Ядро фальконета, выпущенное с улыбкой с любого союзного судна, продырявит корпус так же, как ядро с вражеского корабля, девочка. Бдительности терять нельзя. Даже законопослушные люди подчас забывают о своей законопослушности, оказываясь в пустошах, где закона нет.
Некоторые суда возвращаются домой с деньгами или товаром, а некоторые пустыми, тут же хрипло подхватил первый помощник, сидя на парапете в облаке едкого табачного дыма. И им пришлось бы по вкусу, к примеру, разграбить на обратном пути груженный товаром корабль, а красивых молодых девчат, вроде той, что моет палубу на «Аспирре», продать в рабство.
Я непонятливо дернула головой, и Кальд, ухмыляясь, затянулся дымом, не сводя с меня пристального взгляда. Какого-то странного, почти что голодного, заставившего меня резко развернуться, взять ведро и уйти прочь, пряча румянец на загорелых щеках. Тихий смешок капитана настиг меня у дальней мачты, где Ранко Хвостатый опять играл с крысой, бегавшей у него по рукам.
Мне кажется или она потолстела? спросила я, плюхнув ведро с водой возле своих ног. Кровь до сих пор приливала к лицу.
Хвостатый приветливо улыбнулся:
Нет. Только кажется.
Парус, натянутый над головой, надувался, шуршал и хлопал. К шороху, как и к скрипу снастей, я еще не успела привыкнуть.
Но я же вижу. Мне пришлось нахмуриться. Это уже не крыса, а волосатый шар жира с хвостом.
Ну ладно, хмыкнул Ранко. Может быть, ему стоит давать меньше зерна. Фритхоф ворует по чуть-чуть из запасов каждый день, пока никто не видит, и делится со мной. Видимо, чтобы я молчал о его делишках. Только вот мне надоело. На миг он осекся, задумчиво провел языком по нижней губе. Если спросят, я тебе ничего такого не говорил.
«Не говорил», но губы изогнулись в недоброй усмешке. Волосы, убранные со лба красной повязкой, извивались на теплом морском ветру, словно щупальца морского чудища.
Я заломила бровь:
Что, так просто решил сдать друга?
Этот чмырь мне не друг, сухо бросил Хвостатый. Люди должны платить по счетам, и я все жду, когда Фритхов наконец заплатит за свое невежество.
Если бы Ранко знал, как быстро тот расплатится, наверняка был бы осторожнее с такими словами
Вернувшись в кубрик под надзором холодного ока полумесяца, я под глубокий храп морских волков протиснулась на цыпочках к своему гамаку и бесшумно нырнула к сундуку, чтобы проверить содержимое пожитков.
Откинула крышку, и руки зависли в воздухе; напрягся каждый мускул, каждый нерв. Губы разошлись в злобном оскале, а глаза безуспешно искали внутри сундука деревянную шкатулку и кошелек с золотыми аланцами. Ничего не осталось, кроме старых тряпок. Пусто. Украли. В душе вспыхнуло пламя, а слеза негодования скользнула по щеке.
Ублюдки, ублюдки зашипела я.
Сна и след простыл. Стерев очередную слезу, я закрыла сундук, гневаясь на собственную слабость. Радовало лишь то, что с корабля мои вещи пропасть не могли. И я знала, что найду их в любом случае.
Вышла из каюты, накинув на себя потрепанную куртку, и скользнула в узкий коридор, освещенный единственной раскачивающейся лампадой. Ноги сами несли меня вперед в камбуз, где я могла найти тех, кого искала. Но, к несчастью, на месте не было даже корабельного кока с изуродованным лицом, вечно веселого и пьяного; среди пустых деревянных столов сидел только громила южанин с выпирающим брюхом, наслаждающийся выпивкой в гордом одиночестве.
Делать было нечего.
Эй, боцман. Я вышла в свет масляной лампады, нарушив покой здоровяка. Кажется, звали его Глен. У меня вещи украли. И деньги.
Тот глянул на меня, будто услышал бессмысленный писк мошки.
Ну и чего ты хочешь от меня, девочка? Это «Аспирра», и люди здесь совершенно разные, проворчал Глен, потягивая хмельную брагу. Нужно было смотреть повнимательнее. И думать. Сама виновата.
То есть не поможешь?
Здоровяк явно не был мастером утешения.
Это не мое дело, бросил тот.
Только и может, что пьяных колотить. Большая заслуга.
Бесполезный тюфяк! рявкнула я и сплюнула на пол, после чего вновь выскочила на палубу в поисках Кальда или Вацлавы.
Якорь был спущен мы стояли на мелководье возле каких-то островов, а волны пели ночную песню, укачивая «Аспирру», как мать укачивает младенца на руках. За штурвалом никого, как и возле него. Наверное, я могла бы вломиться в покои капитана, но мне вряд ли сошло бы это с рук.
