А она намека не понимает.
Так спал же в машине У меня порошок от тошноты есть, тебе развести?
Да не. Прошло уже все.
Сейчас прошло, а ночью снова может начаться. Хочешь, тазик тебе возле кровати поставлю?
Меня аж перекашивает. Резко поворачиваюсь к ней. Впервые за вечер встречаюсь с на скорую руку обведенными будто бы углем глазами. И отчеканиваю:
Не надо. Спасибо.
И она вздрагивает. Слегка накрашенные губы уже начинают обиженно поджиматься, но она словно вспоминает, что в таком состоянии моей вины нет, а потому наконец встает с кровати.
Ты бы хоть очки снял, замечает, отступая к двери. В очках спать будешь?
Молчу.
Снова отворачиваюсь к холодной стене. Мельком бросаю взгляд на окно, но оно было прикрыто шторами. Главное, чтоб утром вся комната не налилась желтым, а остальное можно спокойно пережить.
Я проспал больше двенадцати часов. Знаю точно, потому что на тумбочке возле кровати стоял мутант получасы-полуторшер. Утром, когда мать и сисистер собирались на работу (а сон под утро у меня был очень чуткий), я успел бегло осмотреть залитую синим комнату. Понял, что это не их квартира съемная. И в эту комнату они почти не заходили, но и трогать здесь ничего не решались. Та же кровать, где никто не спал, но не думали и выносить; те же вставшие часы на стене, коим не спешили менять батарейки; тот же шкаф, на полках которого стояла не классика, а книги о юриспруденции, Конституция и законы УК РФ (сомневаюсь, что мать после фармацевта устроилась юристом). Хозяева обустроили квартиру на свой черно-синий вкус, а мать с Игорем делать кардинальные изменения не решались.
А еще я слышал утром, как мать переговаривается с Игорем насчет меня. Даже не так. Говорила одна мать, а Игорь бурчал в ответ что-то нечленораздельное. Только я уже не помню, о чем велась речь, потому что снова уснул.
Когда я окончательно просыпаюсь, в доме звенит полная тишина. Сдается мне, мать и сисистер на работе.
Переносица болит от очков, которые давили на нос всю ночь. От слишком долгого и слишком крепкого сна пульсируют виски. Прилипающий к телу свитер, пропитанный потом, уже не согревал я ощущал себя точно так же, как однажды морозным январским утром, сразу после новогодних каникул, я вышел с бабушкой хоронить свою собаку.
Мы стояли возле будки, а рыжая Кнопка, скрюченная в неестественной позе и уперевшаяся затылком в стену гаража, была белой, трепетно укрытой снежным одеялом. Снег падал на нее, но не таял. Убаюкивал.
Отмучилась, заключила тогда бабушка почти спокойно. Всю ночь скулила. Только под утро замолчала
А я не решался подойти ближе. Переминался с ноги на ногу, замерзал и шмыгал носом.
Это точно она? сипло, не своим голосом выдавил я.
А кто ж еще? Снегом ее просто засыпало. Умирала на улице, даже в будку сил не хватило зайти.
Бедная
Да нет, Дань. Бедная она была, когда скелетом шаталась. Когда она волком выла, потому что череп от боли разрывался вот тогда она была бедная.
Давай ее в огороде похороним?
В огороде нельзя хоронить, примета плохая. Ее в мешок нужно положить и в лес отвезти. Там и закопаем. Ты лопату возьми, я пойду картошку из мешка высыплю Постой пока, посмотри на нее напоследок.
В этот момент все сразу тихо так стало. И дети за калиткой не визжали, и машины не ездили, и собаки не лаяли. Снег только шел, покрывая Кнопку все плотнее, но с этим мягче и ласковей.
Наверное, под снегом ей теплее.
А щенки как? вдруг вспоминаю коробку с тремя рыжими варежками, которые даже не ходили еще как следует, а только перекатывались колобками.
А что щенки? Мы их сами вырастим. Бутылочки только надо прокипятить, она тяжело вздыхает. Накидывает капюшон и, взбивая грузными ногами снег, идет к сараю. Но вдруг останавливается и оборачивается через плечо. Когда меня хоронить будут, ты проследи, чтоб до заката гроб опустили. В лоб поцелуешь и горстку земли бросишь. В доме потом приберись обязательно, чтоб не стоял запущенным. И, главное, не жалей. Мертвых не жалеют, они отмучились. Я умру, а ты к матери жить поедешь. Только все равно приезжай летом сюда. Зря я, что ли, яблони выращивала?
Не знаю, почему я вспоминаю это именно сейчас. Почему именно сейчас дрожу в мокром свитере. Почему мне холодно точно так же, как и тогда, тем морозным утром после каникул, когда я ехал хоронить свою собаку
Кутаясь в мешковатую кофту посильнее, я отекшим слизнем сползаю с кровати и решаю юркнуть на кухню. Последнее, что я ел вернее, пил был клубничный чай с розовым перцем. Бабушкин
Кутаясь в мешковатую кофту посильнее, я отекшим слизнем сползаю с кровати и решаю юркнуть на кухню. Последнее, что я ел вернее, пил был клубничный чай с розовым перцем. Бабушкин
Мотаю головой, отгоняя слезливые мысли. Аккуратно вхожу в прихожую. Шторы открыты, но я тут же их задвигаю благо, на улице, кажется, пасмурно. И в ледяной лихорадке врываюсь в кухню.
