Сверху на землю сыпались стекла и штукатурка.
У черного джипа стояла бабища с гусем.
Из подъезда, хромая, выбежал Джордж.
Затравленно озираясь, прихрамывая, он скоренько юркнул в маленький скверик, где и залез под ближайшую свежевыкрашенную скамейку.
Он молча себе приказал не дышать, и не дышал.
Разве что сердца предательский стук его выдавал
И тут прибежали двое бритоголовых в черных кожанках Пэтро и Данила.
Потоптавшись на месте, они понеслись один направо, другой налево.
Он там, идиоты! завизжала бабища.
"Га-га-га!" из кошелки сварливо прогакал гусь
51.
Пока Пэтро и Данила безуспешно носились по скверу в поисках Джорджа, Сучье Вымя выпустила из кошелки на землю гуся и гуськом двинулась за ним следом.
Гусь вперевалку, настороженно поковылял по аллее и вскоре уже остановился у ближайшей свежевыкрашенной скамейки и победительно загагакал.
Мадам, я бы вас попросил вежливо попросил Джордж, выбираясь на свет.
Ты еще будешь меня просить, ласково пообещала она.
От всего, что пахнет мужчиной, мадам, меня мутит и воротит! признался ей Джордж.
А женщиной если? с робкой надеждой поинтересовалась она.
Джордж томно закрыл глаза и воскликнул:
О, зовущий, манящий и пьянящий дух женщины!
И также ядрёный! расправляя грудь, добавила тетка.
Интересно, опомнился Джордж, кстати, какого рода ваш гусь?
Хорошего! процедила сквозь зубы бабища.
Последнее, что запомнил крупье, ее летящий сапог и осколки на небе от новой луны
52.
Бездыханного Джорджа бандиты закинули в джип.
Его ноги безвольно свисали наружу.
Опричник Пэтро хотел было их обломать, но потом передумал.
Бабища лично уселась за руль.
Джип, визжа тормозами, сокрылся в ночи
53.
На ступенях подъезда элитного дома возникла Луиза с безвольно на ней повисшим подростком.
Она была в модном плаще, зеленой газовой косынке, голубых очках, в руке держала миниатюрный чемодан цвета бордо.
Тебя, кажись, Костиком кличут? оглядываясь по сторонам, рассеянно поинтересовалась она и смачно поцеловала подростка в разбитые губы.
Тот от боли аж вскрикнул!
Да я же любя, Константин! засмеялась она, роняя несчастного Нарцисса на каменные ступени (впрочем, опять оглянулась!).
В Венецию очень хочется вдруг признался подросток.
Вспоминай меня иногда по утрам, вечерам и ночам! попросила она, льня губами к его губам.
И опять он вскрикнул от боли, она же опять рассмеялась и, подхватив чемодан, с разбегу запрыгнула в пробегающий мимо синий троллейбус
54.
Спустя время Луиза уже проходила тщательный таможенный досмотр в столичном аэропорту.
Плешивый, безбровый, бесцветный, безрадостный, долговязый и тощий таможенник в ранге младшего офицера в двадцать четвертый раз бестолково потрошил ее маленький чемодан цвета бордо.
Он, похоже, чего-то упорно искал.
Он и сам не знал, чего он искал но искал!
Уже и по радио объявили: "Всё, наконец-то заканчивается посадка на рейс Москва Венеция!" а он все не оставлял поиска.
Луиза, зевая, прижалась тыльной стороной своего правого бедра к тыльной же стороне левого бедра офицера.
Говорят, посадка заканчивается, как бы походя, заметила она.
Офицер, на минуточку, сделался красным, как рак после варки.
Не поднимая головы, он чего-то промямлил, типа: без нас не улетят.
Понятно, он был не в себе: в кои-то веки женщина (и какая!) прижалась к нему, вдруг, бедром (и каким!)!
А разве вы тоже летите? как бы вскользь, поинтересовалась Луиза.
Вообще-то, я при исполнении, не поднимая стыдливых глаз, признался таможенник.
Жаль, разочарованно вздохнула Луиза, а то я уже размечталась, как мы побалдеем в Венеции!
Служитель таможни поднял на нее глаза цвета собачьей блевотины и недоверчиво переспросил: "Мы?"
А ты, что ли, не рад, дурачок? удивилась она.
Рад! коротко доложил младший офицер, запирая таможню
55.
Полет до Венеции проходил в разреженном пространстве, на высоте десять тысяч метров.
Под самолетом проплывали стада кучерявых облаков.
Моль, Дрянь и Изменник Родины, как ласково обозвала Луиза бывшего таможенника, крепко держал ее за руку.
