Простите, Михалина, Борис с силой сжал ей руку под столом. Обещаю: больше у вас не будет повода сердиться на меня.
Высвободив руку, Михалина с независимым видом отвернулась к непроницаемому окну. Ей ничего не оставалось, как рассматривать свое отражение в стекле: голову в барашках светлых колец, высокий лоб, под ним черные провалы глазниц и худощавое скуластое лицо с прямым носом.
Выпусти ее, послышался противный противнее некуда Катькин голос. Ей пора, сейчас ее остановка.
Намек был более чем прозрачным.
Михалина решительно повернулась и, опустив глаза, ждала, когда Чарнецкий освободит выход. Ладонь Бориса снова сжала ей пальцы.
Не выпуская Михалину, публицист-краевед наклонился к Катьке через стол и тоном, которым говорят с расшалившимся ребенком, произнес:
Катарина, тебе уже хватит.
Все. Беру тайм-аут, неожиданно объявила бестия. Мне нужно проветриться.
Михася вскинула на нее глаза. Все ясно. Выдре стало плохо. Ничего удивительного почти без закуски хлопнуть стакан водки
Ксендз Яцек мог бы гордиться Михалиной: чувство мстительной радости в ее душе вспыхнуло и погасло, уступив место состраданию. Она участливо предложила:
Тебя проводить?
Не пошла бы ты. Катька вцепилась загнутыми когтями в край стола и снялась с места. За ужин она не заплатила.
Так этому греховоднику и надо, не без удовольствия подумала Михася, глядя в спину пьянчужке. Пьянчужка прокладывала себе маршрут, как муха по стеклу.
Ну, вот, пространно прокомментировал Борис. В интонации явственно присутствовало облегчение.
А мне показалось, что она вам понравилась. Губы у Михаси кривились.
Официантка с подносом заслонила Катькину фигуру, на столе появились еще один бокал вина и рюмка коньяку, на этот раз с сыром и маслинами.
Вам не показалось, заверил ее Борис, когда официантка отчалила.
Михалина пригубила вина.
Не поняла.
Здесь Борис Чарнецкий показал свою мужскую или журналистскую? природу:
Все элементарно. Передо мной красавица и доступная красавица. Кого я выберу?
И кого же? глупо переспросила Михася, хотя ответ лежал на поверхности.
В данном конкретном случае доступную красавицу. Я ж не жениться собираюсь по пути в Варшаву, а только провести время.
Это-то как раз понятно. Михалина начала злиться. Не понятно другое: зачем вы меня удержали?
А это просто. Чтобы посмотреть на вашу и ее реакцию. Мне было интересно, как она себя поведет. Как вы себя поведете. Вы же такие разные.
То есть, вы нас пытались стравить?
Ну, зачем так грубо? Я бы назвал это столкновением интересов.
Да какие интересы? А если бы она в меня вцепилась? Михалина знала, о чем говорит!
Думаете? оживился господин публицист. Хотя, вы правы, такие способны на многое. Характер.
Уличное воспитание это, а не характер. Михася смерила журналиста-публициста взглядом сверху вниз. Мне пора. Позвольте, я выйду.
Неожиданно Чарнецкий, посверкивая очочками, наклонился так близко, что защекотал спутницу усами:
Вам идет сердиться. По щеке Михалины заскользило подогретое алкоголем дыхание.
Перестаньте строить из себя Дон Жуана, вспылила она.
Упаси бог. Кто Дон Жуан? Я?
Поднимитесь и выпустите меня!
На них стали оглядываться.
Тише, тише, господин Чарнецкий смотрел с веселым изумлением. Уже поднимаюсь!
Тут Михалина опомнилась, полезла в задний карман джинсов за кошельком, но Борис перехватил ее руку:
Не вздумайте. Я обижусь.
Михася почувствовала себя сбитой с толку.
Этот жест великодушия? Корысти? Чего? Жест выглядел крайне подозрительным. Вдруг публицист потребует вернуть долг натурой?
Тут в Михалине проснулось здоровое чувство юмора: ты на себя посмотри, натура. Кто на тебя позарится? Любитель благородной старины или последний некрофил. Публицист по определению не может быть некрофилом у него двадцатитрехлетняя жена.
Вот еще, пробормотала она и кивнула официантке.
Я готов принести извинения.
Не стоит. Вы такой, какой есть, и таким останетесь, хоть извинитесь еще сотню раз. Мы с вами всего лишь случайные попутчики. Дорога когдато закончится, и мы больше никогда не увидимся.
Удивительно. За короткое время вам дважды удалось внушить мне чувство вины. Это под силу только настоящей женщине.
Это комплимент?
Это комплимент?
