Витёк и Славик слиняли. Перед Алёшей стояла девчонка со странной фамилией Плечевая. Впервые он близко видел её глаза: в размазанной туши, набрякшие смертельной усталостью.
Они стояли и смотрели друг на друга две судьбы, которым совсем ни к чему было пересекаться на данном плече жизни.
НЕХОЧУХА
Бывший младший научный сотрудник Катя Игнатьева, а ныне сборщица стеклянной тары и цветного металла, по прозвищу Катька Нехочуха, заканчивала шестичасовой рабочий день.
Нехочухой ее прозвали вот за что. Никогда она не отказывалась от джентльменских предложений выпить и закусить. Но на сексуальные притязания со стороны угощающей стороны каждый раз так забавно и убежденно заявляла: «Не хочу!!» что джентльмены от неожиданности немели. И, несмотря на то, что Катерина дралась и даже кусалась, с хохотом валили ее и общими усилиями доводили программу вечера до логического завершения.
У Нехочухи болела голова: не сильно, но противно, будто отлежала на кирпиче. По подпухшему, нежно-лиловому лицу стекали щекотливые струйки пота. Несмотря на жару, на ней были надеты резиновые сапоги, поношенный спортивный костюм и плащ. Так же были одеты другие сборщики. Их неспешные фигурки равномерно, по человеку на гектар, рассыпались по мусорным Кордильерам слева, справа, внизу и вверху.
Палкой с запачканным крюком Нехочуха раздвигала, ворошила и цепляла всё, что было под ногами. Из-под крюка летели флаконы из-под шампуней, серебристые облатки от (на трезвую голову не выговоришь) бифидумбактерина. Ватные палочки для слабых ушек, нарядные бутылки из-под сладкого кефира для нежных желудков и кишочков. Сволочи. Холили и лелеяли свою плоть, сытно кормили, тепло и красиво одевали.
А Бог нам что завещал, говаривала Нехочухина подруга Тоня Шулакова? И, поднимая грязный указательный палец, сама себе отвечала: Бог завещал заботиться не о теле, но о душе!
Тоня была голова. Решала среди сборщиков все текущие и экстренные, внешние и внутренние, политические и административно-хозяйственные вопросы. Идти ругаться: к главному ли санитарному врачу насчет помывки в санпропускнике, к председателю ли городской Думы о желании ее, Антонины Шулаковой, баллотироваться в депутаты от коллектива сборщиков всё на Тоне.
Попавшая в одну из делегаций Нехочуха, оробев, видела, как Тоню выносят два охранника из кабинета мэра. Тоня цеплялась за дубовую золоченую дверь и страстно, бесстрашно выкрикивала:
Да! Я пропащая, я пьющая! Да, все из дому вынесла и пропила, весь свой дом пропила. Мой дом, мое добро, мои дети: сама заработала сама пропила, родных детей обобрала. Не вы, Бог мне судья. А вы, господа, чужих детей обираете. Чужое, народное добро выносите Никтоооо не даст нам избавленьяаааа Ни Бог, ни царь и ни героой! Даабьемся мы асвобожденья- а
И к церкви Тоня хаживала. Вы, говорила попу, золотые храмы строите. А те деньги у стариков, у младенцев, у хворых отобраны а значит те деньги сатанинские. Тому попу, говорит, поверю, который не в иномарках катается, а изможденный, босой, в рубище и кровоточащих язвах, по многострадальной русской земле бродит. Батюшка, наладившийся было на крылечке дискутировать, плюнул, развернулся и ушел.
Ох, умна, башковита Тоня. «Меня тут, рассказывала, недавно мент грязью обозвал. Ты, грит, человеческая грязь. А того не знает: бриллиант в грязь попадёт бриллиантом останется. А пыль к небу подымается всё равно пылью остаётся. Ты, грю, мент, и есть человеческая пыль!»
Как за каменной стеной, как жёны за мужьями, как цыплята за наседкой жили за ней сборщики. Жили и враз осиротели: умерла Тоня по весне. Сердце. Умерла, рассказывали, очень достойно: в больнице, в уходе, в чистоте и почете. Будто ее сначала из покойного приема вытурили, а тут мэр со своей свитой.
А, сама знаменитая Шулакова! В палату «люкс» немедленно!
Ну, тут ей, само собой, крахмальную постель, капельницу, витамины-глюкозу, коньячок доктора для сердца очень рекомендуют, все такое
Правда, не так давно влившийся в ряды сборщиков ехидный мужик по прозвищу Черепица видел Тоню в последние минуты её жизни совсем по-другому. Будто лежала она за больничными контейнерами вниз лицом и бродячие собаки нюхали ее, еще живую, лизали и покусывали лицо, и заранее грызлись между собой.
