из дома.
С хлопком квартирной двери в доме наступила звенящая оглушительная тишина. Не было уже привычного нам с начала войны содрогания дома от мощного пресс-молота. Не звучала и привычная нам воздушная тревога. Остаток ночи тянулся бесконечно долго. Мы с нетерпением ждали одного: когда заработает радио и, возможно, что-то прояснится для нас.
Что такое прорваться к Москве, тогда я не понимал, это стало понятно немного позже, когда сам оказался на фронте. Понятно было лишь одно: что за этим что-то должно последовать. И всё может обернуться не самым лучшим образом для всех нас.
Мы разговаривали в темноте. Наши догадки, что будет и как всё сложится, могли быть бесконечными, но разговор упёрся в конкретный вопрос, стоит ли нам уезжать отсюда. Решили не уезжать, поскольку даже ехать было, собственно, некуда. Мама стала волноваться за своих родителей, как они там.
В шесть утра, как обычно, вместо гимна зазвучала «Вставай, страна огромная», потом сводка Совинформбюро сообщила, что бои продолжаются на подступах к Москве. Вроде всё вновь стало почти привычным: мама готовила завтрак, проснулись мои младшие сестричка и братик. Позавтракав, мама пошла на работу, захватив с собой малышей. Чуть погодя пошёл и я в школу.
В школе тоже было непривычно тихо. Учеников было совсем мало. Параллельные классы объединялись в один. В нашем классе остались теперь уже только двое, я и моя соперница на должность старосты. Просто смешно даже. Но занятия шли по расписанию, лишь в поведении учителей вновь почувствовалась та самая растерянность и неопределённость, какая была в самом начале войны у всех взрослых. После четвёртого урока нас отпустили домой. Дома уже меня ждали малыши, их отпустили после второго урока. Время обеда, а мамы ещё нет. Я пошёл к ней на её работу, в контору завода.