Он на секунду задумался и сказал с сомнением в голосе:
Тащи Эллери Квина, «Девять месяцев до убийства».
Двенадцать, сказал я и отключил связь, чтобы дать Роману время поразмыслить.
Что двенадцать? спросил он, открыв мне дверь.
Сыщик, язвительно сказал я, мог бы и догадаться. Ты читаешь этот роман двенадцатый раз. Но собственный рекорд ты еще не побил. Ты брал у меня «Восточный экспресс» тридцать два раза.
Любой порядочный человек, заявил Роман, давно подарил бы мне эту книгу, чтобы не портить переплет, доставая ее с полки.
Любой порядочный человек, парировал я, эту книгу купил бы. И еще «Дело о пропавшем свидетеле» Гарднера, а также сборник романов Джо Алекса, который по твоей вине я на прошлой неделе отдал в переплет.
Сколько? спросил Роман.
Что сколько?
Сколько, нетерпеливо сказал Роман, я должен тебе за переплетные работы?
Чашку кофе покрепче и историю расследования покруче.
Кофе пожалуйста, а с расследованиями туго. Самое крутое расследование изобразила Батья Гур в своем последнем романе «Убийство в театре».
Только не пересказывай сюжет! воскликнул я. Самое дурное качество человека это желание пересказать сюжет детектива, да еще и приврать при этом.
Не беспокойся, успокоил меня Роман. Я не читал этот романаи надеялся, что ты уже купил книгу и дашь мне ее, когда я расправлюсь с Квином.
Почему же ты утверждаешь, что расследование Батьи Гур самое крутое? удивился я.
Мне известно дело, которое Батья положила в основу книги. Правда, я не знаю, кто убийца.
То есть? Тебе известно дело, и ты не знаешь?..
Я знаю то, что происходило на самом деле, пояснил Роман. Но Батья обычно полагает, что реальность слишком тривиальна. Поэтому мне никогда не удается, читая ее роман, предугадать, кому она доверила роль убийцы.
Это называется творческой фантазией, и не вам, полицейским, пытаться понять этот феномен. Писатель выше жизненной правды.
Историк тоже?
Историк описывает факты, сухо сказал я. А факты, да будет тебе известно, тоже выше жизненной правды.
Не понимаю, развел руками Роман. У вас, историков, изощренная логика. Рукопожатие Руби с Аббасом жизненная правда или исторический факт?
Я не успел ответить зазвонил телефон.
У Романа Бутлера есть еще один существенный недостаток. Когда он разговаривает со своими сотрудниками, по выражению его лица невозможно догадаться, о чем идет речь. Доклад оказался довольно длинным, и я успел продегустировать кофе, сваренный, естественно, не Романом, а его женой Леей: самому Роману никогда не удавалось добиться такого аромата.
Комиссар сказал «хорошо» и положил телефон.
Что «хорошо»? не удержался я от вопроса.
Да ничего хорошего, буркнул Роман, не успев согнать с лица маску сосредоточенного внимания. Извини, Павел, мне придется уйти. Дела.
Он на минуту скрылся за дверью спальни, о чем-то переговорил с женой, а когда опять появился в гостиной, то увидел меня в той же позе и с чашкой недопитого кофе в руке.
Ты остаешься? поинтересовался Роман. Учти, я могу задержаться на всю ночь.
Кого убили-то? спросил я.
Завтра будет на всех сайтах, отрезал Роман.
Я молча допил кофе и удобнее устроился в кресле. Кресло было глубоким, и чтобы извлечь меня силой, Роману пришлось бы вызвать подкрепление.
Хорошо, вздохнул он. В двух словах: убит Иосиф Гольдфарб, известный хирург. Для тебя, Павел, ничего интересного обычное ограбление, хозяин оказался дома и
Известный хирург, пробормотал я. Значит, журналисты уже в курсе. На место преступления они приедут раньше тебя. Ты полагаешь, что историк не имеет права увидеть то, что видит любой борзописец?
Если ты не спустишься через девяносто секунд, сказал Роман, я уеду без тебя.
Я успел за пятьдесят.
***
Вилла Гольдфарба находилась в северо-западной части Герцлии-питуах, в километре от скоростной трассы Тель-Авив Хайфа. Фешенебельный район, ничего не скажешь, вилла наверняка «тянула» миллионов на десять. Впрочем, в темноте я мог и ошибиться в сторону занижения, естественно, мне вообще трудно представить себе количество денег, большее, чем моя месячная зарплата.
По дороге (Роман включил мигалку, и от нас шарахались даже армейские вертолеты) я задал несколько наводящих вопросов и уяснил для начала, что Гольдфарб после очередного развода жил на вилле один, материальных ценностей у него было миллионов на двадцать, что именно взято, пока неизвестно, но что-то взято наверняка, это видно невооруженным глазом.
