Дит Вильсман, обратился я. А вон та статуя в фонтане, где девушка замахнулась киркой на странную сморщенную зелёную губку это, случайно, не сказка о героине Гутрун, которая повергла своей рабочей киркой сердце гадкого хитрого чудовища?
Он обернулся и взглянул на скульптуру.
Нет. Это одна из величайших книг всех районов «Сажа под ногтями королевы». Вряд ли ты слышал, а уж тем более читал. Но сюжет там схож с той хернёй, что ты мне сейчас поведал. В общем, старый престарый писатель-первак Альвисс Гат, имя которого теперь носит целая улица, придумал историю, в которой королева решила поднять третий район и опустить первый, считая, что их работа ценнее нашей. Счастливое было время, цензуры ещё не было и искусство могло выражать любую мысль и ставить любой вопрос, даже самый херовый, выполняя своё прямое предназначение. Вот в этой истории, эта колхозная дура и разбила интеллигенцию, избавив своих нищих подданных от умных людей. Вообще, сюжет интересный, хотя бы потому, что не правдив. Ах, да, вот эта скульптура и является саркастической метафорой к целому произведению. А зелёная губка не губка вовсе, а мозг. Смысл сам улавливай.
Я понял, дит. Видимо, как-то в наш район эта история перекочевала с ходом времени. Ещё бы, рабочий побеждает думающего. А как у вас в районе это произведение стало популярно? Разве оно не вызывает агрессию и злость, обиду, ненависть?
Вовсе нет, прохрипел доктор. Поперёк глотки уже стоят эти рассказы о побегах, военных, сыщиках, о любви и так далее. Слишком много хороших концов. Я, уже не открывая книги, знаю, что всё в итоге будет отлично. В жизни совсем не так.
И это Вы говорите о плохой жизни, дит Вильсман? разозлился я. Знаете, вот у нас популярны сказки и легенды с хорошими концами, потому что мы надеемся и сила нашей веры велика. А Вы просто сдались, привыкнув, что всё подают прямо под нос.
Я тут же замолчал, а доктор Вильсман вытащил из внутреннего кармана увесистую красную флягу, глотнул из неё и метнул мне её в голову, попав в нос и скулу.
Заткнись и иди в дом, сопляк.
Мне ничего не оставалось, кроме как следовать приказу, и я двинулся в дом, приложив окровавленную руку к носу и ступая за доктором. Внутри оказалось тепло, уютно и светло. Всюду были развешаны картины, мимо ходили худые девушки и мужчины в фартуках занимались бытовой суматохой. На звук открывающейся двери сразу выбежали два ребёнка: пухленькая девчушка и толстый-претолстый мальчуган, явно являющийся старшим из детей. Девочка была чуть выше колена доктора и сразу обхватила папину ногу, а Вильсман младший уткнулся своей головой в пузо отца. Доктор немножко пообнимал детей и легким шлепком по попам отправил их обратно в комнату. После чего он развернулся, выхватил одного из служащих и что-то приказал ему, ну а я всё это время пытался заглушить пульсирующую головную боль.
Значит так, подошёл он ко мне. Сейчас тебя отведут на крышу и покажут дыру. Там сейчас уже прибрались, так что твоё дело простое сделай всё качественно, а потом вали отсюда.
Он развернулся и громко дыша, проследовал вдоль коридора, правой рукой разглаживая складки одежды на круглом животе. Вскоре после его ухода, в коридоре появилась черноволосая девушка с острым носиком. В руках у служанки был лёд, обёрнутый в полотенце. Она протянула его мне, сказав, что это приказ, и я должен приложить свёрток ко лбу. После чего она сразу двинулась по коридору, в воздушном пространстве которого ещё дрейфовал горький шлейф докторского одеколона.
Я двинулся за ней, наблюдая за изящными движениями её стройных ножек. Здесь она была абсолютно не вожделенной особой худенькая, без торчащего вперед живота, с аккуратной попой и милым изгибом талии.
Девушка, обратился я к ней.
Я не намерена разговаривать, ударила она по моему приступу доброты.
Спустя три лестничных пролёта, мы оказались на крыше, где на полу горело несколько тусклых фонариков. Служанка встала в углу, указала мне на пробоину в деревянной крыше и, сложив руки в замок на фартуке, уставилась на меня.
Будете следить? спросил я.
Мне приказано.
Что ж, приказано, так приказано. Я поставил ведро с замазкой на пол, разложил инструменты на полу и принялся изучать щель в крыше. Сперва немного спилил края, смазал кизлерой, но они не почернели, как должны были, а покраснели.
Это не крольница, разрушил тишину я. Это шевелла. Предыдущий мастер всё правильно сделал, только он не проверил информацию, которую ему дали. Они похожи, но. Я остановился. Не буду загружать тебя.
