То, что я нахожусь сейчас в бесплатном отпуске, имеет хорошие моменты. Я стал больше думать, читать, смотреть телевизор и заметил, что стал умнее. Не верите? Вот мое честное слово! Раньше я так за этим чертовым конвейером изматывался, донельзя! Приду домой, упаду и спать. Жена недовольна, детей не вижу. А сейчас, как завод встал и я стал человеком. И жена довольна, и с детьми по-умному беседую
Хорошо, что по-умному беседуешь, прервал его постарше, лет за пятьдесят, но в голове-то у тебя реденько. Не перебивай, я тебя давно знаю! Ты на стройке правильно гвоздя вбить не мог. А потом действительно поступил правильно конвейер, гайки крутить там ума не надо. Но вот как жить сейчас без зарплаты? Как?
Так я вон на рынке разгружу кому-нибудь. Надо погружу. Нас бригада. На хлеб выходит. Этим детей не обижаю. А жена у меня постоянно работает правда, получку не вовремя ей дают. Но перебиваемся.
Более пожилой, лет под шестьдесят, больше молчал. Наконец он высказал мысль, показавшуюся Николаю интересной.
От нас, старых дураков, и молодым житья нема. Кто ж нами руководит? Старье. А чем человек старее, тем он становится не только мудрее, но и глупее, наглее, подлее и все остальное. Жили при социализме было хорошо. Всем работа, вовремя зарплата, льготы какие-то. Стали жить при капитализме нет работы, нет зарплаты, нет льгот. Вот вы помоложе, и думайте что лучше? Социализм, который мы вам построили, или капитализм, который вам строят те, кто строил социализм? А они ж постарели, а значит стали подлее и все остальное снова повторил он свои, ранее сказанные, слова.
Помоложе, видимо, был обижен данной ему оценкой и закипятился:
Нечего меня нехваткой ума попрекать! Сам об этом знаю. Но вместо ума я могу работать, как вол, и меня начальство всегда ценило и в пример вам, умникам, ставило. Но это было раньше. А сейчас у меня нет начальников, я сам себе начальник. Нынешняя работа мне нравиться. При социализме я за колючим забором восемь часов вкалывал, не имел права за ограду выйти а сейчас свободен! Вон крикнут, и пойду работать выкидаю машину с овощами и деньги в руку он вроде бы задумался и закончил свою мысль неожиданно: А на конвейер, в завод я больше не пойду. Не хочу. Хочу свободной работы. Устроюсь грузчиком в магазин. Мне уже обещали. Только на лапу много надо давать. Но ничего, найду гроши. В магазине, когда нет зарплаты, дают отовариваться. А значит, семья с голоду не пропадет. А там всегда можно что-нибудь подработать дополнительно.
Средний мужик снова возразил:
Ну, а кто останется на заводе, когда снова хозяйство наладится? Нынче никто не хочет там работать. Все хотят только торговать, спекулировать и воровать.
«Прав мужик, подумал Николай, посасывая из бутылки пиво. А заводы вряд ли поправятся. Значит, рабочего класса не останется. Зря он о будущем беспокоится».
Самый старший продолжил свою мысль:
А все же при социализме было лучше. Там я был защищен то партией, то профсоюзом. А сейчас партий и профсоюзов много, и все рвутся к власти и рвут на шматки бедную Украйну. А профсоюзы? Пакость! Раз зарплату не выдают, значит, нет профсоюзов! пояснил он простецки. А свою сильную державу мы никогда не построим, как нам обещают. Все политики хотят сытной должности, а значит, нет людей, преданных родине. снова попросту объяснил он.
А мне держава, всякая независимость до лампочки! ответил младший. Мне бы накормить семью, немного поднять детей и хватит. Я выкручусь, но на завод не пойду
Ты-то выкрутишься. А как быть тем, кто не сможет этого сделать? уныло произнес средний. Просто умирать или умирать ради политики? Тьфу! Што там осталось? обратился он к старшему. Дели в стакан!
Помоложе взял стакан с водкой и ответил:
Ты ж дюже умный, можешь помирать. А нам, дуракам, работы хватит. Вон, видишь, пришли на базар машины. Побегу разгружать
Он торопливо выпил свою долю водки, запил пивом и быстрым шагом пошел в сторону рынка. Двое оставшихся по очереди, из одного стакана допили водку. Некоторое время молчали. Потом старший, произнес:
Живу, как собака. Думал на пенсии отдохну. Ни черта. Приходится по ночам сторожем подрабатывать. А я ж фрезеровщик шестого разряда! Хотел на своем заводе поработать на станке. Хоть два-три дня в неделю. Ни хрена! Начальство не взяло. Другим, говорит, работы нет. Могу у них отобрать то, что еще осталось. Не нужен я им а кому я нужен? он тягостно вздохнул от заданного самому себе тяжелого вопроса.
