Звякнули стаканами и вновь закряхтели.
Геннадий заскрипел зубами.
А я смеяться не хочу! заявил решительно он. Разве ты, Иван, по-мужицки живешь? Да я свою в порошок сотру, если выписывать такие кренделя будет. Пусть стану каторжным сидельцем, но удавлю суку! И тебе совет дам: отмутыскай ее хоть раз в жизни глядишь, и паинькой обернется! Проверенное средство века стоят за ним! Глянь на себя сопли развесил. Эх, волюшка бы моя! Места мало бы было. Бабы любят кулак, а не сказки про белого бычка!..
Он говорил веско, словно забивал гвозди, а Иван был неподвижен и пьян. Смысл слов до него почти не доходил. Глаза налились влагой, будто морской соленой водой щипало их. Хотелось пить водку и ни о чем не думать. Пусть думают друзья они большие философы перед чужим несчастьем. Он лежал на покрывалах, откинувшись на спину и всматриваясь в устланное звездами небо. Звезды расплывались в глазах сливающимся мутным мерцанием.
Он хотел знать, что там, за ними, в дальней дали, но не находил ответа. Черная безмолвная пустота загадочно пряталась за блестящим полотном звезд.
А мужики все пили и хорохорились, как петухи, надсадно шевелили свинцовыми языками, вываливая бессвязные сиплые ноты голосов.
Наконец друзья успокоились, легли спать и заклокотали гортанным храпом. Иван поднялся и пошел в сторону реки. Там всей тяжестью тела рухнул на корягу, которая лежала рядом с водой, и застыл.
Голова гудела, как высоковольтный провод, лицо стянула маска скорби, из желудка полз обжигающий змей огня, глаза покрылись мутной влагой печали.
«Зачем я любил? Зачем эта никчемная, бестолковая жизнь? К чему этот тупик страданий и как пробить стену непонимания, стык характеров? Как обрести вновь юношеские грезы любви?» частоколом вставали в голове Ивана неразрешимые вопросы.
Он смотрел на идеально гладкое, мерцающее в отблесках звезд зеркало воды и, кажется, различал под пеленой этой глади слепую темень глубин. Там мир тоже существовал, но своей обособленной, еще более унылой, еще более дикой жизнью. Там не царствует власть любви, но там тоже страсти, эмоции, зло
А где же тот рай души, что тешил с детства своими яркими красками и добрыми образами? шептал Иван, кусая губу в кровь.
Нет его здесь, ответил кто-то.
Знаю! подтвердил шепот, выпавший из уст его.
Слабый ленивый валик воды плюхнулся о песчаный берег и зашуршал монотонно и жалобно в своем исходе. Ш-ш-ш-ш
В песке глубоко сидит древо закидушки, и леска с колокольчиком мерно, в такт исчезающей волне, колеблется, натягивается как струна, потом покорно ослабевает.
Иван задавливает подбородок в ладонь и закрывает одеревеневшие веки. Все тело проваливается в какую-то яму и остается в ее бездне
Его слух режет пронзительный звон колокольчика. Спросонья рыбак интуитивно тянется к нему. Раздается всплеск, голова падает в воду. Иван чувствует освежающую прохладу на горящем лице. Становится приятно. Вскоре он начинает задыхаться, делает глубокий вдох, но вместо воздуха рот наполняется водой. Он хрипит, давится ей и откатывается на спину. Он слаб и бессилен
***Сквозь сон Анна изредка слышала хождение людей. Сон захватил ее стальным обручем, из которого вырываться не хотелось, и ей стоило большого усилия, чтобы поднять отяжелевшие слипшиеся веки. Она перевела дух
Перед ней по-прежнему стоял красный гроб, а безжизненное лицо мужа было обращено в потолок, будто что-то искало там, наверху, не на земле.
За окном вставал рассвет. Зачирикали горластые воробьи, затявкали то здесь, то там цепные псы. Наступил последний день день похорон.
Вера суетилась по хозяйству, заготавливая обед на поминки. Еще две соседки бегали то в магазин, то на рынок за продуктами и активно поддерживали кухонную суету.
За окном послышался рокот двигателя и свистящий звук тормозов. Приехал Петр. С ним был Геннадий. В эти дни они занимались организацией ритуальных дел. Заказывали гроб, памятник, оформляли документы о смерти, покупали венки и прочее.
Всякий раз, когда Петр появлялся в доме, Анна вздрагивала, ожидая чего-то неприятного, какой-то агрессии от него. Она не только чувствовала его неприязнь, но опасалась его тайной ненависти, которая, казалось, сидела глубоко в его душе.
Когда Петр вошел в комнату, Анна напряглась. Ей казалось, что ее начало потряхивать, она ждала от деверя всего чего угодно. Женщина стояла перед ним, как гномик, а глаза ее были полны скорби и страха. Петр знал, что она дерзкая и что никого никогда не боялась. Однако случай с мужем заставил ее трепетать, нервничать. Но не из боязни Ивановой смерти, не из боязни перед людьми и собственной совестью, а перед ним свидетелем конца ее мужа. Она не могла защититься от Петра и страшилась жестоких укоров, резких слов или непредсказуемых действий. Хотела спрятаться улиткой в свою скорлупу, замкнуться. Но Петр хранил молчание и этим озадачивал. Какая-то незримая власть устанавливалась над ней. А он хотел, чтобы его молчание было пыткой для нее и загадкой.