Он так ее, бедный, держал как будто боялся ее потерять!
Она же, перекрывая вопли моторов, орала ему на ухо всякие ласковые слова усыпляющего свойства.
Офицер под сурдинку размяк и уснул.
Тут-то она и достала с груди медальон в виде жабы из перламутра (подарок Отца!) и негромко скомандовала:
Фас!
Жаба вмиг ожила и скоренько перескочила с Луизы на Моль и вонзила в него свой язык формы штопора для открывания пробок (откуда у жабы язык формы штопора точно загадка!).
Удар пришелся точь-в-точь по сонной артерии.
Моль с жизнью расстался даже не пикнул.
Облизнувшись, Луиза жадно припала губами к артерии бедного таможенника
56.
Из жития Луизы, неверной суженой Джорджа
Юная и прелестная жена Джорджа родилась в 1321 году на Юге Франции, в местечке Памье, что по соседству с Тулузой.
И по прошествии лет и столетий Луиза любила вспоминать ни с чем не сравнимый покой и уют материнского чрева и поистине ослепляющую резь в глазах при появлении на свет.
Между тем, в душном и мрачном каземате святой инквизиции света, по определению, быть не могло так что правильнее говорить, что одна из величайших колдуний всех времен и народов явилась однажды миру в слабом мерцании фитилька, едва тлеющего в топленом сале зверски забитой свиньи.
И, конечно же, она никогда не забывала самых первых слов, которыми встретил ее этот наш мир:сожечь эту ведьму!
(Возможно, впрямую сие к нашему повествованию и не относится, но года не проходило, чтобы Луиза в день своего рождения не навестила в аду обладателя того ледяного голоса, коим было произнесено "сожечь эту ведьму!" папу Иоанна ХХII, и самолично бы не подкинула дровишек в вечный костер, на котором тот жутко горел!)
Луизу растила грязная шлюха Мадлен, которой младенца подкинули на рассвете.
После, под пыткой Мадлен признавалась:
Только я, значит, поутру отправилась с кринкой за молоком, и только я, значит, приотворила входную, скрипучую дверь, как сразу за пыльным порогом и обнаружила кроху!
У нее у самой, с дикими воплями припоминала она, было сорок своих детей от сорока проходимцев (по любому, получалось, Луиза была сорок первым ребенком!).
Но тогда поутру, визжала старая шлюха, обутая в испанский сапожок, я подумала, мол, один черт, где сорок там сорок один!
(К слову, по тем временам за одно упоминание черта полагался костер однако сожжение Мадлен почему-то заменили жизнью.
Сам папа Иоанн ХХII сформулировал приговор, дословно: "Казнить еретичку медленным угасанием путем бездарного доживания!"
Самые бывалые члены суда были шокированы изощренной жесткостью папиного решения!)
Крошка-ведьма, уместно сказать, росла в тесноте, но зато не в обиде.
Обижаться она не умела, а когда было надо сама обижала.
В три года Луиза выглядела на восемнадцать, так что Мадлен со спокойной душой отвела ее на Панель.
Панель в Памье, в те еще времена, располагалась у старой мельницы дядюшки Ришелье (предка и прямого родственника того самого знаменитого Ришелье!).
Это спустя пятьсот лет, то ли в 1798-м году, или в 1801-м, свидетельства расходятся, Панель передислоцировали к западной стене городской ратуши, а тогда, в преддверии Эпохи Возрождения, там, по традиции, кучковались картежники, кидалы, карманники, мелкие аферисты, пропойцы и курильщики опиума, да потная, обглоданная вшами солдатня, промышляющая войной.
Понятно, им всем после ратных трудов хотелось чего-то еще мягкого и податливого!
И все мы желаем чего-то еще вот что нас губит и украшает!..
На Панели все знали Мадлен, и Мадлен, естественно, знала всех вместе и каждого в отдельности.
И вообще, она, стоит заметить, пользовалась тут непререкаемым авторитетом.
Так что в смысле протекции Луиза могла не волноваться: начинала она не с нуля и все были хорошо осведомлены, чья она и откуда.
Ей не пришлось бороться за место под солнцем оно ей, фактически было обеспечено: место, клиентура, фирменный знак (сердечко, пронзенное множеством стрел, которым Мадлен одарила приемную дочь!).
Родную свою биомамашу Кураж, выражаясь по-современному, Луиза, естественно, помнить не могла: несчастную женщину подло стащили за волосы с родильного одра и тут же сожгли на костре, под ликующее улюлюканье быдла.
С папашей зато она познакомилась позже, и там же, на той же Панели.