Слова-семена
Слово миров провокатор,
Но может быть суррогатом,
Усилителем-глутаматом.
Оно отпечаток идеи,
От Слова вибрирует атом!
Но мой видеорегистратор
Знает, как я ругаюсь матом,
И Слово решает где я.
Мы реальности нашей прокрустово ложе
Ловим словами, меняем всласть,
Но в смысл чужой незаметно можем
Словом, словно в капкан, попасть.
Чувства все и предметы называем словами,
Выражая эмоции в текст и в стих,
Но наши слова прорастут семенами
Интерпретаций миров чужих.
Стрелки
Стрелки тонкие ножницы время стригут,
словно крыльями лёгкие птицы.
Время крошится, птицы клюют:
Цифры, минуты, нули, единицы,
Да и нет, ты и я.
Незаметно всё склёвано тихим
Шустрым тик-так воробьём.
Что теряем и ищем себя
Мы по крошкам чужим,
Все когда-то поймём.
Наталья Романова
Родилась 22.01.1982 г. в Лугaнске.
Кандидат филологических наук. В 2014 г. получила литературную премию «Молодой Петербург». Первая книга (поэтический сборник «Жива в словах») вышла в Луганске в 2010 г., вторая (сборник публицистики «Турникет») в Петербурге в 2015-м.
«Живу над аркой будто бы лечу!..»
Живу над аркой будто бы лечу!
Теперь любое горе по плечу.
Хоть плечи подозрительно остры
Сутулые старушки, две сестры.
Малы, малы, как этот малый дом,
Что по каналу движется с трудом.
Внутри мелькает мой прозрачный быт,
В котором сердце больше не болит.
А ночью по горбатой мостовой
Стихи мои уносит домовой.
И я вдогонку медленно лечу,
Лечу, пока совсем не замолчу
Родительский дом
Там шёлка нет. Шелковичный узор
Вползает в тень стареющего дома.
Там в детстве я, как Гекльберри с Томом,
Ведром сирени красила забор.
Там снится сон горячий вековой.
В нём русский дух летает над Луганью.
Река шахтёров стала иорданью,
Где крестится сегодня шар земной.
Где мергель стен давно уже разбит,
Там нет совсем ни серебра, ни злата.
Зато растут смородина и мята,
Зато компот с утра уже кипит.
Который день вдыхая зелень штор,
Кошачий царь лежит в тени вишнёвой.
И я иду по улице Садовой
Туда, где ждут и любят до сих пор.
Зона АТУ
В ветках запутался мёртвый грач.
Перья его зола.
Землю мою обошёл палач,
Сел во главе стола.
Яства готовы: вороний глаз,
Кости, трава полынь
Скудно и горько. А мой Донбасс
Пьёт молоко святынь.
Быстро, как птицы, взлетали ввысь
Брызги кусков стекла.
В старой духовке, не смазав лист,
Пекло земля пекла.
В печке горели среди всех зол
Мысли мои в дыму.
Новой метлою до ночи мёл
Ветер в моём дому.
Полуслепой, но как Божий глас,
Ворон кричал в бреду,
Что на закате в родной Донбасс,
В землю его паду
«Ты был нежен, ты был тих и нелюдим»
Роме
Ты был нежен, ты был тих и нелюдим.
Aх, зачем же этот город стал твоим?
В нём же нету даже звёздного ручья,
И земля сыра, и мельница ничья.
Ты был Солнцем, ты был Господом храним.
Жаль, навеки этот город стал твоим.
Очень странно: улетая на восток,
Ты прошёл сквозь золотой его песок.
И ни крылья, и ни струпья бедных лат
Не коснулись позолоченных палат.
Просто вышел, просто выдохнул и стих.
Видно, Ангел твой не смог обнять двоих.
Глыба стучит
Плывёт в живот огромная рыба.
Не сом. И даже не кит.
Ты кто, ты кто, ты кто, моя глыба?
Молчит, молчит, молчит.
Иди сквозь кольца, садись на донце.
Мой ил опора земли.
Как воды схлынут, увидишь солнце
И лодки, и корабли.
Встречая того, кто первым прибыл,
Возьму у Петра ключи.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук, моя рыба.
Стучит, стучит, стучит
Ночные похороны
Венчик на лбу вместо венца.
Ивы кора вместо кольца.
Мне уж готовят обновы
В домике длинном дубовом.
Только бы свечка горела в руках!
Лягу я спать на небесных коврах,
Думая, что не прогонят
Злые воздушные гномы.
Кто-то мне спать на земле не велит.
Ветер всё жалит, и Ангел трубит,
В путь провожая последний.
Жаль, не остался наследник.
