Немец аж чернеет. Я снова сглатываю и обнимаю себя. На всякий случай опускаю глаза. Мол, я тут совсем не причем, стою, смотрю на землю
А третий правил медленно протягивает он. Не смейт огрызайться и подшучивайт над немецкий солдат, который быйт к фам добр и дарийт столько фажных благ! Ви с этот день делайт все, чтобы немецкий солдат жийт в счастье!
Я невольно хватаюсь за тощего высохшего парня рядом, чтобы не свалиться в бессилии. Он коротко смотрит на меня, едва заметно кивает и вновь обращает все внимание на немца с бульдожьими щеками.
Но тот больше ничего не говорит. В который раз обходит нашу шеренгу, а я за версту чувствую, как от него пахнет хозяйственным мылом. Уже нет сил бояться, нет сил подстраиваться под чьи-то желания, нет сил терпеть и ждать. Даже думать сил не осталось. Только бы уснуть. Улечься и наконец задремать вне молотящего по рельсам вагона, вне дикой улицы или чужого поля.
Как же я устала
Да, немец ничего нам больше не говорит. Зато поднимается другой тот, что сидел на стуле и смаковал папиросу. Медленно так встает, бесшумно совсем, отряхивает мундир от пепла, тушит сигару и неспешно подходит к офицеру с бульдожьими щеками. Я неожиданно замечаю, как последний в секунду бледнеет и пытается выпрямить спину. Да, похоже, чинопочитанием грешат и немцы, а этот далеко не самый главный здесь командир, каковым себя красочно расписал.
Еще хилее рабочую силу достать нигде не могли? курящий вздергивает брови, а я замечаю в его глазу что-то странное
У него родинка! Прямо в глазу! Или это радужка так странно окрашена: ярко-синяя, лишь небольшое коричневое пятно, словно ржавчина, уродует глаз. И этот самый изъян почему-то пробивает меня до дрожи. И тон, и взгляд Офицер не говорит длинных речей, не запугивает нас и не зачитывает правил, но именно из-за его поведения я вдруг резко понимаю, что не хочу спать, впиваюсь ногтями в собственные запястья и задерживаю дыхание.
Извини, оберштурмбаннфюрер, но я их поимкой не занимался, отвечает немец с бульдожьими щеками. И ужасно удивительно он умеет не орать!
С теми, кто занимался, я еще поговорю. Что за трупов завезли? Они на ногах не стоят, о какой работе речь?
Даже слабая лошадь будет нестись галопом, если два раза хлестнешь ее кнутом.
От такого высказывания я вздрагиваю.
Офицер смеется. Кивает:
Верные мысли, верный настрой. Держи вожжи крепко.
Постараюсь, оберштурмбаннфюрер. Каковы дальнейшие распоряжения?
Если хочешь услышать от меня что-то новое, то зря надеешься. В сарай их брось. Баню растопите. От них воняет хуже, чем от выгребной ямы, а ты же знаешь мое к этому отношение. Каждый раз я должен повторять одно и то же?
Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер.
В последнее время ты делаешь это слишком вяло. Если не дашь им понять, кто свинья, а кто хозяин добром это не закончится точно. На поводке их держи. Желательно коротком. Надо будет сапогом придави. Силу примени. Или пистолет. Но меру знай. Чтобы не было такого: я проснулся, а у нас половина рабочей силы пристрелены. Лучше оставь это на меня. А пороть можно и даже нужно. Чем сильнее ты лошадь бьешь, тем быстрее она бежит. Да?
Я поражен твоим профессионализмом.
Не надо поражаться, Вернер. Не надо. Пустые эмоции не принесут плодов.
Куривший окидывает нас долгим взглядом. В почти незаметном презрении приподнимает краешек тонкой губы и морщится. Стряхивает с кожаных перчаток пыль.
И вдруг случается неожиданное. Тот самый худощавый парень, за которого я невольно схватилась, вцепляется в ладонь курившего, обтянутую блестящей перчаткой.
Покормите нас! взвывает парень. Не уходите, пожрать нам дайте! Мы сейчас все передохнем!
Куривший шарахается, корчится в брезгливости, резко выдергивает свою кисть из рук парня и делает быстрый шаг назад. Жмурится и закашливается, сжимая горло на какую-то секунду я впрямь поверила, что его сейчас вырвет.
Вернер! кричит он, сдергивает с себя перчатки и швыряет под ноги.
Кровь приливает к обвисшим щекам Вернера. Своим нервным дыханием он еще сильнее напоминает пса. Ему бы только хвост, которым бы он с радостью вилял.
Да, оберштурмбаннфюрер?
Прикажи застирать, все еще морщась от отвращения и держа ладони у губ, выдавливает офицер. И пусть они у тебя еще хоть раз подобное выкинут!
Вернер кивает. Осторожно спрашивает:
Может, его оставить и выпороть? Что думаешь?