Чарнецкий пожал плечам:
Если бы мне сказали, что я настоящий мужчина, я бы воспринял это как комплимент. Но вы правильно делаете, что не верите мне. Последнее время я и сам себе не доверяю. Все запуталось, знаете. Я вдруг понял, что потерял нравственную опору в жизни.
Косясь на публициста, Михася внутренне подобралась. Ну и тип!
Раскусил ее на пятой минуте разговора и вяжет, вяжет оснастку. Таких высот одной интуицией не достичь, пожалуй, это мастерство, возведенное в ранг искусства. Ноги в руки и драпать от этого шелкопряда-виртуоза.
Заказывать будете? спасла ее официантка.
Спасибо! Нет! Михася обрадовалась тетехе, как родной. Счет, пожалуйста.
Чарнецкий-таки оплатил ужин. Михалине пришлось утешаться тем, что платил он не только за нее, но и за чертову бестию.
По пути в купе она держалась с подчеркнутой холодностью.
Чтобы растопить лед, Борис вился вокруг спутницы, выказывал воспитание и галантность: поддерживал в переходах, подавал руку, пропускал в нужных местах вперед или, наоборот придерживал, словом, беспокоился, хотя беспокойство это, скорее, относилось не к спутнице, а к тарелке с сыром и маслинами, которую она несла из ресторана.
Михалина, расскажите о сестре. Это родная ваша сестра или двоюродная? в паузах между тактическими маневрами, расспрашивал Чарнецкий.
Родная, отвечала она.
И как она оказалась в Польше?
Как все, так и она.
А именно?
Репатриировала. Мама у нас полька.
Вот оно что. Младшая или старшая сестра?
Старшая.
А как с работой у сестры?
Нормально. Преподает в гуманитарном университете в Варшаве. Михася всегда считала, что самой ей похвастаться нечем, поэтому с удовольствием хвасталась сестрой.
Что преподает?
Сравнительное языкознание. Она филолог. Сестра достаточно популярная фигура в своей среде. Защитила недавно докторскую. Очень активный человек. Помимо часов в университете еще факультативы ведет. И собирает пожертвования для бездомных животных.
Как ее зовут?
Стефания Ивановна Трацевская.
А семья? Они уже подошли к купе, и Чарнецкий откатил перед спутницей дверь.
Да както не сложилось.
Остановленная запахом, Михалина замерла на входе, принюхалась и оглядела их временный приют.
В глаза бросился прозрачный пакет, жавшийся на краю столика. Сквозь него проглядывала вполне предсказуемая яичная скорлупа, обглоданная куриная ножка и пучок зеленого лука.
Не дотянув до своего места наверху, Катька заняла нижнюю полку напротив дремлющего Платона Фархатовича.
Как ты? поинтересовалась Михалина, наклоняясь к девице.
Ух, ты. Классно! Катькин мутный взгляд остановился на оливках с сыром. Она пошарила у себя за спиной, нащупала сумку и извлекла на свет бутылку коньяка.
Что, опять? оторопела Михалина. Куда тебе?
Не мне, а нам! Да вы не стесняйтесь, тоном своего в доску парня пригласила пьянчужка, присаживайтесь.
Михася приткнулась с нею рядом и посмотрела несчастными глазами на Чарнецкого тот озадаченно молчал.
Как вы говорите? Если повезет с попутчиками повезет в поездке?
Сейчас границу пересекать будем, проводив бутылку сумрачным взглядом, остановил Катьку Борис. Спрячь это.
Михалина могла голову дать на отсечение: служебно-розыскная собака(кокер-спаниель по кличке Гребешок) дергала носом в сторону Катькиной сумки, куда та сунула коньяк.
Поезд загнали в тоннель, пассажирам раздали декларации.
Идея накатить в режиме особой секретности Катьку возбуждала.
Михася нещадно трусила и пыталась пробудить в своих соседях по купе хоть какуюто социальную ответственность, но ей всучили стакан со словами:
Или все, или никто. Не порть людям вечер.
Разливала крашеная выдра. Очевидно, решила всех споить, потому не скупилась.
Все-все, хватит! придушено охнула Михася, когда дошла очередь до ее стакана. Куда? Это неразумно. Зачем напрашиваться на неприятности?
Ой, да ладно тебе, поморщилась выдра. Строишь из себя принцессу крови. Выпьем за обратную дорогу.
Платон Фархатович многозначительно хмыкнул, и было не понятно, к чему это хмыканье относится: к тосту или к принцессе крови.
Михалина предпочла думать, что к тосту.
За что? За обратную дорогу? Не рановато? На место еще не прибыли, заметил Фархатович.
Мне нужно чем-то запить, без всякой логики потребовала Михася.