Леднев перевел, и Мэри стала перечислять, что она хотела бы снять. Прием новых осужденных, освобождение отбывших свой срок, свидания с родственниками. Ну и, естественно, повседневную жизнь от подъема до отбоя.
Вас будут ежедневно привозить в колонию утром и увозить вечером, сказал подполковник. Вас будет сопровождать сотрудники, но все равно будьте с осужденными осторожны. Ничего нельзя исключать. Абсолютно ничего! А теперь давайте попьем чаю.
Корешков жестом пригласил в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Чай, моченая брусника, клюква и варенье из голубики. Настроение у всех быстро поднялось, как после выпитого.
Жмакова начала разливать по чашкам чай, а подполковник принялся расспрашивать Мэри об американских тюрьмах.
У нас бы эту заключенную наказали, сказала Мэри, имея в виду Каткову. У нас персонал смотрит на заключенных гораздо официальнее и строже.
Корешков усмехнулся каким-то своим мыслям:
А мы или все прячем, или показываем все без разбора.
Кажется, он не одобрял решения вышестоящего начальства пустить сюда американку. Он вообще немного нервничал, посматривал на часы, переглядывался со Жмаковой и Гаманцом. Ставская и Брысина должны были приехать утром, это крайний срок, а сейчас уже вечер.
Открылась дверь, на пороге стоял надзиратель.
Товарищ подполковник, в клубе драка.
Ледневу показалось, что Корешкова это сообщение не удивило.
Каткова?
Да, с Мосиной, подтвердил надзиратель. Потаскали друг друга за патлы.
Потанцевали, называется, с сарказмом произнес Корешков. Мосину в изолятор до утра. А Каткову сюда.
Надзиратель кивнул и тихонько прикрыл за собой дверь.
Драки у нас, к сожалению, довольно часты, сказала Жмакова. В мужских колониях дерутся гораздо реже.
Корешков снова посмотрел на часы.
Объявлять побег? спросил Гаманец.
Не надо торопиться, ответил подполковник, прихлебывая чай.
Зазвенел внутренний телефон. Корешков снял трубку.
Приехали? в голосе подполковника прозвучало облегчение. Ну, давай сюда, а то мы тут все жданы съели.
Через несколько минут в комнату вошли Ставская и Брысина.
Ездили к ее гражданскому мужу, коротко объяснила Ставская.
От маршрута отклонились. Время перебрали. Пиши объяснительную, сказал Корешков.
Гражданин начальник, воскликнула Брысина, лучше меня накажите!
Корешков сказал с шутливым возмущением:
Вот так у нас всегда. Тамара Борисовна человек, а остальные изверги. Иди, Брысина.
Валька озадаченно помялась и вышла.
В сопровождении надзирателя появилась Каткова, под глазом фингал, лицо поцарапано.
Мосина требует московского гостя, сказал надзиратель. Говорит, разговор есть. В случае отказа, грозит вскрыться.
Осмотрите Мосину, как следует, распорядился Гаманец.
Надзиратель кивнул и вышел.
Ну, что, Лариса, потанцевала? начал Корешков. Лишу-ка я тебя ларька еще на месяц. Но если хорошо сыграешь на концерте, взыскание будет отменено.
Каткова скривилась:
Не знаю, смогу ли я когда-нибудь отплатить вам за вашу доброту.
Лариса, не паясничай, одернула ее Ставская.
Тамара Борисовна, обратилась к ней Каткова. Я действительно не нуждаюсь в поблажках. Заслужила сажайте. И, между прочим, я тоже хочу поговорить с психологом, прибавила она, глядя в глаза Ледневу.
В дверях снова возник надзиратель:
Вскрылась все-таки Мосина.
Мосиной наложили швы, но не сказали, что дадут побеседовать с Ледневым. Оставили в санчасти одну, и там у нее случился истерический припадок. Она сорвала швы и чуть не истекла кровью.
С ней разрешили поговорить не больше трех минут.
Фаина лежала на больничной койке под капельницей, бледная, с синевой под глазами. В ее красоте было что-то неживое, высушенное. Она приоткрыла глаза и прошептала:
Сделайте доброе дело, помогите мне. Вам это ничего не стоит.
Что я должен сделать? спросил Михаил.
Нам здесь не дадут говорить. Встретьтесь с моей матерью, она вам все расскажет. Только вы можете меня спасти.
Мосина закрыла глаза. Ею снова занялась фельдшер.
Глава 8
Вечером Леднев и Мэри ужинали в гостиничном ресторане. Готовили здесь на удивление хорошо. Но у американки была своя система питания. Она вынула из сумки большой помидор и крохотные электронные весы. Взвесила овощ, протерла салфеткой и начала есть, отрезая кусочек за кусочком. Потом подозвала метрдотеля и заказала себе на каждый вечер отварные куриные гребешки.
