Когда она задерживала взгляд на кончиках ног, бугорком возвышающихся над досками гроба, обшитого красным ситцем, то с трепетом начинала прислушиваться. Безмолвного дыхания ночи не было слышно, а угнетающая тишина давила на уши. Начинала кружиться голова. Там, в закоулках сонного сознания, кровь пульсировала и стучала по вискам с нарастающей силой, все громче и громче. Бум-бум-бум Анна закрывала глаза, слух начинал притупляться, и она вновь засыпала.
Ей было сорок лет. В траурном шелковом платке она выглядела старше, но на смуглом лице не было ни единой морщинки. У нее был правильный прямой нос, узкие губы, проницательные выразительные глаза под сводами бархатных ресниц. Прядка русых густых волос вывалилась из-под платка и легла вразброс на лоб.
Мужа Ивана она не боялась ни при его жизни, ни сейчас. Но сам факт вторжения в ее жизнь этого мрачного события, этой тревожной и загадочной ночи и двухсуточного бдения будоражил ее усталое воображение. Она дремала беспокойно, просыпалась и вновь проваливалась в короткий тревожный сон. Событие, связанное со смертью мужа, не обескуражило ее. Анна флегматично относилась ко всему, что происходило в эти дни вокруг. Она не рыдала и не стонала над телом Ивана бесцельно бродила или сидела рядом с гробом безучастно. Организацию похорон отодвинула от себя и не чувствовала желания заниматься этими печальными хлопотами. За свое равнодушие ей не было неловко перед людьми. Анна не испытывала ни чувства одиночества, ни страха.
За стенкой, в спальне, отдыхала ее соседка Вера, вызвавшаяся помогать ей в период похорон.
Покойник при жизни был мал ростом и худощав. После кончины его тело вздулось. Оплывшее серое лицо покрылось волдырями, веки провалились в глазные ямы, лоб покрылся неестественно рваными глубокими морщинами. Острый кончик носа прилип к вздернутой и потрескавшейся сизой губе. Кисти, стянутые белой тесьмой, лежали скрюченными на груди. Шея была гладкой, как цилиндр, а при жизни жилистой, розовой
Иван был душа-человек, безотказный и добрый. Все знакомые мужики любили его за веселый нрав, но жалели. Жалели за то, что любил он свою жену, преклонялся перед ней и унижался. Анна властная была, а порой жестокая. Когда он выходил из-под контроля и отказывался слушать ее, она начинала истерить. В минуты ненависти становилась решительной и беспощадной. Кидалась «в бой», не ведая страха, теряла рассудок, и ярость полыхала в ее глазах. Иной раз и оплеуху влепить мужу могла. Била костяшками кулачков колко и больно. Был случай, когда Иван ходил с сочным литым синяком, а мужики возмущались меж собой:
Иван вчерась законно с нами остограммился, а для Аньки закон не писан!
Закон ей что дышло!
Совсем вожжи опустил и напрасно понуро укоряли Ивана одни.
Вот вожжами бы законы ей и расписал!.. отвечали решительно другие.
А что ж вы ожидали результат вашей попойки на его лице!.. «выстреливала» женская «артиллерия» из-за палисадника.
Коротая время с шумной компанией за бутылкой водки, Иван только смеялся и махал рукой: мол, пустое, нелепый случай. Он легко забывал свои неприятности.
Накануне, после похмелки, Иван присел на лавочку у дома, где сидели соседки, лузгая семечки. Анна вдруг взбесилась, глядя в осоловелые глаза мужа. Трепку задала шумную, долго кричала, остервенело и принародно. Из этой привычной истерики запомнилось Ивану нечто новое:
Ненавижу тебя! Да чтоб ты сдох, ирод!..
Иван скрылся в доме: зацепили эти слова. Прилетело как обухом по голове, когда, казалось, цветы жизни начали расцветать. Взял денег, рыбацкие снасти, палатку и сел в свой четыреста второй «Москвич». Окатив клубами дыма соседок и жену, прокрутил лихо колесами землю и исчез с глаз долой. Уехал к друзьям.
Иван до хруста в пальцах вцепился в руль, забегали желваки на лице. Педаль газа с силой задавил в пол. Он любил скорость и отводил этим душу. Несмотря на то, что последнее время редко водил, Иван с детства изучал технику, не один год шоферил и автомобилем управлял легко, как игрушкой
Друзья снарядились на рыбалку быстро, хотя и удивились столь позднему и авральному сбору. Они с тревогой смотрели в ошалелые глаза приятеля и сомневались в целесообразности поездки. Тот в запале выдохнул:
Избавьте меня от этой ведьмы хоть на ночь!..
Они сообразили, что надо ехать хотя бы ради друга.
Избавьте меня от этой ведьмы хоть на ночь!..
Они сообразили, что надо ехать хотя бы ради друга.