Не просачиваюсь и не крадусь, а врываюсь. Не как хитроумный шпион, а как глупый герой, вывалившийся к врагам, выпятивший грудь и гордо крикнувший: «Ну, стреляйте!».
Но стрелять было некому.
Все те же черно-синие тона. Если и были здесь ужасы типа масла и сыра, то запрятанные по шкафам и холодильникам. Предположим, смогу я подкрасться к холодосу, зажмуриться и выхватить оттуда какую-нибудь колбасу, как всегда делал у бабушки.
Только вот на его белой дверце примостился маленький желтый снайпер. Магнитик с солнцем.
Меня бросает в холодный пот, но я не сдаюсь. Слишком поздно сдаваться. Крепко жмурюсь, делаю отважный шаг к снайперу-солнышку и легкой рукой сбрасываю все магнитики, а легкой ногой пинаю их под гарнитур и холодильник. Просто чтоб не разъедали глаза. Просто чтоб я спокойно мог есть на кухне.
Только сейчас осмеливаюсь снять бронежилет. Открываю глаза. И радостно смотрю на беленькую дверцу холодильника, внутренне ликуя. У меня получилось! Я смог, я почти добыл еды! Подавленное состояние и лихорадка у меня, может, и от голода. Не может же так резко стать хреново на душе
Они мне тоже никогда не нравились, но зашвыривать их под шкафы как-то чутка перебор, да?
Он все-таки был дома!
Тихо сидел у себя в комнате, а сейчас так же тишайше прокрался в кухню. И не было на нем уже, слава богу, того мерзкого свитера и браслета. Черная футболка с принтом Цоя, поношенные джинсы. Только цепочка по-прежнему болталась на шее, но ее желтизна не была ядовитой, и очки успешно меня защищали.
Поднимать не буду, предупреждаю, рассматривая Игоря исподлобья.
А я так надеялся
Он делает шаг к холодильнику, а я тут же юркаю за стол.
Игорь бегло смотрит на меня. Скребет щеку с едва заметной щетиной. Открывает холодильник, таким же беглым взглядом проходится по продуктам и спрашивает:
Картошку будешь?
Суп? роняю от неожиданности.
Нет, картошку. Обычную. Пюре. Будешь?
Не хочу.
Смотрит на меня через плечо. Фыркнув, вынимает из холодильника банку с сиропом, забирается в нее тонкими пальцами, подцепляет крупную клубнику и бросает в рот.
А борщ? продолжает, пережевывая.
Облегченно вздыхаю.
Борщ буду.
Только он позавчерашний, тут же предупреждает. Снова раскрывает холодильник. А у тебя желудок бракованный.
Это от нервов.
Ага, я так и понял.
Опять скребет щеку. Тянется, чтобы достать кастрюлю, но внезапно по всей кухне раскатывается песня кажется, группы «Кино» наши соседи часто включали их творчество в машине и открывали дверцы, пока работали во дворе.
И Игорь, шепотом выругавшись, подцепляет телефон. Но ставит его на громкую связь и кладет на стол, а сам невозмутимо достает кастрюлю с борщом и звенит тарелками.
Игорь Павлович? Здравствуйте!
Я обескураженно втягиваю голову в плечи. Будто сейчас специально подслушиваю чужой телефонный разговор, и разумно было бы уйти. Но я хочу борщ. А Игорь мне его наливает.
Ага, хмыкает он и начинает раздосадовано метаться вдоль гарнитура. Поварешку, что ли, найти не может?
А низкий голос я, кстати, не могу распознать, мужчина это или старая женщина продолжает:
Ой, здравствуйте. Вы не заняты?
А это смотря, что вам нужно.
Просто ваша каморка
Кабинет.
Извините, кабинет ваш заперт, дети проверяли, нет, все-таки мужчина. Слишком грубый голос с очевидной хрипотцой.
Игорь морщится. Чертыхнувшись, вынимает поварешку из тазика с грязной посудой и начинает промывать. Издает ехидный смешок:
Да? Ничего себе. Ну, получается, меня там нет.
Так вы дома? голос тускнеет. Или все-таки женщина? Эмоциональная такая.
Ну, наверное. Рабочий день у меня так-то не круглосуточный.
Я все понимаю, а приехать не можете?
Могу. Но не хочу, Игорь льет кровавый суп в тарелку и ставит ее в микроволновку, а кастрюлю возвращает назад. Наконец с тяжелым вздохом интересуется: Ну что там у вас?
Да у меня в пять часов кружок с пятиклашками. «Занимательная астрономия» называется, так вот Они тут все пришли, я должна была им фильм про планеты показать, все-таки женщина. А звука нет! Почему такое может быть?