По дороге (Роман включил мигалку, и от нас шарахались даже армейские вертолеты) я задал несколько наводящих вопросов и уяснил для начала, что Гольдфарб после очередного развода жил на вилле один, материальных ценностей у него было миллионов на двадцать, что именно взято, пока неизвестно, но что-то взято наверняка, это видно невооруженным глазом.
Чьим невооруженным глазом? спросил я.
Инспектора Соломона, сказал Роман. Он производил осмотр места преступления.
Журналистов около виллы еще не было видимо, не рисковали лететь с такой скоростью, как Роман. Перед виллой стояли две полицейские машины, перегородив проезд, и регулировщик направлял проезжавший мимо транспорт в объезд, по улице Царей Израилевых. Инспектор Соломон оказался детиной под два метра, способным, по-моему, одним взглядом заставить любого злоумышленника самостоятельно надеть на себя наручники. Он тихо доложил Роману обстановку и повел комиссара к дому. Я поплелся следом, хотя меня и не звали.
Павел, сказал Роман, обернувшись, ни к чему не прикасайся, не высовывайся, не разговаривай, смотри глазами.
К сожалению, я не умею смотреть ничем иным, а глазами я видел лишь спину инспектора впереди и путь к возможному отступлению сзади. Пришлось сразу же нарушить инструкцию и высунуться, иначе я мог бы судить о ходе следственных действий лишь понаслышке.
Гостиная меня поразила нигде в Израиле я не видел прежде такой лепнины на потолке и такого количества картин на стенах. Я не специалист в живописи и могу сказать одно: рамы были очень дорогими. На холстах же, в основном, пейзажи, выполненные в очень реалистической, я бы даже сказал, натуралистической манере от снежных гор веяло холодом, а в лесу можно было заблудиться. Я сказал «в основном», потому что в четырех самых больших рамах пейзажи отсутствовали взгляду открывались голые стены. Натурализм, граничивший с примитивизмом.
Взяты четыре работы фламандской школы, сказал Соломон, показав на пустые рамы. Это можно сказать точно, у меня есть список. Очень аккуратно сделано: полотна вынули из рам, а не вырезали.
Что еще исчезло кроме картин? спросил Роман.
Трудно сказать. Может, дивиди-плейер? Видишь пустое место рядом с телевизором, вокруг пыль, а здесь чисто? Утром придут бывшая жена Гольдфарба и его племянник, им уже сообщили, и можно будет более подробно
Входная дверь была открыта?
Заперта. Ключ лежит на полке над телевизором.
В двери ключа не было?
Нет.
Где тело?
Раздвигая локтями стены в узком коридоре, Соломон направился в комнату, служившую, судя по всему, кабинетом. У меня тоже есть кабинет, но, по сравнению с этим, мое рабочее место можно назвать складом для компьютера и книг. По размерам комната почти не уступала гостиной, на двух противоположных стенах был развешан арсенал холодного оружия, включая турецкий ятаган и секиру. Коллекция, если бы хозяин вздумал ее продать, тянула миллиона на два. Впрочем, лично я не дал бы за нее и шекеля терпеть не могу острых предметов, о которые можно порезаться.
Ничего не взято, сказал Соломон, предвосхищая вопрос Романа.
Я в этом усомнился если хозяин был убит, убийца мог выбрать любое оружие по вкусу. Вряд ли он потом повесил экспонат на место.
Ошибку свою я понял, когда разглядел тело. Для этого мне пришлось еще раз нарушить запрет комиссара и протиснуться между стеной и инспектором Соломоном, загораживавшим от меня место преступления.
Доктор Гольдфарб лежал посреди кабинета, уткнувшись лицом в светлый ворсистый ковер. На левом боку его клетчатой рубашки расплывалось кровавое пятно. Любой дилетант, насмотревшийся американских боевиков, мог сказать без тени сомнения: в хирурга угодила пуля.
***
Я сидел на стуле у двери и молча следил за «следственно-розыскными действиями». Когда в комнате находились сразу трое полицейских к Бутлеру и Соломону присоединился эксперт-криминалист Леви, мое участие выглядело излишним. Но слышно мне было хорошо.
Тело унесли, и вид кровавой раны не мешал размышлениям.
В момент убийства он стоял у окна, левым боком к двери, сказал Соломон, и смотрел в сторону вон той стены.
Это очевидно, буркнул Леви, разглядывая поднятый им с пола и приобщенный к уликам сложенный носовой платок, на котором видны были несколько пятнышек крови.