Еще чего! На нем столько дерьма! Пусть сначала в бане отмоются, а там хоть хлыст о них не замарается. Можешь пристрелить, конечно. Дело твое.
Вернер почему-то столь крайние меры применить не решается. Видимо, для него все ограничивается лишь «может, выпороть?».
Офицер резко утирает губы, разворачивается и уходит.
А потом мы оказываемся в сарае. «Надежды на сон откладываются», так говорят многие. А я
Падаю в грязное сено и мгновенно проваливаюсь в сон. Не хочу ни с кем разговаривать. Ко мне подходят, спрашивают Я уж и не помню, кто и что. Невнятно отвечаю им какую-то ерунду и продолжаю дремать. Слишком уж я истощена. Слишком устала. Сил ни на что нет
И мне впервые за эти тягучие и потные четыре дня снится настоящий сон. Подробный и вкусный, как кусок пирога отрезаешь и жуешь. И до того счастливый и красочный, что, наверное, после пробуждения я готова была отдать все на свете, чтобы он оказался правдой.
Снится мне, как живу я здесь, в сарае. В барак меня почему-то так и не перевели. Других всех вывели, а я осталась. Вернер мне еду носит, ведра для умывания
А потом слышу стук, дверь сарая щелкает и с тихим скрипом отворяется. Я оборачиваюсь и вижу Сережку. Натурального такого, даже запахи от него сочатся яркие, ядреные и очень живые.
Вскрикиваю больше от счастья, конечно, чем от неожиданности. Кидаюсь ему на шею и воплю:
Ты как здесь?!
Мамка твоя с ума сходит, тебя найти просила. Я с Евдокией Игнатьевной поговорил и узнал, в какой поезд тебя посадили. Сам же на нем поехал и здесь оказался
И мы сбегаем с ним через окно.
По лесу долго плутаем, речку переплываем, в деревне какой-то спасаемся. А как выходим, нам говорят: «Война закончилась». И все сразу добрые становятся: и Вернер, и куривший офицер, и даже те немцы, у которых я хлеба выпрашивала. Домой возвращаемся а мамка мне уже платье свадебное сшила. И женимся мы с Сережкой. На свадьбу всю деревню позвали. Кроме Евдокии Игнатьевны ее почему-то не было Я ее даже искать пошла
И проснулась.
Еще долгое время ощущаю от сна такую радость, такую надежду! Первые минут пять искренне верю, что все возможно, что сон может быть вещим, и что Сергей действительно меня спасет!
Только потом гляжу по сторонам и вздыхаю. Окна-то нет. И Евдокии Игнатьевны, наверное, уже нет. А через стаю немцев сюда еще прорваться надо. Мало прорваться нас надо еще найти!
Вижу людей-то поубавилось. Кто-то в сено зарылся и спит, кто-то черточки на бревнах от скуки царапает, кто-то чихает от пыли
Я подсаживаюсь к тощему парню, что офицера осмелился коснуться, и тихо спрашиваю:
А чего народу так мало?
Он на меня даже не смотрит. Лепит из грязного сена пирамиду да какую-то щепку посасывает.
В баню пятерых увели, сплюнув, отвечает он и сжимает костлявыми руками брюхо.
Уже? Почему я не слышала?
Ты ничего не слыхала. Спала так крепко, что даже храпела. Тихо, правда.
А кого повели-то? Мужиков или женщин?
И мужиков, и женщин. Немчурам-то что? Им плевать на пол, загнали в баню и рады. Как они Руссишес швайн! А, кстати, Толика знаешь Толика?
Нет, я не знаю Толика. Я не знаю даже, как зовут моего собеседника.
Нет.
Ну жирный такой! Ай Ему влетело, в общем. Он одного немца фашистом назвал.
И чего? Они же и есть
И все так думали! Оказывается, неправильно. Они нацисты! Но и такое при них тоже не говори. Влепят палкой по заднице. Меня Максим зовут, кстати.
Я отмахиваюсь.
Знакомиться мне сейчас хочется меньше всего. Знакомиться в такой обстановке тем более.
А чего ты смелостью сверкал? усмехаюсь я, упираясь подбородком в колени. Там, на площади?
Жрать хотел. Соображал плохо.
Тебя выпороть могут.
Зато не убьют. Хотели бы убить сразу бы сделали это, но не тянули б точно. И этот Варнар
Вернер.
Без разницы. Только визжать и умеет, как баба. Готов спорить, он специально так делает, чтобы страху нагнать. А сам наверняка и крючка ни разу не спускал.
Посмотрим.
Правда, второй мне больше понравился. Ну, тот, которого я за руку цепанул. Он хоть не визжит а ему толку визжать вообще? Он дел своим солдатам надает и свалит. Ему чего? Он только наблюдает и командует: того-то прибей, того-то побей, а у самого ручки чистенькие На председателя колхоза нашего похож чем-то. Я там недавно работаю, а уже эту морду наизусть знаю.