Когда Петр вошел в комнату, Анна напряглась. Ей казалось, что ее начало потряхивать, она ждала от деверя всего чего угодно. Женщина стояла перед ним, как гномик, а глаза ее были полны скорби и страха. Петр знал, что она дерзкая и что никого никогда не боялась. Однако случай с мужем заставил ее трепетать, нервничать. Но не из боязни Ивановой смерти, не из боязни перед людьми и собственной совестью, а перед ним свидетелем конца ее мужа. Она не могла защититься от Петра и страшилась жестоких укоров, резких слов или непредсказуемых действий. Хотела спрятаться улиткой в свою скорлупу, замкнуться. Но Петр хранил молчание и этим озадачивал. Какая-то незримая власть устанавливалась над ней. А он хотел, чтобы его молчание было пыткой для нее и загадкой.
Он бросил уставший взгляд на брата. Казалось, тот спал безмятежным младенческим сном. Из непостижимого и далекого бытия явилось Петру видение, когда брат был живой, близкий и родной
Траурное убранство полупустой комнаты и терпкий запах оплавленного воска возвращали к реальности. Горько было смотреть на располневшее лицо Ивана, на приоткрытые холодные и скрюченные руки, притянутые на грудь, на крупные бугры век, скрывавшие его добрые при жизни глаза. Петр мялся, под сапогами скрипели лениво половицы, а Анна томительно ждала его дальнейших действий. Начинала злиться, а он все стоял, непредсказуемый и опасный.
Как с могилой и машиной? с трудом выдавила она из себя, наконец, найдя повод для разговора, чтобы прекратить напряженное укоризненное молчание Петра.
Тот с высоты своего роста взглянул на нее потухшим взором, развернулся к выходу и ответил:
Сейчас еду Всё порешаем
Когда он вышел из дома, Анна перевела дух и, посмотрев вслед удаляющемуся автомобилю, пробурчала: «Гадина!»
Вскоре пошел народ.
Анна сидела у изголовья покойника, недвижимая и маленькая, уставившись холодными глазами в жалкий лик мужа. Она ловила на себе осуждающие взгляды соседей, родственников и чувствовала, как взгляды эти прожигают не только ее тело, но и душу. Все жалели Ивана, а она, живая, их не занимала, просто не существовала для многих, потому что в ней они не видели сердечности, которая всегда была у того, кто лежал сейчас в гробу. Причина трагедии заложена была в этом так им хотелось думать.
Анна боялась поднимать лицо она хотела выглядеть несчастной и жалкой. Она не рыдала, хотя все на это надеялись, чтобы хоть как-то оправдать ее черствость. Но она сидела неприкаянной, отрешившись от витающего над ней суда человеческого.
У некоторых присутствующих все же возникло сострадание к ней. Эти люди жалели и Ивана, и Анну, печалясь, что жизнь их не сложилась, мало того распалась так трагически.
Бабки жалобно нашептывали:
Поплачь, Анна, поплачь Легчее станет.
Анне не было тяжело на душе, лишь иногда, как порыв ветра, всплывала невесть из какого далека ностальгическая тоска. Она укоризненно щемила сердце, но вскоре отпускала Женщине было тяжело физически. Сидеть часами перед людьми неподвижно, как на смотринах, выглядеть подавленной и горемычной несладкая для нее участь. Усталость вызывала раздражение от всего: от любопытных, испытующих взоров соседей, от ноющей боли в пояснице, от легкого трупного запаха и всей этой траурной обстановки. Ее также нервировали перспективы на сегодня. Длинный, бесконечный день надо превозмочь: и похороны, и кладбище, и суетные поминки! Мучили досада и печаль. И не сбежать никуда от этих тягучих, угрюмых ритуалов.
Иногда она всматривалась в опухшие губы покойника и вспоминала о том, что этот мертвый, обезображенный смертью человек ее любил! Он любил, а она не знала, что это такое. Что есть любовь? Это было неведамое и не испытанное ею чувство. Ему нравилось унижение и покорность потеря своей сущности. Человек превращается в нечто, похожее на пластилин. Лепи из него что хочешь, бей как хочешь, а он будет ползти за тобой по жизни, радуясь твоим забавам над ним, и благодарить тебя за то, что ты есть Идол его слабости, символ его чистой любви
***По лесу двигалась траурная процессия. Тридцать человек шуршали подошвами по сухой мягкой земле, разгребая в стороны увядшую, пожелтевшую хвою. Величественные сосны раздвинулись вдоль дороги, принимая в объятия своих корней очередного усопшего. Меж их стволов нашли приют сотни таких же бывших людей, как Иван. На память об их земном существовании остались надгробные плиты, деревянные почерневшие кресты да покосившиеся ветхие ограды.