Эй, хватит сидеть вам, куряки, подбежала к ним маленькая, чуть больше Матуни женщина, айда в горелки.
Каки горелки осенью?! возмутился Полоша, но загасил окурок и, бережно спрятав его в карман, встал. Вот я тебя, чтоб не путала!
Женщина, взвизгнув, метнулась от него, Полоша, притворившись, что не успел ухватить её за куртку, рванул следом, и они сразу затерялись в толпе. Остальные засмеялись.
А чо, айда, мужики.
Успеем и насидеться, и належаться.
И то, бабёнкам вон и поиграть не с кем, молодняк один!
Что такое горелки, Гаор не знал, но о смысле происходящего догадался легко. Перемена она перемена и есть. Где ещё и поиграть, и побегать? Но у него ещё на две хорошие затяжки хватит, и он остался сидеть, когда остальные уже ушли. Перед ним крутилась весёлая и вроде совсем уж беззаботная толпа, в которой только по росту, да ещё голосу можно было отличить мужчину от женщины. Гаор уже давно заметил, что одеты все здесь одинаково: штаны, рубашки, комбезы, ботинки, у женщин только волосы длиннее, и они их по-всякому закручивают на макушке, но не принятыми у ургорок фигурными узлами, а простыми пучками, оставляя лоб и шею открытыми. Интересно, это хозяин женщинам отдельной одежды не даёт, или так у рабов принято? И у кого спросить не знает, и не обидит ли этим вопросом, тоже неизвестно. Так что пока примем молча.
Неподалёку от него остановились две, судя по росту, девчонки, как и все, в куртках с капюшонами поверх комбинезонов и, глядя на него в упор, звонко полупрокричали-полупропели.
Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!
Гаор не понял ни слова и даже не был уверен, что сказанное относится к нему, и потому продолжал сидеть, приступив к последней, чтоб уж до конца, затяжке.
Девчонки переглянулись и повторили. С тем же результатом. Снова переглянулись.
А ты чего за нами не гонишься? спросила одна.
А должен? ответил вопросом Гаор, медленно, с сожалением, выпуская дым.
Мы тебя дразним, дразним, а ты ни с места.
Гаор оглядел докуренный до губ остаток сигареты, убедился, что ничего уже из него не выжмет, и погасил, сдавив пальцами и растерев в пыль, которую уронил, вставая, себе под ноги.
А когда поймаю, что делать? на всякий случай уточнил он.
А ты поймай! радостно заорали девчонки, бросаясь от него в разные стороны.
Гаор рассмеялся им вслед и вошёл в толпу, игравшую в неизвестные ему игры, шутившую и ругающуюся непонятными словами, беззлобно отпихивающую его с дороги, как старшекурсники в «диком мяче», где и руками, и ногами, и по-всякому и бьёшь, и ловишь, и отбиваешь, отпихивали путающихся под ногами «мальков». Да, он пока чужой здесь, не знает, не понимает, но у него ещё всё впереди. Пока категорию не потерял.
Зима, 2 декада, 5 деньКаждый день похож на другой и всё равно на особицу. Потихоньку укладывались в памяти слова, имена, лица, правила и порядки.
Здесь тоже пели, в выходной дозволялось. Выяснилось с одеждой. Да, как он и думал, просто хозяину так удобнее, чтоб все одинаково ходили, тогда только размеры подобрать и всё.
Зуда больше не приставал к нему и вообще стал таким тихим, что Гаор вообще его не замечал. Вот только Тукман Гаор старался держаться от него подальше, но мальчишка вечно попадался ему на глаза, то и дело оказывался в опасной близости, и у Гаора всё чаще чесались кулаки врезать этому дураку уже всерьёз.
В один из вечеров, после ужина Гаор уже привычно размялся, отжался довёл все-таки до пятидесяти и прикидывал, выдержит ли его вес верхняя перекладина, скреплявшая под потолком стояки коек, уж очень хотелось поподтягиваться он и в училище любил турник больше других снарядов. Рубашку и штаны Гаор на разминку снимал, оставаясь в нижнем белье эту декаду он носил армейский комплект, такой привычный и даже приятный, ему совсем новый и целый выдали. Внимания на него уже никто особого не обращал, как и в камере тогда привыкли же к его отжиманиям, а тут ещё волшебная, как он убедился, формула: «Матуха велела», избавляла от любых вопросов. Словом, всё хорошо, и на тебе! Опять Тукман рядом. Вылупился и смотрит. И так лезет, того и гляди, опять руки распустит, а он в одном белье. Гаор выругался в голос с досады и пошёл одеваться. Тукман, похоже, обиделся, на что Гаору было трижды и четырежды плевать, а временами и хотелось довести дело до драки, но что бывает за драку, ему сказали. Если узнают надзиратели, то двадцать пять «горячих» точно обеспечено, а не узнают, так Старший сам тебе накостыляет за милую душу. За надзирательские хоть пожаловаться другим можно, а Старший влепит, так жаловаться некому. Сам виноват! Потому Гаор и решил просто уйти. Сегодняшнюю норму он уже выкурил, но можно просто постоять с остальными курильщиками, а заодно, может, и выяснить, куда ещё бегают курить: в умывалке не все курят, куда-то же уходят. И тут его окликнул Старший.
