Почему ты так легко сдаешься?
Предлагаешь биться головой о стену?
Если б я тебя не знал, я бы решил, что ты слабак.
Ты меня не знаешь. Я и есть слабак.
Для того чтобы признать себя слабаком, со знанием дела заявил Лешка, нужна сила.
Нужна честность, не согласился Макс.
Ему очень хотелось, чтобы Лешка оказался прав, и возражал он, скорее, из желания, чтобы его разуверяли и разубеждали.
Знаешь, Талли меня спросила когда-то: «Кем ты себя представляешь в сорок лет?» Лешка имел в виду двоюродную сестру.
Двоюродную сестру Лешка цитировал направо и налево, и как-то выходило, что она стала чертовски умной девицей, путеводной звездой и мотиватором это было Лешкино словцо.
Психолог и сестра спасала Лешку от неразделенной любви, от деспота-начальника и в целом от житейских неурядиц, которые в двадцать семь кажутся непреодолимым.
По странному стечению обстоятельств, после того, как Лешкина сестра вернулась из Израиля, Макс ее ни разу не видел, а воспоминания о ней были размытыми. Когда Талли уехала, ему было тринадцать, ей шестнадцать. Очевидно, сочтя лишним, детская память не сохранила подробностей. Так, какие-то обрывки, окрашенные в рыжий цвет
Копившееся в душе Макса возмущение готово было прорваться наружу: просто какой-то заговор. Как будто опытный путевой обходчик переводит стрелки, меняет расписание, идет на должностное преступление и путает станции и номера поездов, лишь бы Макс не встретился с Лешкиной сестрой.
Интересно Макс понял, что произнес это вслух.
Обрывочные сведения о Талли постепенно сложились в очень привлекательный образ: психолог, кандидат наук, директор Центра помощи каким-то детям Что еще? Красавица, умница. По неуточненным данным фея.
Вот ты. Кем ты себя представляешь в сорок лет? продолжал нудеть Лешка.
Режиссером документального кино, думая о превратностях судьбы, рассеянно ответил Макс.
Так это и есть мечта. А за мечту нужно бороться.
Интересно-интересно.
Леш, я хочу повидаться с Талли.
Зачем это? неприятным голосом поинтересовался Лешка.
Вдруг она мне даст какой-то совет?
Ну-ну, Лешка окинул друга скептическим взглядом. Я сам могу дать тебе совет.
Не нужен мне твой совет, с легкой обидой возразил Макс. Устрой мне встречу с Талли. Вдруг мы с тобой породнимся?
Впервые за их многолетнюю дружбу Лешка ответил категорическим отказом.
Макс, она тебе не подойдет.
Макс моментально оскорбился:
Почему это?
Ну, потому что потому что она старше нас.
Ой, подумаешь! На целых три года.
Потому что она слишком умная.
А я, значит, дурак? Ну спасибо. Ты настоящий друг.
Лешка скроил страдальческую мину, будто у него прихватило живот:
Ты пойми: вы друг другу абсолютно не подходите.
Макс заподозрил друга в двуличии:
Не понял. Ты что, не хочешь со мной породниться?
Не хочу, не стал запираться Лешка, ты меня вполне устраиваешь как друг.
При других обстоятельствах Макс был бы рад услышать такое признание, но только не сейчас, и он решил дожать Лешку:
Тебе что, трудно устроить нам встречу?
У Макса было одно качество, вызывающее восхищение друга. Как дятел-аутист, он мог долбить в одно место без перерыва, пока жертва не сдавалась, будь то немецкой язык или мастерство режиссуры.
Трудно. Лешка вспомнил что-то и просиял. Кстати, Талли сейчас в командировке. В качестве компенсации могу познакомить со своей однокурсницей. Аней зовут. Симпатичная.
Ладно, уступил Макс, познакомь. В связи с последними событиями настроен он был оптимистично. Не может же ему не везти бесконечно
Оказалось, еще как может
***
В убогом гостиничном номере было холодно, как в покойницкой, пахло плесенью, а кран с горячей водой плевался чем-то рыжим.
Невразумительная тетка на этаже смотрела как на врага. Чтобы выпросить чайник, Талли задействовала все лицевые мышцы.
В детское отделение больницы добиралась своим ходом, под холодным, моросящим осенним дождичком, предчувствуя такую же, на уровне среднесуточных температур, прохладную встречу: приехала фифа из краевого центра копать под нас.