Видно, во тьме коридора
Тело похитили воры
Нет, не вернуть его, чайки,
Душу хотя бы встречайте.
Гости
Ночные похороны
Венчик на лбу вместо венца.
Ивы кора вместо кольца.
Мне уж готовят обновы
В домике длинном дубовом.
Только бы свечка горела в руках!
Лягу я спать на небесных коврах,
Думая, что не прогонят
Злые воздушные гномы.
Кто-то мне спать на земле не велит.
Ветер всё жалит, и Ангел трубит,
В путь провожая последний.
Жаль, не остался наследник.
Видно, во тьме коридора
Тело похитили воры
Нет, не вернуть его, чайки,
Душу хотя бы встречайте.
Гости
Кровать-скамейка. На ней рожали
Древесный запах заполнил дом.
Скрипели двери войны скрижали
Писались тоненьким угольком.
Сходились гости. В руках по стопке.
Спешили, видно, на огонёк.
С размаху Слово бросали в топку.
А на дощечке спал мотылёк.
Сражались мысли на поле битвы.
Пищали мыши на чердаке
А к сердцу близко
Дрожал, как листик,
Листок с молитвою в левой руке.
Гремели кружки. Горели свечки.
Смеялись люди. Им невдомёк,
Что Божий Ангел достал из печки
С горячей кашею чугунок
Литературная гостиная
Игорь Щепёткин
Родился 16 апреля 1962 г. в городе Новосибирске. После окончания общеобразовательной школы в Томске обучался в Томском медицинском институте (19801985) по специальности «биофизика». Участник экспедиций в зону падения Тунгусского метеорита. С 1985 по 2004 г. был сотрудником НИИ онкологии (Томск, Россия). С 2004 г. работает научным сотрудником в Montana State University Bozeman, USA. Доктор медицинских наук. Автор более 150 научных статей в различных областях медицины и биологии. Женат, трое детей.
Автор нескольких рассказов и автобиографической прозы (опубликованы в журнале «Союз писателей» 20202021 гг., Новокузнецк, Россия). В 2001 г. в издательстве «Союз писателей» (г. Новокузнецк) вышел сборник рассказов «Под куполом Римана».
Тёмная комната, рыжий чемодан
Было раннее июльское утро. В это время на третьем этаже ещё царил полумрак. В дальнем углу комнаты под лёгкой простынёй спал Глеб, мужчина средних лет. Он открыл глаза, потянулся, почесал пятку о подлокотник дивана. Правая рука уткнулась в табурет зашуршала газета, на которой лежали огрызки сала и стояла пустая стопка
Глеб лениво наблюдал, как комната наполнялась светом, обретала облик. «Будто на фотобумаге в ванночке с проявителем А где тогда негатив?» подумал он и, словно намереваясь проверить, спешно поднялся и в одних трусах подошёл к открытому окну.
Солнечные лучи проникали во двор через узкий проход между домами, мерцали в кроне тополя над балконом.
Почти полвека назад, когда родители Глеба заселились в только что построенную пятиэтажку, кто-то воткнул перед домом свежесломанный прутик. Молодая веточка пошла в рост, с годами превратилась в дерево. «Лучше бы яблоньку посадили», как-то сказала мать Глеба. Соседи, чьи окна выходили во двор, иногда сетовали, что тополь заслоняет свет. Но срубить его никто не решался
На широком подоконнике лежал фотоаппарат «Зоркий» подарок отца. Глеб погладил кожаную кобуру, потёртую по краям. Бережно расстегнул на ней две кнопки, плавным движением до упора вытянул из недр камеры объектив. «Индустар» был установлен на «бесконечность». «То, что нужно», прикинул Глеб и взвёл затвор. Перешагнув порог балконной двери, нацелил видоискатель вдаль на пустую лавочку у подъезда. Раздался короткий щелчок.
На память, сказал Глеб, хотя рядом никого не было.
Он вернулся в комнату, где повсюду громоздились коробки с книгами, стал у двери. На косяке под слоем белой краски с трудом разглядел свои годовые засечки. Примерил самая нижняя на уровне пояса.
Стены в спальне были голые, и только в углу фиолетовым глянцем отсвечивал портрет Достоевского. У окна когда-то стоял письменный стол, за которым в школьные годы Глеб проводил по несколько часов в день учил уроки или выпиливал что-нибудь лобзиком. Родители не позволяли полностью закрывать дверь, иногда подсматривали в щель: «Глебушка занимается» Он старался этого не замечать, но чувствовал унижение, будто его ловили на тайном пороке.
Кровать с панцирной сеткой была давно вынесена, и только рыжий чемодан и ящик с фотоувеличителем стояли у входа в кладовку, которую в семье обычно называли тёмной комнатой.