Стискиваю посильнее зубы. Возмущаться мне не позволяет сумасшедшая одышка, хотя мы вроде только миновали третий этаж.
У меня есть время, чтобы сравнить ожидания от этой встречи и саму встречу. Я не хочу есть, я уже не хочу даже спать, а хочу просто полежать и обдумать, как мне выживать в пятиэтажной клетке. Что я имею? А имею я только надежду, что бабушка поправится как можно скорее. Там я хотя бы худо-бедно обезопасил себя от желтых предметов и позавешал все окна, причем не вызвав подозрений бабушки. Здесь же мне предстоит либо то же самое, либо три пары темных очков на носу и перспектива все две недели проваляться под одеялом. Позорище. Да и как-то плевать, что про меня подумает мать и сисистер-задрот. Главное, чтоб по всей Москве не растрепали.
Вот мы и дома, сладко журчит мать, проталкивая меня в квартиру.
Я мельком окидываю прихожую взглядом и присвистываю.
Голубые обои в виде карты с парусниками, гармоничная мебель из темного дерева и я чуть не заплакал от восхищения плотные синие занавески.
Казалось, эта квартира была обустроена специально для меня. Казалось, они заранее знали о моей ксантофобии и решили сделать мне сюрприз. Как маленький сладкоежка считает раем пряничный домик из сказки; как интроверт вожделеет жить в домике на дереве, куда ни один посторонний человек забраться не может так и я уже был готов обнять эту синюю комнату с корабликами без единого намека на желтый цвет.
От восторга я даже снимаю очки и щурюсь от приятного аквамарина. Еще пару секунд и стены лопнут, а море вырвется из обоев и захлестнет меня солеными волнами. Я никогда не видел чужой мир настолько свежо и ярко, без черных стекол, без вечной привычки натягивать капюшон и отворачиваться, чтобы ненароком не зацепиться взглядом за лимонное извращение. Даже лампы были такими же, как у бабушки белыми и закрученными в спираль.
Если другие комнаты будут не такими божественно синими, как эта я поселюсь прямо в прихожей, ведь я уже полюбил ее всем сердцем.
Да не стой на пороге, усмехается Игорь, хотя его лисьи глаза под цвет обоев показывают, что он не усмехается, а явственно насмехается над моей робостью, при этом пытаясь казаться уязвимым. Да-ни-ла. Ты говорящий вообще или нет? Проходи, ну!
Он не скрывает снисходительности ко мне. Он, напротив выражает ее всей своей сущностью. Я был слишком маленьким для него, слишком странным, слишком простым и, да что там чужим. Слишком чужим и слишком не вписывающимся в его планы. Дети вообще часто не вписываются в планы мужиков особенно взрослые и возникшие из ниоткуда, как чертик из табакерки.
А, может, он в принципе не любил чужаков. Не знаю. Но его отношение определенно мне не нравится.
Назло ему я продолжаю стоять у двери маленький суровый мальчик в капюшоне во всеоружии в виде ответного презрительного взгляда.
Но и на него Игорь усмехается, предопределив собственный триумф.
Медленно скидывает камуфляжку.
И на моих глазах мгновенно отпечатывается лимонная вспышка.
И горло тут же сдавливает железной петлей. И дыхание перехватывает, и я закашливаюсь, разрывая горло. И меня начинает тошнить. И все тело погружается в немоту.
И масло. Масло, слишком много масла, в котором я тону и не могу вдохнуть слишком много желтого Масло его свитера затекает в уши, масло золотой цепочки забивается в ноздри, масло бананового браслета на его тонком запястье отпечатывается ядовитым пятном на веках и парами въедается в мозг
Кажется, я реально и без шуток мог задохнуться, если б тотчас не сорвался и не выбежал из прихожей. И я выбегаю. Стремглав нахожу уборную и влетаю в нее. Скрючиваюсь над унитазом, выблевываю из себя все масло желтой желчью, а затем смываю ее и тщательно отбеливаю ободок туалетной бумагой.
Очаровательно начинается мое проживание у матери. Не знаю, почему на этот раз все было настолько тяжело. Наверное, я попросту не ожидал вот и все. И перенервничал от болезни бабушки и внепланового переезда. Хорошо хоть в обморок не мотыльнуло, а то и такое со мной бывало
Дань?
Может, это реально было худшее завершение грандиозного провала, но изменить я уже ничего не мог: Игорь появляется в проеме ванной бесшумной тенью.
И самое дерьмовое, что на его губах, вопреки всему, по-прежнему сияет победоносная усмешка.
Магнит и Головокружение
Я уже не рассуждаю о размере унижения. Врут те, кто говорят: дна нет. Дно есть, но для каждого оно разное.
Магнит и Головокружение
Я уже не рассуждаю о размере унижения. Врут те, кто говорят: дна нет. Дно есть, но для каждого оно разное.
