Однажды ухаживания Ивана за Катей привели к смешному случаю.
В школе Екатерина не училась, но грамоте была обучена, умела писать, читать и знала счёт. О её грамотности Иван знал, и вот однажды он решил написать ей письмо, а пера, чернил и бумаги для письма не было. Так он не нашёл ничего лучшего, как обратиться с этой просьбой к Катерине.
Она, естественно, спросила его, зачем ему нужны принадлежности для письма, он, не задумываясь, ответил: «Надо написать письмо девушке, которую люблю».
На лице Екатерины отразилось недоумение, удивление, а в глазах погасли, горевшие секунду назад, огоньки. Девушка молча отошла от Ивана и через миг скрылась в тёмном проёме двери, но не прошло и пяти минут, как она предоставила ему всё, что он просил и, гордо встряхнув плечами, отвернулась от него и через миг скрылась в тёмном зеве барачного коридора.
Вечером в постели, уткнувшись лицом в подушку, Катя долго плакала и корила себя в том, что была неласкова с Иваном, что отвергала его ухаживания. «Гордая, слишком гордая, ишь, какая гордая! Грубая, бестолковая девчонка! Вот ты кто!» корила она себя, и слёзы ещё сильнее катили из глаз. Утром, лишь только рассвело, Катя вышла из своей двухкомнатной квартирки в барачном здании и стала прохаживаться от его крыльца до базарчика и обратно, в надежде увидеть Ивана и всё ему объяснить, но вместо Ивана к ней подошёл его брат Ксенофонт.
Кать эт пойдём погуляем а!? стесняясь посмотреть в глаза девушки, отрывисто проговорил Ксенофонт и ещё ниже склонил голову, ожидая резко отрицательный ответ.
Посмотрев на юношу припухлыми от слёз глазами, Катя грустно ответила:
Пойдём, Ксенофонт, давно хочу посмотреть на ледовую переправу.
Переправу!? обрадовано воскликнул Ксенофонт. Пойдём! Там, правда, интересно. Я знаешь с батькой каждый год хожу по ней за сеном, расплываясь в счастливой улыбке, торопливо говорил юноша. Мы там за рекой косим траву, а потом вот зимой на санях и вывозим сено. А ты что ни разу там не была, правда?
Правда, Ксенофонт. Одной как-то неловко, а вдвоём не с кем, вот с тобой сейчас и схожу.
Влюблённый в девушку Ксенофонт был несказанно счастлив, и всё время пока находился с Катей, рассказывал ей смешные истории, но в течение всего этого времени один маленький листок бумаги жёг его сердце через нагрудный карман. Листком бумаги было письмо Ивана, адресованное Кате.
Постояв у реки пять минут, Катя сказала, что замёрзла и засобиралась домой, и лишь при расставании Ксенофонт выполнил просьбу Ивана, передал Кате его письмо.
Письмо от первой и до последней строки было пронизано глубокими чувствами любви, которые испытывал Иван к Катерине. Вот здесь бы Кате ответить взаимностью, открыться в своей любви к Ивану, что она неоднократно порывалась сделать при встрече с Иваном, но ожидание от него живых слов о любви, а не писаных на бумаге, плотно смыкало её губы.
В первый день масленицы 15 февраля 1916 года Иван подошёл к отцу Екатерины и, поздоровавшись с ним, преподнёс стоящей рядом с ним дочери подарок две атласные ленты. Катя посмотрела на отца, потом на Ивана и, улыбнувшись, приняла подарок. Счастью Ивана не было предела. В этот день Иван полностью раскрылся Катерине в своей любви к ней, раскрылся простыми, но желанными для неё словами: «Катя, я люблю тебя!» искренне, от всей души сказал он. С тех пор они всегда были вместе, а в Катиной косе, от самого её основания, была вплетена алая лента, знак того, что у неё появился жених.
1 октября в праздник Покрова Пресвятой Богородицы к Катиным родителям пришли сваты, и в тот же день в Катиной косе появилась вторая лента подаренная Иваном на масленицу. Обе ленты были вплетены в косу не от её основания, а от середины, это сказало всем её подругам и ухажёрам, что она и её семья уже определились с кандидатом в мужья, и было получено благословение на брак со стороны родителей.
Один, два, три считал Иван недели до свадьбы, девять недель до 3 июля. М-м-мда-а-а! Землицу я вскопал, а вот посадки огурцы моркошка да картошка проблема. Не сидеть же с молодой женой на шее у родителей. У мамки своих хлопот полон рот. Крути не крути, а с батькой надо поговорить, пусть сестёр Анну и Галину в помощь даст, сами-то не догадаются.