Но на Черепицу гневно шикали и грозились забить рот использованными бабьими прокладками, каких на свалке навалом: хошь на критические дни, хошь на каждый день, хошь с крылышками, хошь без них
Но на Черепицу гневно шикали и грозились забить рот использованными бабьими прокладками, каких на свалке навалом: хошь на критические дни, хошь на каждый день, хошь с крылышками, хошь без них
***
Гороскоп на неделю обещал Катерине «удачу во всех Ваших начинаниях и общение с супругом, которое доставит Вам незабываемую радость». На этой неделе от Катерины навсегда уходил любимый муж.
Придя из суда, она, по совету подружки, опрокинула первую в жизни рюмку. И сразу поняла, почему люди пьют. Боль, от которой стонала и металась взад и вперед по комнате, останавливалась, вскрикивала и снова металась боли не стало. Вместо нее пролились, как дождь на иссушённую землю, облегчающие душу обильные слезы. Снизошли блаженный покой и удивительные, чистые, тихие, светлые чувства: прощение, жалость и любовь. К себе, к мужу с разлучницей, ко всем людям на земле.
Она выпила вторую рюмку и рассмеялась от радости: ей открылось, как глупо и бездарно до сих пор она жила. Как себя обкрадывала, обедняла и обесцвечивала свою жизнь.
Она быстро выпила третью рюмку из боязни, что открытие уйдет, желая усилить и закрепить неизведанное чувство, и посмотреть, что будет дальше. Дальше было такое, что не передать словами. Это было как первая сумасшедшая ночь любви с любимым мужем только наедине с самой собой.
Через месяц муж зашел проведать сынишку и забрать свои вещи. Среди накиданных до потолка одежды, вещей, книжных залежей в рост человека, мусора и бутылок была протоптана узенькая грязная тропинка: по ней жена и восьмилетний сын пробирались из кухни в комнаты, из ванной в детскую.
Муж, прокляв все на свете, вернулся до второго суда, который передаст ему сына. Суд состоялся, но оставил сына матери. Она к тому времени закодировалась, съездила и приложилась к серпуховской «Неупиваемой чаше», горько плакала и клялась пересмотреть свое поведение. На самом деле она продолжала пить тайно, по ночам, каждую ночь.
Весь день Катерина была как сжатая пружина, а ночью распускалась цветами. Уже с обеда она наливалась веселым, злым нетерпением. И чем ближе ночь, тем сильнее ощущалось дыхание Праздника. Она отказывалась от ужина, чтобы ничто не помешало пустому, отзывчивому желудку страстно откликнуться, отдаться обжигающим и опьяняющим, как поцелуи взасос, глоткам.
Терпеливо ждала, когда муж заснет. Осторожно выпрастывалась из-под одеяла, из-под мужниной руки. На цыпочках шла в кухню, вынимала из морозилки замаскированную среди рыбы и мяса бутылку. Было лето резала на дольки помидор, зимой яблочко, красиво выкладывала дольками на блюдце.
До последнего оттягивала восхитительный момент, искала и устраняла возможный диссонанс, чтобы после уж ничто не отвлекало. Симметрично расставляла табуреты вокруг стола, поправляла штору (и так хорошо, но пусть будет еще лучше). А сама все чаще поглядывала на запотевший, посверкивающий хрустальными гранями в полутьме стакан. И, не выдержав ой, сладка была мука решительно и грубо опрокидывала в рот драгоценную голубую льдистую, как растопленный хрусталь, жидкость. И ждала чуда, и ожидания ее редко обманывали.
Она тихо глубоко смеялась, потягивалась как кошечка, кружилась, вальсировала. Потом, запыхавшись, обессилев, садилась на пол, обхватывала лохматую голову и замирала от жалости. Жалела спящего за стенкой мужа и всех обделенных людей, которым не суждено было испытать тысячной доли того, что испытывала каждую ночь первооткрывательница Катерина.
Однажды в разгар русалочьих танцев в кухне ее грубо ослепил яркий электрический свет. Муж в майке и трусах стоял в дверях и смотрел на пустую бутылку на столе
***
Сначала он прятал от нее водку. Потом спасал свои лосьоны для бритья и туалетную воду. Но у Катерины на спиртосодержащие жидкости был нюх. Она их находила, куда бы муж ни прятал: в стиральной машине, в детской коляске на лоджии, в вентиляционной трубе.
Стала носить НЗ в сумочке. Однажды бутылка в сумке опрокинулась, вино потекло по ногам. Катерина как раз находилась на бирже. Расставив ноги, она стояла в красной липкой лужице, будто в собственных месячных. И на всё фойе крепко и кисло пахло дешевым вином. На нее все смотрели, и проходящая сотрудница брезгливо сказала:
Гос-споди, какую приходится кормить шваль налогоплательщикам.
Её здесь хорошо знали и предлагали уже только самую грязную работу: чистить кюветы, сметать пыль с дорожных бордюров. Или поднанимала знакомая санитарка из дома престарелых: обмыть покойника, постирать что-то уж совсем загаженное, страшное.