Вряд ли судмедэксперт сказал это с умыслом, но лицо Кременцовой изобразило такое неудовольствие, что слегка усмехнуться посмел только Хусаинов. Если бы речь шла не об оторванном языке симпатичной женщины, он бы даже и рассмеялся, после чего услышал бы от своей помощницы просьбу подойти к зеркалу и расплакаться. Но сейчас ему было очень невесело и без зеркала.
А когда наступила смерть?
Да часов семь-восемь назад, ответил судмедэксперт, около полудня.
Юлька, за мной, скомандовал Хусаинов, и, взяв из вазы конфету, направился к входной двери. Проходя мимо усатого капитана, бросил ему:
Ты тоже.
Плотно прикрыв за собою дверь, которая от нажатия затрещала, три офицера спустились к почтовым ящикам и окошку на межэтажной площадке и закурили каждый свои.
Ну, что у тебя? спросил Алексей Григорьевич участкового.
Десять лет они тут живут, сказал капитан, ну, точнее, жили. Квартира досталась им от какой-то родственницы Артемьева, уж не помню, какой. Жили вполне тихо, хотя и пили. Ни от них, ни на них никаких сигналов никогда не было.
Она тоже квасила, что ли?
Да так, слегка, по-интеллигентному. Тем не менее, год назад из школы её попёрли. Она там русский язык и литературу преподавала.
А муж её где работает?
На Туполевском заводе, мастером. Вечерами пашет в фирме «Заря», неофициально. Начальник ему заказы, а он ему половину денег.
А что он делает?
По квартирам ходит карнизы вешает, люстры, зеркала, полки и всё такое.
Кивнув, Алексей Григорьевич удостоил своим вниманием Кременцову.
Что он тебе сказал интересного?
Что ушёл на работу в семь или даже раньше. Жена спала. Вернулся в семнадцать тридцать. Дверь была заперта. Ключ жены на месте. Ничего, вроде бы, не пропало.
Он хорошо смотрел?
Какое там хорошо! В истерике бился.
А третий ключ у них был?
Он точно не помнит.
Она ждала кого-нибудь?
Он не знает.
Он точно был весь день на работе?
Да, я проверила.
Дверь семьдесят четвёртой снова открылась. Вышел врач с саквояжем. Спускаясь, он произнёс:
Можете продолжить допрос. Но только сначала труп уберите. Я полагаю, что он вам больше не нужен.
Организуй, велел Хусаинов своей помощнице. Та направилась вниз, стуча каблучками. Врач пошёл следом. Капитан с Хусаиновым докурили молча. Гася окурок о стену, следователь спросил:
А что за старуха в семидесятой живёт?
Фамилию знаете?
Нет, не знаю. Зовут её Вероника Валерьевна.
А, Мартынова! сплюнув, проговорил участковый, что она вам наплести успела?
Пока ещё ничего. А что она может знать?
Ровно ничего она знать не может кроме того, кто с чьей женой спит, кто на детских площадках собак выгуливает и кто квартиры сдаёт, налоги не платит. Раньше она ко мне каждый день таскалась, бубнила, какие все кругом сволочи. Как-то раз у меня было дел по горло, я ей об этом прямо сказал. А она как будто не слышит, сидит, мозги компостирует! Я и рявкнул: «Ты расскажи, как при Горбачёве все Вешняки твоей самогонкой были заблёваны! Праведница нашлась! Пошла вон отсюда!» С тех пор ко мне ни ногой. Сейчас она вам расскажет, какой я взяточник и охальник!
А ты сегодня с ней говорил? спросил Хусаинов, спускаясь к третьему этажу. Капитан шёл рядом.
Возле подъезда столкнулся с ней, на пути к Артемьевым. Что, говорит, случилось, Сергей Сергеевич? Да Ленку Артемьеву, говорю, убили! Она заахала. Вот и весь разговор.
А не рассказал, как убили?
Я сам не знал. Да если б и знал с какой пьяной радости стал бы этой лахудре оперативку выкладывать? Идиот я, что ли? Вот её дверь. Мозги мылом смажьте, если нет вазелина! Я вам больше не нужен?
Спасибо, нет.
Милиционер, козырнув, вразвалочку удалился. Следователь нажал на кнопку звонка. За дверью заулюлюкало. Никаких других звуков не раздалось. Алексей Григорьевич ещё раз вдавил кнопку, потом ещё и ещё, держа с каждым разом дольше. Если бы он занимался этим сознательно, размышляя над тем, почему старуха не открывает, а не над тем, что случилось этажом выше, то ограничился бы, пожалуй, одной попыткой. Его размышления оборвал стук шпилек по лестнице. Это шла назад Кременцова. Два санитара тащили за ней носилки.
Что вы здесь делаете? поинтересовалась она, поравнявшись с шефом. Её большие, синие, хитровато-въедливые глаза под длинными, тонкими, вскинутыми до самой чёлки бровями смотрели уничтожающе, я не вижу на этой двери таблички с надписью: «Если ты мудак позвони»!
Санитары разом заржали, продолжив путь к четвёртому этажу.
Твоё голливудское чувство юмора начинает меня бесить, сказал Хусаинов, отпустив кнопку, скажи-ка лучше там, у подъезда, бабка в зелёной кофточке не маячит?