Я уже был на дне, на своем личном дне. Я не помню, как попал в угол, но забивался в него щенком с придавленным хвостом. Я вжимался все сильнее; я даже на какую-то секунду испугался, что сломаю стену и провалюсь таким же визжащим собачонком к соседям.
Я был псиной, а Игорь держал передо мной включенный шокер, который искрил и трещал в руке. А я? А я пронзительно скулил, взбивал жесткий ворс носками и вдавливал лицо в пропахший дешевым освежителем кафель.
Уйдите, пожалуйста, хриплю, оставив борьбу с Игорем за первенство и уступив ему победу.
Он не удивляется. Или я просто этого не вижу. Да нет, чувствую он попросту озадачен.
Но не уходит, а у меня нет даже очков, чтобы прикрыться от ядовитой желтизны. Они выпали из рук, когда Игорь скинул камуфляжку.
Слышу, как прибегает мать. Вьется вокруг меня, царапает в неумелых попытках поднять, трещит на ухо что-то сочувствующее. А я только отпихиваю ее и вжимаю кулаки в глаза с таким усердием, что, будь я хоть капельку сильнее выдавил бы глазные яблоки.
Переутомился, сочувствующе вздыхает мать, не рассердившись на мои попытки оттолкнуть. Переволновался мой мальчик.
Она делает акцент на слове «мой», а меня это смешит. У нас в школе с тем же успехом скачивают доклады и презентации, которые по идее нужно делать самим, а потом с гордостью заявляют: это мои доклады и презентации.
Ой, как он визжит, ты посмотри, ахает мать. А интонация красноречиво завершает: «И что мне теперь с ним делать? Я ж совсем не умею ухаживать за детьми!».
Но выход она находит умело. Идеальный выход для женщины вроде нее.
Игорь, помоги Дане! Доведи до комнаты, а я пока постель чистую ему сделаю
Я даже не успеваю возразить. Только слышу, как мать упархивает из ванной кукушкой.
Меня снова мутит. Зажмуриваюсь покрепче, отрываюсь от стены и снова доползаю до унитаза. Но желтый цвет из меня больше не исторгается. Наверное, я попросту не успел его как следует впитать.
Можно вопрос? бестактно интересуется Игорь, даже не думая приближаться ко мне.
Коротко мотаю головой, вонзаясь ногтями в ободок унитаза.
А Игорь все равно спрашивает.
Данко, ты че беременный?
Шмыгаю носом.
Уйдите, пожалуйста.
Екарный Касперский, ну точно беременный. С ничего психует и обижается.
Я не обижаюсь.
Больших усилий мне стоит выдавить это. На самом деле, я обижался. Во многом на Игоря, но больше на ситуацию в целом и на то, что я сидел сейчас в чужой ванной с этим желтым сисистером, а мог бы смотреть с бабушкой Малахова и ругаться на девчонку из передачи, потому что она шляется по мужикам и не смотрит за детьми.
Я не обижаюсь, повторяю для пущей убедительности, сжав зубы. Только выйдете, пожалуйста, из ванной.
Доберешься сам до комнаты?
Доберусь.
Он решает не навязываться. Может, и удивлен где-то в глубине души моим поведением. Если вообще делает хоть какие-то выводы, кроме «ха, ты че, беременный?».
Жмурясь, я цепляюсь за ледяную керамику и на ватных ногах ковыляю сперва в прихожую, чтобы нащупать в ворсе ковра драгоценные очки. Цепляю их на нос, потными ладонями хватаюсь за ручки сумок. Липкие мурашки на бедрах, дрожь в ногах, остатки тошнотворной желтизны в горле и головокружение Я уже не чувствую себя человеком. И щенком не чувствую. Только затюканным нечто, которое мешает и матери, хоть она и упрямо пыталась это скрыть; и Игорю, но он этого скрыть даже не пытался.
Дань, я тебе постелила!
Она выглядывает из неприметного прохода, который я сперва принял за большое зеркало. Значит, и моя спальня сплошной черно-синий восторг. Хоть что-то хорошее.
Ныряю в темную комнату, кидаю сумки на кресло позади кровати и прямо в одежде заваливаюсь в постель. Хотя бы потому, что мать не спешит уходить, а со своим извечным сочувствием смотрит на меня.
Ты, может, у бабушки отравился? Дань?
Отворачиваюсь к стене. Лбом утыкаюсь в синие обои но уже не с корабликами, а с васильками.
Ну? Ты вспомни, что дома ел. Туда же нормальную еду никогда не завозят. В городе испортится колбаса так ей этикетку переклеивают и в деревни везут, она садится на краешек моей кровати. Колбасу ел?
Я спать хочу, с трудом выдавливаю, уворачиваясь от руки матери на моем плече.