Мама повернулась к Павлу.
Нам потребуется много карбида и, разумеется, спички. Она говорила спокойно, будто смирилась с нашей судьбой и попыталась извлечь из нее максимум пользы. Мне показалось, что она должна была спросить и сказать «пожалуйста». Но она говорила тем особенным, уверенным тоном, который пускала в ход в тех случаях, когда хотела, чтобы люди поступали в ее интересах.
Они будут у вас. Дальше по тропинке идет труба, оттуда можно набрать пресной воды. Теперь Павел заговорил ласково, пытаясь успокоить нас. Затем он неловко потоптался. У вас есть деньги?
Мама замялась. Она понятия не имела, договорился ли папа об оплате и какой была сумма. И большая часть денег, что мы взяли с собой, наверняка осталась на дне канализационной реки вместе с папой. Она сунула руку под платье и протянула смятую банкноту. Судя по лицу Павла, это было меньше обещанного. Что же будет, если мы не сможем заплатить ему?
Я знаю, это немного. Мама умоляюще смотрела на него, надеясь, чтобы этого хватило. Наконец он взял деньги. Религиозный человек, стоявший в углу со своей семьей, тоже передал Павлу немного денег.
Я буду приносить еду так часто, как смогу, пообещал Павел.
Спасибо. Мама посмотрела через его плечо на другую семью. Думаю, мы не были должным образом представлены друг другу. Она прошла через комнату. Я Данута Голт, сказала она, протягивая руку отцу семейства.
Он не пожал ее, но формально кивнул, как при встрече на улице.
Мейер Розенберг. У него была борода с проседью и желтизной табачных пятен вокруг рта, но глаза были добрые, а голос теплый и мелодичный. Это моя мать Эстер, мой сын Сол. Я посмотрела на Сола, и он улыбнулся в ответ.
Все зовут меня Баббе, вмешалась старуха своим хриплым голосом. Казалось странным называть таким домашним именем женщину, с которой мы только что познакомились.
Рада знакомству, Баббе, ответила моя мать, уважая пожелания старухи. И с вами, пан Розенберг, добавила она, употребив более официальное польское обращение. Затем снова повернулась ко мне. Я здесь со своим мужем То есть Казалось, она на секунду забыла, что папы больше с нами нет. То есть была с мужем. Это моя дочь, Сэди.
А та, другая семья, не могла не спросить я. Та, что с маленьким мальчиком. Что с ними случилось?
В глубине душе я не хотела знать. Мне приятнее было думать, что они выбрались на улицу и нашли убежище. Но я никогда не умела притворяться или отводить взгляд. Мне нужно было знать.
Перед ответом Павел неуверенно посмотрел поверх моей головы на маму, будто спрашивая, должен ли он мне лгать.
Я не знаю точно. Но скорее всего, их убили у истока реки, сказал он наконец. Выстрел, вспомнила я стрельбу. Нас бы тоже убили, если бы мы пошли этим путем. Теперь вы понимаете, почему важно, чтобы вы сидели здесь молча и тихо.
Но как мы сможем здесь остаться? требовательно спросила Баббе Розенберг. Ведь понятно, что теперь, когда поймали других, немцы знают, что здесь есть люди, и придут с обыском. Сол подошел к бабушке поближе и положил ей руку на плечо, словно собираясь успокоить.
Может быть, спокойно сказал Павел, не собираясь врать ради нашего спокойствия. Когда я оставил вас здесь и вышел на улицу, я заметил у одной из решеток пару немцев. Я сказал им, что внизу крысы, чтобы они не спускались. Они хотели прислать польскую полицию, чтобы те посмотрели вместо них, но я сказал им, что здесь никто не сможет выжить.
Я подумала, что, может быть, это и правда.
Но все же в какой-то степени они будут следить за канализацией, серьезно сказал Сол, впервые открыв рот. Его лоб тревожно наморщился.
Павел мрачно кивнул:
И когда они решат проверить ее, мне придется их привести. Группа ответила чередой вздохов. Неужели он все-таки нас предаст? Я поведу их по другим туннелям, чтобы они вас не видели. Если они будут настаивать на этом маршруте, я обрисую фонарем перед собой широкий круг, чтобы у вас было время спрятаться.
Оглядывая пустую комнату, я не представляла, где именно.
Мне пора идти, сказал Павел. Если я не появлюсь на работе, у бригадира будут вопросы.
Должно быть, уже утро, решила я, хотя свет сюда не доходил. Он порылся глубоко в кармане и вытащил завернутый в бумагу сверток. Он развернул его, и показалось какое-то мясо, которое он разломил на две половинки, затем передал один кусок матери, а другой пану Розенбергу, разделив скудный паек между двумя нашими семьями.