Тонко скрипнула входная дверь и во двор вышли сёстры Ивана, одиннадцатилетняя Анна и тринадцатилетняя Галина. В руках у Анны была корзинка, в ней лежали маленькие ситцевые мешочки с семенами. Галина держала лукошко с луком сеянцем. Иван понял, сёстры направлялись в огород, и всё же спросил их:
Один, два, три считал Иван недели до свадьбы, девять недель до 3 июля. М-м-мда-а-а! Землицу я вскопал, а вот посадки огурцы моркошка да картошка проблема. Не сидеть же с молодой женой на шее у родителей. У мамки своих хлопот полон рот. Крути не крути, а с батькой надо поговорить, пусть сестёр Анну и Галину в помощь даст, сами-то не догадаются.
Тонко скрипнула входная дверь и во двор вышли сёстры Ивана, одиннадцатилетняя Анна и тринадцатилетняя Галина. В руках у Анны была корзинка, в ней лежали маленькие ситцевые мешочки с семенами. Галина держала лукошко с луком сеянцем. Иван понял, сёстры направлялись в огород, и всё же спросил их:
Что садить будете?
Как обычно, Ваня, морковь, лук, да репу с редисом, огурцы. У тебя-то как грядка уже накрыта рамами.
Накрыта, тепло там уже, да всё как-то недосуг, тяжело вздохнув, ответил Иван и собрался, было, пойти в свой новый дом, посмотреть, не нужно ли там что-либо ещё сделать или подправить, прежде чем вести в него жену, но его взгляд привлекла южная часть косогора, над которой поднимался чёрный дым.
Ксенофонт, кликни батьку, пусть посмотрит, что это там? увидев брата выходящего из дома, проговорил Иван, всматриваясь в разрастающуюся завесу из густого чёрного дыма.
Зачем? спросил его пятнадцатилетний брат и, посмотрев в направлении взгляда брата, воскликнул. Ух ты!
Вскоре всё семейство Михаила Степановича Тюковина наблюдало за всё разрастающимся и густеющим чёрным облаком, поднимающимся ввысь с восточной стороны Барнаула.
В 11 часов, через полчаса после первых дымов, до жителей посёлка донёсся грозный набат.
Соседский мальчишка, прибегая мимо Тюковиных, крикнул: «Город горит! Ужас как! Прям весь полыхает!» После его слов все поняли, в Барнауле горит не просто отдельное здание, а лютует пожар, но о его размере никто не мог даже и помыслить.
Вскоре ошалевший ветер донёс до слуха жителей посёлка жуткие звуки скрежета, писка, воя пожираемых огнём строений и конструкций из дерева и металла. В воздух взметнулись огромные языки пламени, а горящие головёшки, взлетев ввысь, словно яркие огни фейерверка кровавым цветом окрасили небосвод.
Господи, помилуй! Что же там такое творится? Ах ты, Господи! восклицали Тюковины и им вторили стоящие на улице соседи.
Батя, надо ехать. Там верно люди гибнут, помощь нужна! сопереживая попавшим в беду людям, воскликнул Ксенофонт и направился к конюшне запрягать лошадь.
Погоди, сын, гляди какое зарево. Подождать надо, сами сгорим и людей не спасём. Не нужна там сейчас паника, да и, почесав затылок, больше толка от нас будет, если приедем не пустые, а с помощью с одеждой, утварью и с продуктами, а это, мил ты мой, надо всё собрать и обстоятельно, с соседями надо обговорить. Да и разузнать надо, что к чему, вот тогда и тронемся обозом. Ты вот лучше сбегай вдоль реки в сторону города, погляди малость и обратно. Да не задерживайся, строго, нечего мать-то тревожить понапрасну. Понял?
Понял, батя! крикнул Ксенофонт и, выйдя со двора, побежал вдоль косогора в сторону города.
В послеобеденное время, по возвращении Ксенофонта домой, Тюковиным, а далее и соседям стали известны некоторые подробности трагедии.
Барнаул.
Осветив купол собора Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла, солнечный свет скатился по нему к соборной площади и побежал по улицам Барнаула, пробуждая его от ночного сна. Тотчас подул прохладный весенний ветер, на деревьях затрепыхала нарождающаяся масляная листва, по тропинкам и дорогам, давно не умытым дождями, поползла пыль и лёгкая рябь поплыла по заводскому пруду. На колокольне зазвонил колокол, заскрипели калитки, двери и ворота, православный народ потянулся на утреннюю службу.
Тонко скрипнула калитка у широких въездных ворот на Томской улице, и в её открывшемся проёме показался высокий мужчина лет сорока. Ступив на узкую тропинку, бегущую рядом с заборами и домами по всей длине улицы, увидел приближающуюся к нему соседку, молодую красивую женщину лет тридцати, держащую за руку девочку десяти одиннадцати лет. Подождал, когда они приблизятся.
Поравнявшись с мужчиной, женщина поздоровалась с ним и удивлённо произнесла:
Никак на утреню, Гаврила Потапович?
Здравствуй, Полина Степановна, поприветствовал мужчина соседку, ответив, на утреню.