Спустя три лестничных пролёта, мы оказались на крыше, где на полу горело несколько тусклых фонариков. Служанка встала в углу, указала мне на пробоину в деревянной крыше и, сложив руки в замок на фартуке, уставилась на меня.
Будете следить? спросил я.
Мне приказано.
Что ж, приказано, так приказано. Я поставил ведро с замазкой на пол, разложил инструменты на полу и принялся изучать щель в крыше. Сперва немного спилил края, смазал кизлерой, но они не почернели, как должны были, а покраснели.
Это не крольница, разрушил тишину я. Это шевелла. Предыдущий мастер всё правильно сделал, только он не проверил информацию, которую ему дали. Они похожи, но. Я остановился. Не буду загружать тебя.
Я приступил к разведению замазки, как того и требовал рецепт работы с шевеллой.
Слушай, опять начал я. А как такая симпатяга, как ты, попала в первый район? Я думал, переводы строго запрещены.
Я заметил, как она улыбнулась. В шуршании её ног, в переминании рук, в голосе.
Я не должна разговаривать.
Уже лучше, ведь недавно ты была не настроена. Но кроме нас тут никого нет, а мне куда приятнее будет работать под звучание твоего музыкального голоса.
Я сам не знал, зачем я несу эту похабщину, засыпая её глупыми комплиментами. Но, кажется, ей это нравилось.
А с чего ты взял, что я не с первого района? Ты разве не знал, что служащие богатых домов тоже учатся и живут в первом районе?
Не знал. Ты слишком стройна для них.
Да, потому что я вынуждена заниматься спортом, слегка раздражённо ответила она. Во-первых, так я становлюсь ниже в понимании элиты, ведь я вынуждена работать физически. Во-вторых, я не вызову проблем в семье, которой я работаю. Я бы давно хотела поднабрать в весе, но работа не позволяет.
Я замолчал и в полной тишине мы провели всё время, пока я не закончил работу.
Ну что, зови сюда дита Вильсмана.
Она привела за собой запыхавшегося доктора, который начал со мной диалог ещё из-за чердачной двери.
Показывай, давай, чё ты тут намалевал.
Доктор, уже в халате, завалился после служанки, которая освещала ему путь большим фонарём. Он подошёл к крыше, и остановился, активно вглядываясь в доски.
Черти дери, дай фонарь, он выхватил фонарь у девушки и сам начал светить себе перед глазами. А где ж хератень-то эта?
Всё замазано, дит. И ураганом не снесёт.
Да? повернул он голову на меня. После чего вернул её в обычное положение и приложился мясистой ладонью по дереву. Заебись, молодец. Пойдем вниз, я заплачу.
Мы спустились вниз и прошли на кухню, где сидело несколько человек.
И эта гниль будет стоять тут? обратилась к доктору женщина из-за стола.
Подожди, дорогая, я ему лишь деньги отдам, ответил доктор Вильсман.
Он ушёл в тёмную комнату, оставив меня стоять с ведром посередине залы, в которой гудели голоса.
Анна, дорогая, ты зря связала свою жизнь с этим Хэгеном, девушка приложила обратную сторону ладони к краю рта, не при нём будет сказано, Мадс был куда лучше. Ну что в наше время из себя представляет поэ-эт, она растянула это слово так, будто играла в дешёвой пьесе, разгильдяй, никакого статуса. А заработок? Ну, неужто твой Хэген способен заработать столько же, сколько может Мадс, такой хороший преподаватель? Конечно, нет.
Что ты привязалась к Хэгену? Да, может, я и ошиблась в выборе партнёра, не все, как ты, за докторов выходят. Зато Хэген чаще дома, и в постели, знаешь ли, всё намного лучше, все захихикали.
Они были такими мерзкими. Благо, полукруглый стол рассадил их спинами ко мне, и они не могли заметить того отвращения, что я транслировал своим лицом. Они долго ещё разговаривали о сексе и о том, что ни мужчины, ни женщины больше не доставляют такого удовольствия; о деньгах и о том, что повар сегодня ленив, о случайных порезах от бритвы на мужском подбородке, в то время как их женихи, сидящие рядом, лишь изредка поддакивали, пуская кольца дыма изо рта. Они говорили о сожалении, что слуг нельзя бить, но разрывание их одежды приносит им удовольствие. Эти перваки все никак не могли утолить ту жажду максимальной выгоды, они были несчастны от собственного голода и хотели всё больше и больше. Они говорили, что танцовщицы на улице стали менее пышными, что какой-то прокурор продал собственные яйца на эксперименты и что вывеска Большого Тома на Гарольд-стрит поменяла цвета на «дурацкие». Отвращало то, что это была ни сказка, ни глупая история, рассказанная в пабе, ни сон, а настоящая жизнь светских особ. Все жители третьего района посчитали бы их жалобы о сложной жизни наигранными и ненастоящими, а зря. Они в действительности были несчастны. И неужели материальное благо их так развратило?