Во всём есть смысл, Дэйв, поверь мне. Во всём рука Бога и его провидение. Просто мы не всегда можем прочитать знаки и не всегда верим Мы не вверяем себя в руки Господа. Мы отрекаемся от него. Мы ведём себя, как непослушные дети, а потом удивляемся, отчего всё так происходит.
Смешной ты человек, Фрэнсис, горько усмехнулся Дэйв. Ты, правда, считаешь, что это Бог всем заправляет?
Я решил остановиться и сделать передышку. Я должен был поговорить с Дэйвом. Я свернул на обочину и заглушил мотор. Дэйв не возмутился, не стал спрашивать, зачем я это делаю. Он повернулся ко мне лицом, как будто готовый слушать. Он пристально смотрел на меня своими жёлто-карими глазами и ждал, что я ему скажу. А я никогда в жизни ещё не чувствовал себя таким беспомощным. Я понимал, что Дэйв знает жизнь не понаслышке. Дэйв знал жизнь лучше, чем я. Как я мог его утешить? Мальчишку, который пережил больше иного взрослого мужчины.
Послушай, неуверенно начал я. Я понимаю, что ты очень расстроен, и ты утратил веру. Ты ищешь выход, и не можешь его найти. Но выход есть всегда. Даже, когда основной выход заблокирован, есть запасной. Я не хочу сейчас цитировать Библию, потому что для тебя ещё не время, но я хочу, чтобы ты знал, что у тебя всё получится, Дэйв. Ты справишься. Просто поверь мне, ладно? Наверное, это не случайно, что мы сегодня встретились. Я знаю, что в жизни ничего не происходит просто так. Всегда есть причина и следствие. Понимаешь?
Дэйв лишь кивнул головой.
Я упёрся локтями в руль, положил на них голову и помолчал некоторое время.
Ладно. У меня предложение, наконец сказал я. Нам надо сейчас подкрепиться, а потом найти мотель и переночевать там. Скоро начнёт темнеть, а нам ещё ехать и ехать. У меня уже устали глаза и руки.
Боюсь, мне не хватит на мотель, возразил Дэйв.
Всё нормально. Я заплачу. Не переживай. Это сущая ерунда. Правда, отмахнулся я. Сейчас отдохнём, а завтра с утра опять рванём. И приедем в Натчиточес ещё до полудня.
2. Шеридан
Мы решили бросить якорь в Шеридане. Припарковались около мотеля, заплатили за номер, а потом отправились в кафе, которое располагалось рядом в небольшом одноэтажном домике. Внутри, помимо нашего, были заняты ещё три столика. Мы с Дейвом заказали по гамбургеру с картошкой и по чашке чая. Дэйв заметно повеселел, когда нам, наконец, принесли еду. Он был голоден, впрочем, и не скрывал этого. Дэйв принялся за свой гамбургер и начал нахваливать:
Вот это я понимаю! Чёрт, человек не мог придумать ничего лучше бургера! Правда, Фрэнсис? Мне так осточертели хлопья, что я жевал последние два дня. Огурчики какие вкусные!
Ты ешь, ешь, поддакивал я. Ещё закажем.
Можно я возьму мороженого?
Конечно.
Дэйв всё больше напоминал мне ребёнка. Своей непосредственностью и своим желанием мне понравиться. Он зачерпнул большую ложку мороженого и протянул руку через стол, чтобы угостить меня. Я смутился.
Ну же, Фрэнсис! Оно вкусное. Или капелланам запрещено есть мороженое?
Я неловко улыбнулся.
Я не должен вести себя так запанибратски, да? Дьявол, Фрэнсис, извини. Я всё время забываю, что ты священник. А ты точно священник? рассмеялся Дэйв. Просто мне кажется, что мы знакомы сто лет, понимаешь, о чём я? У меня так было с Тони. С Тони Роучем. Я обожал его. Серьёзно. Я был в него влюблён. Как в человека. И даже, как в мужчину. Не в том смысле, что я хотел, чтобы мы трахнулись. О, чёрт, Фрэнсис, я опять забываюсь! стукнул он себя по лбу.
Ничего. Я ведь не святой. Всего лишь священник. Я такой же, как и ты, как и они, я кивнул в сторону других посетителей. У меня такие же желания и у меня такие же грехи, Дэйв
Ну, насчёт грехов это вряд ли, покачал головой Дэйв. Ты точно не сможешь убить человека, или там заняться проституцией, или наркотиками.
А ты? неожиданно спросил я.
