И далее необходимо еще раз внимательно присмотреться к наиболее часто цитируемому пассажу из произведения «Критики практического разума», который, по общему мнению, является квинтэссенцией этического учения Канта, и в связи с беспрецедентной значимостью излагаемых здесь тезисов мы приводим данный фрагмент полностью: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее размышляю о них, это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности искать и только предполагать как нечто окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их перед собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования. Первое начинается с того места, которое я занимаю во внешнем чувственно воспринимаемом мире, и в необозримую даль расширяет связь, в которой я нахожусь, с мирами над мирами и системами систем, в безграничном времени их периодического движения, их начала и продолжительности. Второй начинается с моей невидимой самости (Selbst), с моей личности, и представляет меня в мире, который поистине бесконечен, но который ощущается только рассудком и с которым (а через него и со всеми видимыми мирами) я познаю себя не только в случайной связи, как там, а во всеобщей и необходимой связи. Первый взгляд на бесчисленное множество миров как бы уничтожает мое значение как животной твари, которая снова должна отдать планете (только точке во Вселенной) ту материю, из которой она возникла, после того как эта материя короткое время неизвестно каким образом была наделена жизненной силой. Второй, напротив, бесконечно возвышает мою ценность как интеллигенции через мою личность, в которой моральный закон открывает мне жизнь, независимую от животной природы и даже всего чувственно воспринимаемого мира, по крайней мере поскольку это можно видеть из целесообразности назначения моего существования через этот закон, которое не ограничено условиями и границами этой жизни, но идет в бесконечное» (И. Кант, цит. по изд. 2016). Мы бы сказали, что в данном фрагменте Кант в первую очередь говорит о выборе метапозиции бытия-в-мире, стоящим перед каждым человеком, или в пользу узкого сектора так называемой объективной реальности, где субъект с его ограниченным периодом жизни теряется в линейно понимаемом пространстве и времени; либо выбор делается в пользу сущностного концепта объемной реальности, где человек является «равноправной» стороной творимых планов реальности, со-творцом грандиозного темпорального кругооборота этих планов, включая и полюс вечного-бесконечного. И уже одно то, как часто здесь Кант употребляет термин «бесконечность» и связывает именно эту характеристику категории объемной реальности с осознание всеобщей и необходимой связи человека с миром, «звездного неба» с «моральным законом» убеждает нас в том, что Кант прозревал и идею темпоральной пластики психического, с использованием которой и появляется возможность развития той самой новой науки, о которой он говорил с уверенностью и вдохновением.
В данной связи нам крайне важно проиллюстрировать и тот факт, что Кант не ограничился только лишь констатацией вот этого важнейшего теоретического тезиса, но продолжил свою мысль уже в практической плоскости развиваемой им идеи. Далее он говорит так: «Но удивление и уважение хотя и могут побуждать к изысканиям, но не могут их заменить. Что же нужно сделать, чтобы провести эти изыскания полезным и соответствующим возвышенности предмета образом? Примеры здесь могут послужить для предостережения, но также и для подражания. Рассмотрение мира начиналось с превосходнейшего взгляда, который всегда показывал лишь человеческие чувства, а наш рассудок всегда стремился проследить его во всей широте, и оканчивалось астрологией. Мораль начиналась с благороднейшего свойства в человеческой природе, развитие и культура которого направлены на бесконечную пользу, и оканчивалось мечтательностью и суеверием. Так обстоит дело со всеми еще грубыми попытками, в которых большая часть работы зависит от применения разума, что не дается само собой, не так, как пользоваться ногами посредством частого упражнения, в особенности в том случае, которые не могут быть показаны в обыденном опыте. Но после того как была, хотя и поздно, пущена в ход максима заранее хорошенько обдумать все шаги, которые разум намерен сделать, и делать их заранее хорошо продуманным методом». Только в этом случае, полагает Кант, и можно рассчитывать на формирование ясного и в своих основах неизменного взгляда на будущее, «который, как можно надеяться, при дальнейшем наблюдении всегда будет развиваться, но никогда этого бояться не надо не будет деградировать». То есть вот в этом теперь уже прагматическом фрагменте своего знаменитого текста Кант, во-первых, предостерегает от упрощенного понимания принципов исследования и обращения со сложными конструкциями психического, к коим, конечно, относится и «информационная генетика» морали. И в этом смысле он солидаризуется с великим Аристотелем, который в своем трактате «О душе» упоминал о важнейшей задаче «найти для каждой грани изучаемого предмета какой-то особый способ. И даже когда станет ясно, что этот способ представляет собой какой-либо путь познания, остается еще много затруднения и возможных ошибок, связанных с правильным определением исследуемой сути, подходящей для этого способа» (Аристотель, цит. по изд. 1975). Но после того как метод найден, а по логике Канта, такой метод предполагает темпоральное моделирование предметности всеобщей и необходимой связичеловека с миром, не проявляемой в обыденном опыте (то есть с использованием стандартных параметров сознания-времени) с этим новым знанием, получаемым с раскрытием адекватных каналов для формирования именно такого объемного образа реальности, уже ничего «плохого» случиться не может. Наоборот, это новое миропонимание и мироощущение может только развиваться, утверждая человека в выборе достойной метапозиции со-творца грандиозного процесса бытия-в-мире, сторонником которой, по всей видимости, являлся и гениальный мыслитель Иммануил Кант.