Дверь в начальственный кабинет оказалась распахнутой настежь, в проеме открывался вид на казенный набор мебели и крепко сбитую брюнетку в глубине. С первого взгляда угадав в Талли командированного психолога, брюнетка улыбнулась малиновыми губами:
Входите, входите. Это вы к нам с научными целями? Улыбка не смягчила интонацию, в ней отчетливо прозвучало: ходят тут всякие.
Да, это я. Другого приема Талли не ждала.
Талли Тимуровна?
Да. Талли с вопросом посмотрела на заведующую.
Марина Владимировна. Присаживайтесь, едва заметным движением она указала на стулья вдоль стены.
Талли выбрала средний.
Знакома с вашей последней монографией. Смело, воскурила фимиам Марина.
Сколько ни говорила себе Талли, что она самодостаточная личность, что у нее все в порядке с самореализацией и что она не нуждается в оценках, но лесть прикоснулась к сердцу, погладила мягкой лапой и заставила вспыхнуть от удовольствия:
Спасибо.
«Есть контакт», было написано на лице у брюнетистой завотделения.
Фимиам сделал свое дело, умасленная Талли не заметила, как приняла правила игры и довольствовалась несколькими медицинскими картами, к которым ее допустили.
Сославшись на срочные дела, Марина упорхнула, оставив Талли наедине с картами.
Как и в гостинице, в больничке отопление еще не включили, и признательность Талли выросла до размеров среднего облака за чашку горячего чая, которую ей любезно принесла нянечка. Марина и здесь расстаралась.
Розовыми от холода пальцами Талли полистала скрученные на концах прошитые листы, сделала выписки и сложила карты стопкой на углу стола.
В общем и целом командировку можно было считать удачной. По крайней мере, здесь для статистики держали немногих.
С жертвами статистики Талли сталкивалась и прежде, и Марину понять было несложно. Если отделение пустует, финансирование закроют, персонал останется без работы. А у персонала свои дети. Система
Система непрошибаема и многорука. Этакий спрут со щупальцами. Что попадет в эти щупальца, то уже не вырвется.
Покончив с картами, Талли отправилась знакомиться с пациентами. В качестве рабочего кабинета ей выделили столовую.
Пациенты выглядели вполне симпатичными и совершенно адекватными, только отстающими в развитии, но это как раз понятно. Система печется только о насущном.
Тетя, а ты красивая. Этот малец укусил братика за причинное место, пока, с позволения сказать, родители пребывали в астрале
Нас вкусно кормили. А ты из другого города? Эта девочка налила на клитор валерьянки и подставила интимное место коту, а тот, войдя в раж, откусил кусочек плоти
Вот он материал для докторской
Тетя, а ты с нами еще побудешь?
Немножко.
Талли улыбалась и кивала. Кивала и улыбалась, даже когда наметанный глаз обнаружил на детском запястье застарелые синяки. По форме это вполне могли быть следы чьих-то пальцев
Спокойно, приказала себе Талли, это может быть все что угодно. Все что угодно
Это может быть совсем не то, о чем ты подумала.
Посудомойка возилась на кухне, гремела алюминиевой посудой. Под это бряканье Талли усадила детей (каждого за отдельным столом), выложила на столы наборы карандашей и попросила что-нибудь нарисовать что захотят.
Глазенки загорелись, процесс пошел.
Мягко ступая в ботинках на резиновой подошве, Талли прохаживалась между столами, туда сюда, туда сюда, наблюдала, как рождаются шедевры.
Закончив громыхать, посудомойка бесшумно удалилась, в тишине стало слышно, как о мокрое окно с видом на огромных размеров лужу трется ветка какого-то деревца.
В луже таяли частые капли.
Мысли унесли Талли домой
Бедную Фимку пришлось устраивать к максималистке Наталье В доме, по мнению подруги, либо дети, либо животные. Компромисс Наталья исключала.
Зато когда она вернется из командировки, квартира снова будет напоминать человеческое жилье в нем будет хозяйничать бабушка. Как только бабуля окажется дома, Наталья в ту же минуту вручит ей Фимку. Хоть на несколько недель семья окажется в сборе.
Улыбнувшись уголками губ, Талли оторвалась от окна, рассеянно взглянула на ближайший столик.
Голова с двумя макушками склонялась над альбомным листом, детская рука в цыпках с синяками на запястье водила карандашом по бумаге. Талли перевела глаза на рисунок
Черная собака с гениталиями и рядом патлатый хозяин собаки в брюках. На гульфике большая, хорошо прорисованная пуговица.
Кровь взмыла и тяжело ударила в виски.
Картинка, которую изобразил маленький пациент с двумя макушками, вопила о насилии.
Улыбка застыла, скулы свело. Голова налилась свинцом, а сердце ненавистью к взрослым.