Иван редко так говорил о своей жене, а уж если сказал, то, значит, допекла
Друзей было двое двоюродный брат Петр и его сосед Геннадий.
Петр был здоровый, как гора, дышал объемной грудью, как паровоз, а бодрость и задор, казалось, не покидали его никогда. Геннадий был худ и высок, как бамбук. Лицо, как тесаная бакулка, угловато и сурово. Характер смурной и резкий.
Иван гнал «Москвич» так, что от скорости визжал ветер, закладывало уши, машина вибрировала и гудела, как самолет на взлете. Приятели притихли, уставившись на дорогу, слушая эти заунывные звуки. Дух захватывало, но они в напряжении молчали, давая другу отвести душу.
По дороге сделали остановку в деревне. Закупили водки, консервов, мяса для шашлыка и вновь тронулись в путь.
Добравшись до места, вывалились из машины, покачиваясь и тряся отяжелевшими головами.
Иван, раскрывай свой зоб и остаканься, чтоб обмяк! с ходу предложил Петр, держа в руках граненый стакан и бутылку водки. Налил в стакан и сунул его Ивану.
Тот выдохнул и слил содержимое в широко раскрытый рот, как в сифон умывальника.
Теперь будешь млеть и верить в чудеса! Все проходит, все не вечно! хохотнул Петр, глядя на брата. На лице того ожили глаза, разгладились морщины, на бледных щеках появился румянец.
Мать ее в душу!.. выдохнул Иван вроде решительно, но в то же время без твердости в голосе.
Охолони, братка. Лишь бы душа твоя запела, а бабий норов хлипок, только точку приложения найди
Вот за эту точку-то и врезала! посетовал Иван.
А ты не так прямолинейно ищи. Душа, брат, бабья не только там она у них сквозная, по всему телу размыта, а в ушах открыта!..
А лучше взять эту душу прямо за горловину и удавить, как гидру какую! влез в разговор Григорий.
Ты радикал, Гриша, оттого и безобразия по жизни творятся. Негоже так, дружище, себе дороже обойдется! остепенил его Петр. Как-никак в единой цивилизации мы обитаем с ними. Чего уж там
Место друзья выбрали на сухой песчаной косе протоки. За отмелью, вдоль порожистого берега, тянулась узкая полоса толстых, коренастых и лохматых ив. За ними видны были бескрайние просторы лугов, озер, а белая дымка вечернего тумана невесомой шапкой покрывала их. Ветерок приносил пьянящий аромат лугового разнотравья, отчего было привольно, легко и сладко. Протока была неширокой, метров пятьдесят, и ее спокойное, мерное течение несло журчащее плескание воды за далекий плес, иногда клацая гребешками у берега и замирая до следующей волны.
На противоположном берегу, почти вплотную касаясь воды, свисал понуро кронами гибкий тальник. Возвышаясь густыми шапками листвы, высокий ивняк уходил за сумеречный, краснеющий небосвод и обрывался в бесконечной дали горизонта.
У палатки громко потрескивал языкастый костер, а мужики, вальяжно развалившись подле него на покрывалах, жевали шашлык, парящийся на свежем, волглом воздухе, и смачно крякали от изобилия выпитого.
Да, жизнь каверзная штуковина, чавкал толстыми губами Петр. Только ухватишь ее за вожжи, как не тут-то было. Вертит хвостом, как рыба, и норовит тут же выскользнуть покуражиться, поиграть судьбой! Вот хотя бы я. Чего еще надо? С Галкой сами себе хозяева, мало зависимые друг от друга. Хочу я гуляю, хочет она Пожалуйста вольному воля. Так сказать, свободная любовь А так порой тошно и гадостно становится, хоть на стенку лезь.
Один черт, потолок помешает всему своя крышка, многозначительно вставил Геннадий, сверкая осоловелыми глазами.
Бывает, Гена. Чего уж там Но не может жизнь быть вечным праздником, хоть я и хорохорюсь, причмокнул языком Иванов брат, глядя на Геннадия. Не так все идет, как хочется. По сопливой молодости думал: вступаю в вечный рай, ан нет, не туда Скажу так: жить надо проще! Терзаем, понукаем себя и других, ни с кем и ни с чем не желаем мириться весь мир хотим под себя подмять, иной раз и растоптать. С пеной у рта кричим: делай как я! А кому мы нужны? Каждый нужен сам себе. Это мир нас ломает, а не мы его. Заткни уши, не выпучивай глаза на всякие непонятные для себя явления легче станет! И сразу! Жить надо, а если жить то в радости! Сделал кто-то «козу» тебе, а ты смейся изгоняй из себя злобу Пусть тебе будет неприятно, зато зальешь весельем душу свою! Пороки человечьи не перебороть, над ними смеяться нужно. Вот лекарство от душевной боли!..