Это голонка, прошептала мама. Свиная рулька. Съешь ее. И хотя раньше я никогда не пробовала ее, у меня заурчало в животе.
Но пан Розенберг посмотрел на предложенное Павлом мясо и недовольно поморщился.
Это трайф, сказал он с отвращением, при мысли о том, чтобы съесть что-то некошерное. Мы не можем есть это.
Сожалею, но за такое короткое время я смог только это раздобыть, ответил Павел с искренним раскаянием в голосе. Он протянул ему еще раз, но пан Розенберг отмахнулся.
Возьми хотя бы для матери и сына, предпринял очередную попытку Павел. Боюсь, что в ближайшие день-два ничего больше не будет.
Нет, категорически.
Павел пожал плечами и дал маме лишнее мясо. Она замялась, разрываясь между желанием накормить нас и нежеланием брать больше положенного.
Если вы уверены
Это не должно пропасть даром, сказал он. Мама взяла маленький кусочек свинины для себя, а остальное отдала мне. Торопясь, я проглотила его, пока пан Розенберг не передумал, стараясь на обращать внимания на злобные глаза его сына. Старуха держалась ближе к своей семье, не жалуясь, но я виновато думала, что наверняка она бы не отказалась. Я смотрела на Розенбергов в их непривычной темной одежде. Что они сделали, чтобы заслужить спасительную милость от работника канализации? Они так отличались от нас. И все же нам придется здесь вместе жить. Мы были избавлены от необходимости делить квартиру в гетто. Но теперь наша единственная надежда прятаться в этом крохотном пространстве с этими незнакомцами.
А потом Павел ушел, оставив нас одних в комнате.
Сюда, позвала Мама, указывая на одну из скамеек. Она показала на место, такое грязное и мокрое, что еще вчера отругала бы меня за то, что я там сижу.
Когда я села, моя нога запульсировала, напоминая о свежей ране.
Я порезала ногу, призналась я, хотя казалось глупым упоминать об этом в свете всего произошедшего. Мама присела передо мной, и без того грязный подол ее юбки опустился в вонючую воду. Она подняла мою правую ногу и, вынув ее из промокшего ботинка, обтерла сухим куском своего платья. Ноги должны быть сухими. Я не понимала, как она может думать о таких вещах в это время.
Она потянулась за сумкой, которую папа бросил мне перед тем, как упал в воду. Что было в сумке, за которую отец заплатил своей жизнью? Мама открыла ее. Лекарства и бинты, бело-голубое детское одеяло и запасная пара носков для меня. Я сжалась в маленький комочек, вновь опустошенная горем.
Носки, медленно проговорила я страдальческим голосом, не веря в это. Папа умер из-за пары носков.
Нет, сказала мама. Он умер, чтобы спасти тебя. Она притянула меня ближе. Я знаю, это трудно, прошептала она, ее глаза блестели от слез. Но мы должны делать все возможное, чтобы выжить. Именно этого он бы хотел. Понимаешь? У нее было стальное, решительное выражение лица, которого я никогда раньше не видела. Она наклонила голову к моей, и я почувствовала, что мягкие завитки волос вокруг ее уха все еще пахли водой с корицей, которую она нанесла накануне после мытья. Мне было интересно, как долго мы здесь пробудем, прежде чем этот восхитительный аромат исчезнет.
Я понимаю. Я позволила ей смазать мне ногу мазью, затем надела чистую пару носков, что она мне вручила. Когда я наклонилась, то заметила на своем рукаве повязку с голубой звездой, которую заставляли нас носить немцы, чтобы обозначить как евреев. По крайней мере, нам это больше не нужно. Я потянула за повязку, и ткань затрещала, радуя меня.
Мама улыбнулась.
Вот она, моя девочка, всегда видит светлую сторону.
Она последовала моему примеру и сорвала собственную повязку, затем удовлетворенно хихикнула.
Когда мать подошла, чтобы закрыть сумку, что-то маленькое и металлическое выпало из нее на канализационный пол. Я поспешила поднять этот предмет. Это была золотая цепочка с кулоном, где было выгравировано еврейское слова «чай», или жизнь ее мой отец всегда носил под рубашкой. Мужчины обычно не носят украшения, но кулон подарили отцу его родители на бар-мицву. Я считала, что он утонул в нем и тот затерялся в канализационной реке, но, видимо, он снял его перед нашим побегом. Теперь цепочка была здесь, с нами.
Я протянула его матери. Но она помотала головой.
Он бы хотел, чтобы ты носила его. Она застегнула застежку у меня на шее, и «чай» оказался у меня на груди, у сердца.