Этические категории нравственности и морали в связи со всем сказанным представляют собой явленную нам информационную (темпоральную) генетику того пути, следуя которому человек обретает возможность прояснения основ бытия и управления скрытыми характеристиками объемной реальности. То есть нравственные императивы, о которых столь проникновенно говорили апостолы, священники и философы, это отнюдь не произвольные или «умозрительные» конструкции, но вполне реальные с позиции Новой философии и авангардной науки указатели, заботливо выставленные на запутанных тропах и подступах к судьбоносной цивилизационной развилке.
Следом обратимся к этическим позициям Артура Шопенгауэра, выдающегося мыслителя Нового времени, которые Иодль охарактеризовал как «сочетание поразительно глубоких взглядов и крайне странных промахов». Как первые, так и последние, с учетом интеллектуального горизонта, на котором располагается творчество Шопенгауэра, требуют отдельного комментария. Феноменологической основой любых этических принципов и установок, согласно Шопенгауэру, является сострадание. Здесь Иодль цитирует самого Шопенгауэра: «Этот феномен сострадания есть единственная истинная форма проявления нравственного; деяние имеет нравственную ценность лишь в той мере, в какой оно проистекает из него». И далее Иодль говорит о том, что сострадание выставляется Шопенгауэром «как существенный факт человеческого сознания, который сызначала и непосредственно входит в человеческую природу, независимо от предпосылок, понятий, религий, воспитания и образования, к нему обращаются повсюду с совершенной уверенностью, как к чему-то необходимо существующему в каждом человеке» (Ф. Иодль, цит. по изд. 2016). Однако уже в другом фрагменте цитируемой главы своего фундаментального труда Иодль в известной степени опровергает собственный тезис в отношении того, что сострадание, по Шопенгауэру, является прерогативой сферы сознания: «Явление сострадания, благодаря которому я при посредстве познания, которое имею о другом, на столько с ним отождествляюсь, что разница между мной и им по крайней мере до известной степени исчезает, это повседневное явление с этой целью обозначаемой Шопенгауэром как таинственное (mysterios), даже часть великой тайны (Mysterium) этики: разум не в состоянии дать об этом явлении непосредственный отчет, а путем опыта оснований его добыть невозможно». То есть понятно, что Шопенгауэр здесь имел в виду сферу бессознательного, но никак не сознания, отождествляемого с нормативной в смысле генерируемых параметров импульса сознания-времени активностью сферы психического. Но продолжение цитируемого фрагмента еще более интересно и показательно с позиции конфликта «нестыкующихся» эпистемологических полюсов логоса и гнозиса, в поле которых, соответственно, пребывали Иодль и Шопенгауэр в ходе этого во всех отношениях знаменательного заочного диалога: «На вопрос о том, по какому праву он (т. е. Шопенгауэр, авт.) утверждает это после превосходного и обстоятельного исследования о симпатических феноменах, которые были сделаны в английской психологии, существует только один ответ: для того, чтобы взамен столь многих проблем иметь по крайней мере возможность представить глубокомысленное объяснение сострадания, а именно выведение его из метафизической тождественности всех индивидуумов по существу в единой вне-пространственной и вне-временной перво-воли». Что, разумеется, с позиции классически оформляемой психологической науки (а мы помним, что Иодль был не только философом, но и психологом) было, мягко говоря, неубедительным. Однако с учетом результатов эпистемологического анализа, опирающегося прежде всего на допущения ассоциированной эпистемологической платформы, вышеприведенные высказывания Шопенгауэра предстают в совершенно ином свете.
Так, в своем основном труде «Мир как воля и представление» (1819) Шопенгауэр употребляет термин «бессознательное» как прилагательное к основному понятию «воля». Нельзя не признать наличие определенной логики именно в таком обозначении рассматриваемой здесь инстанции психического, где в отличие от анонимной и отрицательно выстроенной семантики понятия «бессознательного» все же схватывается главная интенция активности этого жизнеутверждающего начала сложной категории реальности. Ибо Шопенгауэр постоянно подчеркивал, что речь в его основном произведении идет именно о воле к жизни, при развертывании которой только и возможно становление актуального плана реальности, обозначаемого им как «представление». И далее он говорил о том, что бессознательный статус «воли» это есть только лишь начальный этап развертывания жизненного начала реальности, «Но благодаря привходящему, для ее служения развернувшемуся миру представления, она получает познание своего хотения, она познает то, что есть предмет последнего; он, оказывается, не что иное, как это мир Мы назвали поэтому мир явлений зеркалом воли, ее объектностью» (А. Шопенгауэр, цит. по изд. 1993).