Кузьма Степанович снял комнатушку на третьем, последнем тогда этаже доходного дома на углу Литейного и Невского проспекта4. Дополнительные два этажа надстроили много позже, в 1877.
Дом входил в необозримое наследство знаменитого вельможи елизаветинского и екатерининского царствования Адама Васильевича Олсуфьева. Законных и прямых наследников Олсуфьев не оставил, зато, находясь последний год жизни в изнуряющей болезни, написал несколько раздраженных завещаний, противоречащих и друг другу и законодательству.
Семнадцатый год вокруг колоссального состояния шла непримиримая борьба между незаконной дочерью, а теперь уже незаконными внуками и троюродными полуплемянниками. Во времена фавора Платона Зубова племянники почти одолели, уже составили высочайший рескрипт, уже ожидали царской подписи, но неожиданная кончина императрицы Екатерины Алексеевны разрушила приготовления.
Доброжелатели незаконных отпрысков едва не решили дело, играя на привычке Павла I поступать наперекор матери, но и тут что-то сорвалось в самую последнюю секунду. Многие тысячи страниц исходящих и входящих бумаг исписали красивым канцелярским почерком и сшили в десятки томов, прогибавших казенные полки. Несколько месяцев назад императору вновь доложили о запутанной тяжбе, и он вдруг мимоходом обронил, что было бы недурно изучить дело на предмет признания имущества вымороченным с обращением в доход казны. Обе стороны пришли в отчаянье, прибегли ко всем рычагам и были, кажется, даже близки к соглашению.
Достаток и тех и других совершенно истощили подношения, услуги стряпчих, взятки и пошлины. Уже и из будущего наследства разным полезным людишкам обещали немалые доли, столь щедрые, что неясно становилось, сколько останется самим наследникам и останется ли хоть что-то.
Пока шло разбирательство, за поместьями, особняками и доходными домами следили временно назначенные управляющие, пользовавшиеся, конечно, имуществом с необыкновенной для себя пользой. Дом на Невском тогда был доверен надворному советнику Альтбергу, поселившемуся тут же, на втором этаже. Непосредственными делами заправляла его супруга Шарлотта Францевна.
Крыша текла, лестница давно нуждалась в замене, фасад в свежей штукатурке. По бумагам работы успешно проводились и даже не по разу, но когда-то респектабельный дом приходил во все больший упадок. Квартиру на третьем этаже передали в наем некой госпоже Бубновой, которую никто из жильцов никогда не видел, имея дело только с Шарлоттой Францевной, а после сдали частями втрое примерно дороже. Цены тем не менее оставались необыкновенно привлекательными при общей столичной дороговизне.
Комната стала для Свистулькина настоящей находкой, удобной близостью к присутственным местам. Нужные канцелярии и департаменты располагались не дальше пешеходной прогулки, возможной даже для калеки.
Лифт еще не изобрели, карабкаться на последний этаж с его увечьем было непросто. Вдобавок перила приходились при подъеме под неудобную левую руку. Комнату пониже этажом Кузьма Степанович не мог себе позволить, добираться ежедневно с окраин тоже не получалось. Пешком он просто не дошел бы, а на самом дешевом извозчике выходило не по карману. За такие деньги можно было поселиться разве что в подвале дворового флигеля, но это Свистулькин считал уроном для дворянской чести. Пусть течет крыша, пусть он всякий раз выбивается из сил, забираясь на свой этаж по ненадежной лестнице. Пусть. Зато среди чистой публики.
Соседи по квартире пребывали в схожих жизненных обстоятельствах: держали оборону на последнем редуте пристойности. Свистулькин по живости и легкости характера быстро со всеми перезнакомился, а с некоторыми даже сошелся.
Две комнаты снимало многодетное семейство титулярного советника Петра Кузьмича Подколокольного, прежде служившего на превосходном месте в казенной палате, а теперь прозябавшего на ничтожной должности в Медицинской коллегии. «Пострадал за правду», несколько туманно объяснял превратность судьбы Петр Кузьмич. Человек он был, говоря прямо, малоприятный: угрюмый, молчаливый, придирчивый. Его супруга Лукерья Поликарповна, уставшая женщина, пропахшая кухней, еще меньше подходила для товарищеского общения. Зато Свистулькин неожиданно сдружился с их младшим сыном Никитой живым и любопытным мальчиком. Никита охотно помогал Кузьме Степановичу поднять воду или дрова, с благодарностью принимал гостинцы, но главное, любил зайти к нему долгим петербуржским вечером, послушать про сражения и походы.