Бабка маячит, но не в зелёной кофточке, а в оранжевом плащике, промурлыкала Кременцова, вспомнив, как Хусаинов обозвал её утром сопливой, глупой девчонкой, бабка ничего, умная. Если вам её плащ не очень понравится, я схожу в магазин и куплю зелёную кофточку.
Сходи в задницу, предложил Хусаинов и устремился вниз. Кременцова бросилась вслед за ним, видимо, давая этим понять, что она вполне доверяет его практическому знакомству с маршрутом.
Недавняя собеседница Вероники Валерьевны в элегантном оранжевом одеянии, испытавшем дожди и бури сороковых годов, ошивалась по двору не одна. Десятков пять-шесть жителей района столпились там, ожидая выноса тела молодой женщины. Подойдя к старухе, громко рассказывавшей о том, как она полжизни пыталась вернуть покойницу на путь истинный, Хусаинов с помощью Кременцовой нежно отвёл её от толпы и тихо спросил:
Мартынова где?
Вероника-то? хлопнула глазами бабулька, так она дома сидит, вас ждёт! Вы в подъезд вошли, и она за вами шмыгнула сразу.
Нет её дома, жёстко насела на старушенцию Кременцова, мигом вкурившая, что к чему, пятнадцать минут трезвонили без толку! Она слышит-то хорошо? Или точно так же, как ты мозгами ворочаешь?
Хорошо, обиделась старушонка, лучше, чем надо!
Вынесли труп, упакованный, к огорчению публики, в непроглядный чёрный пакет. Старуха перекрестилась. Достав платок, утёрла глаза.
Горе-то какое! Тридцать семь лет! Красавица, умница! Никому отродясь ничего худого не говорила А что пятёрку тогда взяла у меня да не отдала, так Бог ей простит!
Тело погрузили и увезли. Толпа стала расходиться.
А вы не знаете, что она собиралась мне сообщить? спросил Хусаинов. Старуха высморкалась. Сложив, убрала платочек.
Кто? Вероника?
Да.
Ерунду! Она, дескать, слышала, как Виталик Артемьев ночью Ленке орал: «Язык бы тебе оторвать за эти слова! Язык оторвать бы!» И про икону какую-то. Словом, нечего её слушать! Мало ли, что орал! Они ведь всегда орут, когда пьяные.
Алексей Григорьевич очумело взъерошил волосы. Кременцовские брови ушли за чёлочку. Догадавшись по выражению лиц своих собеседников, что её сообщение потрясло их до глубины души, старушка пробормотала:
Да, про икону! А про какую не знаю. Вы у неё у самой об этом спросите! Дома она сейчас. Хотите, дам ключ?
Так у вас есть ключ от её квартиры?
Да, есть. Она, когда уезжала в мае на дачу к дочке своей, дала мне его, чтоб я у неё цветы поливала. Вчера приехала. А ключ, сволочь, позавчера у меня упал за комод, и я его вытащить не могу! Комод надо сдвинуть, а он тяжелый, как
Вы живёте где? перебил Алексей Григорьевич.
Вон в том доме, махнула бабка жёлтой рукой на многоэтажку за магазином, десятый год уж там я живу! А раньше жила
Юлька, за ключом! скомандовал Хусаинов и со всех ног побежал к подъезду. Кременцова гневно тряхнула своими тёмными, постоянно лохматыми волосами и поплелась с оранжевой бабкой ворочать её дореволюционный комод.
Впервые услышав менее частый, чем дробь отбойного молотка, стук Юлькиных каблучков, Алексей Григорьевич ощутил внезапную жалость к своей помощнице. Приближаясь к подъезду, он уловил оттенок этого чувства, знакомый с детства. Однажды, будучи совсем маленьким, он сломал своего любимого заводного мишку и горько плакал, жалея даже больше себя, чем этого мишку. Как только стук каблучков затих вдалеке, Хусаинов снова стал взрослым и мысленно обругал себя. Вот придурок! Как будто больше подумать не о чем!
На Москву опускались сумерки. Хусаинов шёл вверх по лестнице не спеша, размышляя, о чём и как говорить с Артемьевым, безобидным сорокалетним пьянчугой, который ночью кричал жене, что ей нужно вырвать язык, а вечером обнаружил её с оторванным языком. Относительно его алиби никаких сомнений быть не могло: если Кременцова сказала, что он весь день провёл на работе значит, звонила и начальнику цеха, и на контрольно-пропускной пункт, она вполне въедливая особа. Перинский также не мог дать маху: если сказал, что смерть наступила примерно в полдень, значит смерть наступила между одиннадцатью и часом. Этой старухе, Мартыновой, нет резона сочинять сказку именно про такой Артемьевский крик в ночи, если ей, конечно, действительно неизвестно, какая смерть постигла её соседку. Если б она хотела Артемьева засадить, не зная об обстоятельствах этой смерти, то врала бы иначе, например: «Голову проломлю!», или «Задушу!» Значит либо знает, либо не врёт. Пока Хусаинов даже и не пытался составить из этих фактов какую-либо картинку. Он просто их отмечал.