Чего шастаешь здесь, малява? Хотя кто бы говорил. Ранко свесился ко мне вниз с проворностью обезьяны. Висел вниз головой, босыми ногами обхватывая толстый канат.
Хоть что-то. Хоть одно знакомое лицо.
У меня вещи украли из сундука.
Украли? Хвостатый спрыгнул с каната. Любимой крысы при нем не было. Заметила только сейчас?
Ага.
Парень недовольно скривился и молча повел за собой, поманив рукой. Мы открыли решетчатый люк и спустились в трюм. Темнота хоть глаз выколи, но вдали, среди припасов провизии и прочего барахла, горел тусклый огонек.
Туда, шмыгнул носом Хвостатый.
Шаг, еще шаг я чуть не споткнулась о выставленную в проходе железяку. Шла вперед, следом за Ранко, практически на ощупь. Помещение с припасами сменилось узким проходом, и вот он, огонек лампады в дверном проеме. А там же три «трюмные крысы», включая Фритхофа, ползающие на коленях, и моя шкатулка, которую они старательно пытались открыть своими грязными руками.
Да чтоб вас всех Бездна сожрала! С губ слетел не крик, а рев. Хотела было нарваться на драку, но Ранко преградил мне путь рукой, будто бы говоря: «Подожди».
Эй, братцы, присвистнул Хвостатый, когда все трое ворюг уставились на нас. Один с наглым интересом, другой с насмешкой, а Фритхоф без каких-либо эмоций на смазливом лице. У своих же не воруем, ведь так? Капитан узнает водичку за бортом хлебать будете.
Те лишь весело загоготали, продолжая по очереди ковыряться отмычкой в замке.
Ты кто вообще, собака? рассмеялся парень с платком на шее. Вопрос предназначался мне.
А ты кто, раз в мои вещи полез?! парировала я.
Чем докажешь?! рявкнул второй. Было ваше стало наше.
Как думаете, за сколько сможем это продать? пробормотал первый, с отвратительной морщинистой рожей. Чернявый и лопоухий.
Зависит от того, что внутри пробубнил Фритхоф.
Замочек все-таки поддался и щелкнул под всеобщий задорный вой. Щелкнул он, и что-то щелкнуло во мне.
Я вас предупреждал!
Ранко, резко дернувшись, уже выудил кинжал из ножен, но тут настала моя очередь останавливать его. Я схватила парня за плечо, и тот развернулся ко мне с лицом, полным непонимания.
Подожди. Голос мой осип не то от страха, не то от предвкушения.
Еще по пути к «Аспирре», покинув дом с этой вещью в сундуке, я где-то в глубине души понимала, что подобного не избежать. Воры сами накликали на себя беду.
На ваш страх и риск, парни. Внезапно ощутив пьянящее спокойствие, я прошла в каморку мимо Ранко и припала спиной к деревянной стене, сложив руки на груди. Открывайте.
Собственно, они так и сделали, даже глазом не поведя в мою сторону. Старая крышка со стуком шмякнулась на половицы, и небывалый восторг сменился кислыми минами. Я едва подавила смешок.
Что Что это? пробурчал второй ворюга с орлиным клювом вместо носа.
Это книга? разочарованно спросил первый. Я думал, тут золото!
Молча, сохранив бесстрастное выражение лица, Фритхоф достал толстую книгу из шкатулки и поднялся на ноги с колен. Оглядел ее ничего не выражающим взглядом и сдул пыль с бело-серой обложки, окаймленной медными вставками, расползающимися тонкими завихренными узорами по обеим сторонам. По углам медь, а в центре на обложке овальный белый камень, вставленный в резную медную оправу. Белый, почти как мрамор, с глубокими черно-желтыми трещинами внутри.
Камень сразу за двести золотых аланцев уйдет на рынке, обозначил цену Фритхов. Старая. Очень старая вещь. Может, если найти знающих людей на полуострове Энши, получится и за пятьсот отдать, если она представляет какую-то ценность.
Я молчала. Ждала. И ожидание это бередило душу. Веко задергалось, губы пересохли, а сердце как бешеное отбивало ритмы боевых барабанов. Ранко сделал шаг в каморку, так же завороженно, как и все, уставившись на книгу толщиной с кулак.
Тот чернявый, что назвал меня собакой, тоже поднялся с корточек.
Открой, самоуверенно вякнул он, покрутив рукой перед уродливым лицом. Может, это и не книга вовсе, а очередной тайник!
Второй с клювом промолчал. Фритхоф принялся расстегивать черные кожаные ремешки на обложке.
Один открылся, второй, и крик Фритхофа резанул по ушам, словно сталь по горлу:
Мои глаза! Глаза! заорал он что есть мочи.
Едва желтые ветхие страницы успели раскрыться, как вынырнувшая оттуда черная тень будто хлыстом ударила вора по лицу, брызнув кровью на заднюю стенку каморки. Тот схватился за лицо, выпустив книгу из рук, и, продолжая орать, плюхнулся на задницу.