«Да, мысленно комментировал их разговор Николай. Довели экономику до нуля. Никто никому действительно не нужен. Нужны только послушные люди. Молчать и сопеть! Соль сегодняшней правды».
Средний мужик, допивая пиво, задумчиво произнес:
Вот у него он имел в виду ушедшего товарища. Здоровья богато. А у меня такого уже нет. Никто не возьмет на разгрузку. Хожу на работу с надеждой авось, она сегодня будет. Сегодня нет, завтра тоже не будет. Не привык я к такой жизни. Раньше лучше было.
Было лучше, согласился старший. Тогда был социализм, а сейчас ни то, ни се. Национализм остался. Жаль, што пришлось дожить до этого времени. Лучше бы его не видеть.
Он выхлебнул остатки пива из бутылки. Николай также прикончил свою бутылку, и ему стало жалко этих работяг. И он утешил их:
Не унывайте, мужики! Будет хуже.
Оба сумрачно посмотрели на него, незнакомого им человека, и старший беззлобно подтвердил:
Сами знаем. Но за внуков больно. За што они страдают? За наши ошибки? Мы свое прожили. А как им? И уехать некуда, кроме как на тот свет. И туда не попадешь по-человечески денег нет на проезд. Вместо гроба полиэтиленовый мешок.
Крепитесь! немного насмешливо ответил Николай. Страждущему воздастся но потом. Понятно? Успехов вам!
Он взял свой портфель и сумку и пошел к подземному переходу через Краснозвездную улицу. Все стены перехода были заклеены объявлениями и листовками. Присобаченные к самому верху, чтобы их не содрали, выделялись листовки УНАУНСО, отпечатанные крупным, жирным шрифтом. Николай остановился и стал их читать: «Становись в ряды украинской национальной самообороны защищай Украину до последней капли крови запись мужчин от 15 до 55 лет производится на улице» Указывался точный адрес и телефоны. Другая листовка гласила: «Крым будет украинским или безлюдным!» В следующей вещалось: «Мы спасем Украину от коррупции. Все национальное богатство принадлежит народу и только ему! Долой неокоммунистов и прочих врагов с Батькивщины!»
Непосвященному или приехавшему впервые в украинскую столицу могло показаться, что он находится в стране, где идет война и, может быть, гражданская. Николай глубоко вздохнул. Эти листовки он читал и несколько лет назад. Они его не удивляли и не представляли для него интереса. Он к ним привык. Снова тяжело вздохнув, перешел на другую сторону улицы и вышел на автобусную остановку. Напротив белоснежной пеной взлетело вверх новое здание центральной научной библиотеки.
«Надо зайти туда, посмотреть новые диссертации, машинально подумал он. Его профессией предусматривалось постоянное изучение всего нового в исторической науке. И в архив надо зайти, порыться в документах», продолжал размышлять он. Но это были вялые, рабочие думы, больше обязанность и привычка, чем творчество.
Он перевел взгляд на огромный, ярко размалеванный прямоугольный щит площадью метров пять на три, без картинки, который изображал что-то непонятно-абстрактное желто-голубое. Но его больше заинтересовал не цвет, а крупные слова на щите: «Выбирают не Отчизну, а ее независимость!» Эта, для кого-то очень понятная по смыслу фраза, заставила его глубоко задуматься. Напоминало что-то из студенческой бессмыслицы, типа «Шел дождь и два студента». А может быть, из раннего детства детсадовское «Что вкуснее шоколадка или конфетка?». Но смысл плакатного утверждения что лучше выбрать он так и не смог осмыслить, получалась нелепая абракадабра материального и идеалистического. Вроде сала, которого нет в руках и дразнящего запаха водки, которую кто-то выпил раньше тебя. Нюхай горилку, мечтай о закуске может, так стоило понимать эти слова?
«Видимо, смысл этого лозунга не для моих пьяных мозгов, решил Николай. Лучше бы коммерческую рекламу разместили, заработали что-нибудь, а так получается, что хрен редьки не слаще. Где моя Отчизна, от кого независимость?..» И он перевел глаза на здание автовокзала, потом на мост, рынок думать не хотелось.
Подошел автобус тридцать восьмого маршрута, и он влез в него. На шестой остановке Амурская площадь, он вышел. За сарайчиком, которое несло на обрезе крыши отважное название «Витерець» кафе или попросту забегаловка, в котором он когда-то аспирантом покупал бутерброды, громоздилось здание института повышения квалификации. Это была единая глыба из бетона и стекла, где каждый корпус здания наваливался на другой. Кто был в Артеке и видел Адаллары две скалы в море и смотрел на них в анфас, никогда бы не подумал, что это две отдельные скалы они сливались в единую глыбу. Почти также выглядел и этот институт, только снаружи был затянут кафельной плиткой, выдававшей его искусственное происхождение, а ближний корпус заслонял остальные.