Рыжий, пошли.
Иду, сразу ответил Гаор, заправляя рубашку в штаны.
Ни куда, ни зачем он не спросил по неистребимой армейской привычке к подчинению.
Вслед за Старшим он прошёл по коридору к Матуне? Совсем интересно! Может, чем-то помочь надо? Он уже как-то разбирал для Матуни рваные и мятые коробочки, читая надписи. Но в кладовке Матуни их ждали. Мать, остальные матери, Мастак, степенный немолодой Юрила и пользовавшийся общим уважением, как уже заметил Гаор, светловолосый в желтизну и с необычно светлыми голубыми глазами Асил, по комплекции не уступавший памятному по камере Слону.
Все стояли в глубине кладовки, и как только он и Старший вошли, Матуня ловко задвинула самодельный засов.
Гаор насторожился.
Проходи, мягко подтолкнул его в спину Старший.
На суд похоже подумал Гаор. Но судить его не за что, если и нарушил он что, то по незнанию. До сих пор к его промахам относились снисходительно, называя, правда, иногда тёмным. А больше всего это молчаливое собрание походило именно на свой, тихий и безжалостный, как он хорошо знал, суд. Сам в таких участвовал, когда на фронте решались вопросы, которые офицеры знать не должны. И случалось, что приговорённый таким судом исчезал. Неприятно потянуло холодом по спине.
Такое дело, начал Старший, как только они встали в общий круг. Рыжий-то, похоже, и не знает всего, на Тукмана сердце за то держит.
Так это из-за Тукмана? За то, что он тогда ему нос разбил? Да на хрена, там уж и зажило всё, это его так отделали, что до сих пор синяки не сходят. Гаор начал злиться и нарушил главное правило таких судов: пока не спросили, помалкивай.
Он меня лапать полез, я же и виноват?!
Мать покачала головой.
Придурочный он, роста только большого, а ума как у малóго.
Я его не трогаю, возразил Гаор, пусть не лезет только. Что он как приклеился ко мне.
Он ко всем так, вздохнула Матуха, ласки просит.
Ты что, не помнишь? спросил Мастак, отметелили тебя когда, только свет погасили, всё и разъяснилось.
Как били, помню, буркнул Гаор, а потом мне только больно было.
Ну, так знай, заговорил Асил. Зуда это виноват. Наплёл Тукману, что ты гладкий со всех сторон и нету у тебя ничего, а, дескать, не веришь, пощупай, как заснёт. Тот с дурости своей и полез. Ему же что скажи, то и сделает.
Гаор прикусил губу. События той ночи теперь выстраивались совсем по-другому.
Так что на Тукмана ты зла не держи, заговорил Юрила. Его пошлют, он и пойдёт, куда послали.
Все негромко и не очень весело рассмеялись. Улыбнулся невольно и Гаор.
А вот с Зудой что делать? спросил Старший, глядя на Гаора.
Гаор молча пожал плечами.
Он под смерть тебя подставил, сказала Маанька, тебе теперь его жизнь решать.
А тоже ведь не со зла, задумчиво сказала Мамушка, командовавшая, как уже знал Гаор, всеми женщинами по работе.
Ну, так и убить не хотел, сказала Матуня, и выжил Рыжий не по его старанию.
Вот и бултыхается он теперь как дерьмо в проруби, не тонет, не всплывает, с досадой сказал Юрила, пообещал ты ему Старший, что он за Рыжего жизнью ответит, по делу обещал, чего уж там. Так ведь жив Рыжий, надо и Зуде жизнь дать.
Или уж убить, чтоб зазря не маялся, усмехнулся Асил. Решай, Рыжий, вас одной верёвочкой повязали.
Пока говорили, неспешно, как и положено, на суде, Гаор успел обдумать, и после слов Асила честно ответил.
Я обычаев не знаю, как вы скажете, так и сделаю.
Слова его матерям понравились, Мать даже улыбнулась ему.
Так что, звать Зуду? спросил Старший.
Нет, сказала Мать. То при всех было, и это пусть так же. Согласен, Рыжий, простить Зуду? Что не со зла так получилось?
Гаор пожал плечами. Они молча ждали его ответа.
Ничего нет дороже жизни, наконец тихо сказал Гаор. Я ему смерти не хочу.
Так и будет, веско сказала Мать.
Кивнули и остальные.
Гаор перевёл дыхание. Не промахнулся! И в самом деле, дежурь в ту ночь другой надзиратель, не эта сволочь, обошлось бы куда меньшим. Зуда ж не подгадывал именно под того, а ходить и ждать смерти тоже то ещё удовольствие. Пробовали, знаем. Нет, пусть Зуда живёт, а если полезет, он сам ему и врежет. Теперь ему уже можно. Но вот почему на суде получилось, что матери главные? Он чувствовал, что неспроста это, что с женщинами тут по-особому. Но это потом.
Они уже вошли в спальню, готовившуюся ко сну.