Пройдет совсем немного времени и подпоручик Смоленского полка Никита Подколокольный вспомнит эти вечера перед своим первым сражением подле крепости, чье румынское название почти неодолимо для русского человека. Служить в том же полку, что и Кузьма Степанович, казалось ему чем-то важным и символичным.
Поручик Подколокольный получил тяжелое ранение под Салтановкой, но к Малоярославцу вернулся в строй, в заграничном походе отличился под Лейпцигом и вошел в Париж уже капитаном и георгиевским кавалером.
Подполковником сражался под Варной, а после командовал, и очень умело, полком на Кавказе. В отставку вышел генерал-майором пятидесяти трех лет. Впрочем, это дело далекого будущего, пока же Никита, приоткрыв рот от внимательности, слушал батальные повести Кузьмы Степановича честно сказать, не всегда до конца точные.
Воспоминания об этих днях, полные теплоты и нежности к старшему другу, содержатся в письме Подколокольного из лабзинского архива ценнейшего собрания свидетельств о жизни и постжизни Свистулькина.
Еще одну комнату снимала старая дева тридцати трех лет Ульяна Августовна Шпомер, жившая уроками фортепьяно. Отец ее, Август Карлович, хоть и происходил из природных лифляндских немцев, судя по многому, сильно обрусел. Он занимал не особенно высокую, но необыкновенно заманчивую должность из тех, что вызывают всеобщую уверенность в бесчестности сами по себе, без конкретных оснований.
Семейство Шпомеров в те счастливые, давно миновавшие дни занимало очаровательный дом на берегу Фонтанки. Выезд, прислуга, парижские наряды, гости, в доме не смолкало веселье. Ульяна Августовна была третьей, младшей дочерью, ее баловали даже сильнее старших, которых уже успели выдать замуж, и очень удачно. Старшую Прасковью за красавца ротмистра древнего рода, едва ли не Рюриковича. Среднюю Алевтину за коллежского асессора, в котором все признавали глубочайший ум и прочили блистательное будущее. Часто стал бывать в доме еще один ротмистр, тоже самого достойного происхождения, вдобавок отличный танцор, одевавшийся с большим изяществом. Главные слова еще не прозвучали, но дело продвигалось вполне определенно. Ротмистр бывал почти каждый вечер и называл Августа Карловича и его супругу папенькой и маменькой. Обсудили уже и венчание, пока внутрисемейно, по-домашнему. Ульяна Августовна хотела успеть до Троицы, но родители думали об Успении, да и то не вполне уверенно, склоняясь больше к Покрову.
Гром, молния и буря обрушились на мирное семейство, в считанные дни разметав уютный очаг. Экспедиция свидетельства счетов затеяла в ведомстве Августа Карловича изыскание на предмет злоупотреблений. Проверка носила не обычный дружеский характер, а, напротив, самый дотошный, въедливый и грозный. В трагический августовский день Августа Карловича вызвали в Экспедицию, где грозный и хмурый генерал потребовал истолковать суммы, указывая строчки в лежащих перед ним бумагах. Объяснений почти не слушал, а только двигал дальше, все сильнее повышая голос с каждой следующей цифрой. Дело пошло на крик, кулак несколько раз опустился на столешницу, промелькнули словечки: «Сибирь», «каторга», «сгною». Несчастный Август Карлович неожиданно встал во весь рост, оправил вицмундир и хотел что-то сказать, но вместо этого замертво рухнул на персидский ковер генерала, подаренный к юбилею службы подчиненными и сослуживцами.
Точные обстоятельства досадного происшествия едва ли можно установить по прошествии двух столетий. Все сходились, что злоупотребления в самом деле имели место, в подтверждение высчитывали расходы Августа Карловича на столь широкую жизнь, сравнивали с доходами, не забыв и наградные. В самом деле, несоответствие выходило очень заметное.
Причины несчастья называли самые разные, и все очень убедительные. Одни говорили, будто бы высокопоставленный вельможа, начальник и покровитель Августа Карловича, повздорил с другим высокопоставленным вельможей из-за важного назначения (даже называли конкретно Тамбовское наместничество), и вся ревизия подкоп и интрига, нацеленная против покровителя. Другие, и не менее убедительно что Август Карлович проявил чувствительность институтки, совершенно неожиданную для возраста и положения, будто бы контролер просто нагонял, как водится, ужаса, но не с целью уничтожить, а желая увеличить сговорчивость. Дескать, ничего Августу Карловичу не грозило, кроме некоторых, пусть и крупных, расходов.