Женщине-метрдотелю было любопытно узнать, какой толк от этих гребешков.
Я не обязана объяснять, сердито сказала Ледневу Мэри.
Тогда тебе не будут готовить, сказал Михаил.
Это косметическое средство.
Ты будешь их есть или натирать ими лицо?
Конечно, есть, в сердцах сказала Мэри.
«Не помогут тебе никакие гребешки, думал Леднев, поглядывая на американку. Ну, подтянется у тебя кожа. А глаза не станут теплее. У тебя ж глаза снайпера».
Ты почувствовал, как пахнут эти женщины? спросила Мэри.
Михаилу опять стало обидно за зэчек.
Что едим, тем и пахнем.
Почему им не разрешают пользоваться косметикой? спросила американка. Одежда для женщины часть ее красоты. Женщина считает себя красивой, если хорошо одета.
Леднев промолчал, у него не было возражений.
Заключенные нас тоже сейчас обсуждают, не унималась американка. Представляю, о чем они говорят. Обмениваются впечатлениями о тебе. Две уже напросились на свидание. Одна с риском для жизни.
Думаю, тебе они тоже перемоют косточки, огрызнулся Михаил. Завтра я отвезу тебя в колонию и ненадолго отлучусь. Часа на два.
Американка перестала жевать. Ее тонкие брови полезли вверх.
Майк, мы так не договаривались. Мэри помолчала, что-то соображая, и спросила. Может быть, тебе нужен аванс?
Леднев покраснел.
Мне не нужен аванс. Я вообще не возьму с тебя ни цента.
Загадочной должна быть женщина, но не мужчина, сказала Мэри.
Леднев усмехнулся.
Ты не читала Лермонтова. Ты вообще читала кого-нибудь из русских писателей?
Американка наморщила лоб. Ей хотелось назвать Достоевского. Но она его не читала и вообще боялась попасть впросак. Поэтому она на всякий случай пропустила вопрос мимо ушей, закурила «Мальборо», глубоко затянулась и сказала, выдыхая струю дыма:
А ты заметил, у Ставской с начальником колонии что-то есть. Но не только с ней. Эта Каткова заключенная, а он тюремщик. Как он может?
С чего ты взяла? насторожился Михаил.
Американка ядовито усмехнулась:
У вас, по-моему, законы, нормы и правила нарушают все. Такой народ.
Опять она сует свой нос, куда не следует! Сама не может вести себя в чужом доме прилично. Леднев едва сдерживал возмущение.
Глава 9
Серафима, мать Фаины Мосиной жила на окраине города, в старой обшарпанной хрущевке. Когда Михаил поднялся на пятый этаж, она уже стояла на лестничной площадке. Женщина лет сорока девяти. По виду учительница младших классов. Лицом Фаина, только старше лет на двадцать.
Провела на кухоньку, где уже был накрыт маленький столик, на котором стояли чашки и баночка с вареньем. Она его ждала. Дочка уже сообщила. Лагерная почта работала безотказно.
А вы правда из Москвы?
Михаил показал удостоверение внештатного корреспондента журнала. Мосина рассматривала его тщательно, проверяла на подлинность. Было время оглядеться. Бросалась в глаза опрятность и бедность.
Фаина жила с вами? спросил Леднев.
Она до сих пор не замужем, ответила Мосина, возвращая удостоверение.
Что так? спросил Михаил.
Он знал: проявишь деликатность останешься без информации. Без какой-то детали. А психологический анализ это детали и мысли вокруг деталей.
Мосина нервно перебрала пальцами.
Я даже не знаю, как с вами говорить. Боюсь, как бы Фае не навредить. Ей и так досталось в жизни из-за меня.
Леднев произнес мягко:
Скажите прямо, в чем ваша беда. Если смогу помогу. Не смогу все, что вы скажете, останется между нами.
Женщина посмотрела внимательно, сказала нерешительно:
Фая велела ничего не скрывать. Значит, ей так надо. Но, по-моему, она очень рискует. И я вместе с ней. Понимаете, Мосина замялась, я тайная агентка уголовного розыска. Я подписку давала о неразглашении. Меня могут привлечь. Вы меня не сдадите?
Леднев знал: раскрыть фамилию осведомителя или самой раскрыться можно только по специальному приказу министра внутренних дел. Но если агентка это тем более интересно! С такими экземплярами он еще не сталкивался.
Рассказывайте, сказал он.
Серафиме Мосиной повезло с мужем. Непьющий, работящий, не бабник. Зарабатывал, правда, немного. А детей они настрогали четверых. Но голодом не сидели. Муж работал шофером на мелькомбинате. Мука была, считай, бесплатная. Серафима каждый день стряпала, стряпней и перебивались.