А чем, ты думаешь, я занимался в Ираке? Я убивал людей, Фрэнсис.
Я знаю, стушевался я. Тебе пришлось Я про остальное.
Да, иногда были наркотики и всякие стимуляторы. На войне без этого тяжело. Но когда я вернулся из Ирака, я бросил. Да, иногда я занимаюсь сексом за деньги. До сих пор. Бывает. Но я не вижу в этом ничего такого. Правда. Пока я молод и пока у меня есть тело, которое кому-то нужно, и которое кому-то может доставить удовольствие. Ведь люди платят не за секс, знаешь? Они платят за то, чтобы не оставаться в одиночестве. Не обязательно деньгами. Это может быть хорошее отношение или какая-то помощь. И я им благодарен за это. Я умею быть благодарным. Я знаю, что многим нравлюсь. Моё тело это та наличность, которой я располагаю Что? Ты осуждаешь меня? спросил Дэйв, глядя мне в глаза.
Нет Я Просто Не знаю, что сказать, растерялся я.
Но с Тони у нас не было ничего такого. Тони был вообще потрясающим парнем. На войне же тяжеловато с девчонками, сам понимаешь. А когда рядом человек, который тебе нравится, ты хочешь сделать что-то, что в твоих силах, чтобы ему было хорошо. И если бы Тони только намекнул Но он оставался верен своей жене. Ему это было важно. Очень скучал по ней. Много рассказывал про Селию. Два раза в неделю писал письма А потом он так нелепо погиб, Дэйв сделал паузу и помолчал немного. Кровищи было. Я пытался зажать руками рану, но это было бесполезно. Кровь хлестала и хлестала, а Тони только шевелил губами и больше ничего. Я так и не понял, что он хотел мне сказать.
Ох, Дэйв, выдохнул я.
Ты чувствуешь себя таким жалким, когда не можешь ничего сделать. Это самое дерьмовое чувство из всех, какие могут быть Ведь Тони спас меня во время штурма Фаллуджи. Меня ранило в ногу и в спину, и я лежал посреди улицы, под обстрелом. Я бы так и остался там, если бы не Тони. Он под пулями дотащил меня до укрытия, хотя сам тоже был ранен А я с тех пор, как он погиб, так ни разу и не был на его могиле. Уже три года прошло.
Я представляю, как это тяжело
Вряд ли, Фрэнсис. Это остаётся с тобой на всю жизнь. Ты можешь начать забывать лица, которые были там, на войне, но ты всегда помнишь, что ты чувствовал в тот момент, когда стрелял в кого-то или когда кто-то умирал у тебя на глазах.
Я помню всех, кто умер у нас в онкоцентре. Я помню их глаза и их последнее причастие, попытался возразить я.
Я знаю, знаю. Но это другое, понимаешь? Когда кто-то погибает не своей смертью. И ещё, когда ты привыкаешь к смерти. Потому что она везде, в каждом жесте и взгляде. В воздухе, в запахе гари. Даже в солнечных бликах. И однажды тебе становится всё равно. Потому что ты устал, и кроме усталости не можешь чувствовать ничего другого. Никакой жалости, никакого сочувствия, никаких слёз. Понимаешь?
Я кивнул.
Наверное, я давно уже не человек. Я пустой внутри. Я мотаюсь по штатам и пытаюсь понять, осталось ли во мне хоть что-то человеческое Я ведь думал, что Ирак это что-то вроде компьютерной стрелялки. Многие парни так думали. Ты ходишь и мочишь всяких уродов. Это твоя задача. И ты всегда прав. Ты не думаешь, когда обстреливаешь город, что, кроме боевиков, там могут быть ещё и мирные жители: женщины, дети, старики. Об этом лучше не знать. Это точно. Фаллуджа это был ад. Настоящий ад. Не потому, что мы убивали, а из-за того, как убивали. Нам сказали сбрасывать фосфорные бомбы, и мы сбрасывали. Нам внушили, что любой человек, пусть это будет женщина или даже ребёнок потенциальный террорист-смертник. Ты знаешь, что такое белый фосфор? Это тот же самый напалм, только покруче. Человек сгорает заживо, кожа обугливается, а одежда остаётся Конечно, каждый из нас думал, что мы мстим за наших товарищей. Так было легче. Эти твари же заслуживали мучительной смерти за то, что убивали наших парней, глумились над их останками, вешали трупы на мосту, снимали всё это на камеру, а потом эти кадры разлетались по всему миру.