Гаор пожал плечами. Они молча ждали его ответа.
Ничего нет дороже жизни, наконец тихо сказал Гаор. Я ему смерти не хочу.
Так и будет, веско сказала Мать.
Кивнули и остальные.
Гаор перевёл дыхание. Не промахнулся! И в самом деле, дежурь в ту ночь другой надзиратель, не эта сволочь, обошлось бы куда меньшим. Зуда ж не подгадывал именно под того, а ходить и ждать смерти тоже то ещё удовольствие. Пробовали, знаем. Нет, пусть Зуда живёт, а если полезет, он сам ему и врежет. Теперь ему уже можно. Но вот почему на суде получилось, что матери главные? Он чувствовал, что неспроста это, что с женщинами тут по-особому. Но это потом.
Они уже вошли в спальню, готовившуюся ко сну.
Зуда, не повышая голоса, но так, что его сразу все услышали, позвал Старший.
Зуда уже лёг, но тут же выскочил из-под одеяла и, как был, нагишом, подбежал к Старшему. Немедленно притихли остальные, окружив их тесным кольцом.
Так, браты, строго и даже торжественно, заговорил Старший, сами знаете, как оно было. С Тукмана спроса нет, обиженный он, такого не судят. Подставил Рыжего Зуда, крепко подставил.
Все дружно закивали. Зуда, бледный и съёжившийся, дрожал мелкой дрожью, не смея поднять глаза на Гаора, стоявшего рядом со Старшим.
Рыжий жив, в том заслуги Зуды нет. Это матери, да натура у парня крепкая. А чтоб дале у нас все лáдом было, надо, чтоб Рыжий при всех Зуду простил. Что не будет мстить ему.
Толпа одобрительно загудела. Гаора и Зуду мягкими толчками поставили друг против друга.
Проси прощения, Зуда.
По лицу Зуды текли слезы.
Прости меня Рыжий, всхлипнул он, то глупость моя, не со зла я, не хотел я тебе такого.
Говори, Рыжий, прощаешь Зуду?
Да, твёрдо ответил Гаор, прощаю.
Благодари за прощение, Зуда.
Неожиданно для Гаора, Зуда встал на колени и поклонился ему, коснувшись лбом пола у его ног, и остался так.
Руки теперь пожмите друг дружке и обнимитесь, скомандовал Старший.
Всё ещё стоя на коленях, Зуда поднял залитое слезами, искривлённое пережитым страхом лицо. И Гаор, смутно ощущая, что делает правильно, обхватил его за плечи и поднял.
С миг, не больше, они стояли, обнявшись, в плотном молчаливом кольце. И одновременно вокруг зашумели, Гаор отпустил Зуду, а Старший уже совсем другим, строгим, но не торжественным голосом стал распоряжаться, назначая на завтра дневальных, переводя кого-то из одной бригады в другую. Гаор понял, что всё, в самом деле, кончилось, и пошёл к своей койке. Дневалить, как он понимал, ему ещё рано, тут он многого не знает. И от Плешака его вроде не с чего забирать.
Он, стоя, разбирал свою койку, чтобы пойти ополоснуться на ночь и сразу тогда лечь, когда Полоша, уже лежавший на своей, сказал ему.
Это ты правильно сделал, что простил.
Гаор сверху вниз посмотрел на него.
Между братами всяко быват. Когда не со зла, а по глупости, надо прощать. Браты заодно должны держаться, несвязанный веник и мышь переломит.
Последняя фраза осталась совсем непонятной, но Гаор её запомнил, чтобы завтра узнать у Плешака, и спросил о слове, которое говорил Старший, и с которого начал Полоша.
Что это, браты?
Братья, значит. Не по крови али утробе, а как мы все. Ну и рóдных так зовут, когда заодно они.
Ещё одно новое слово, но о смысле утробы он догадался и, кивнув Полоше, ушёл в душевую. Надо успеть до отбоя.
И уже в темноте, привычно лежа на животе под одеялом, он сначала мысленно достал из папки лист, на котором записывал новые слова, проверил получившийся словарик, вписал туда браты и утроба, вписал перевод слова браты, сделав пометки, братья по крови и по утробе, видимо, по отцу и матери, убрал лист и завязал тесёмки. И только после этого подумал о Гарвингжайгле, своем брате по крови, но не брате. А ведь могло быть и по-другому. У них разница да, в три года, когда он впервые увидел Братца, ему было шесть, а Братцу три, и, похоже, ссорили их специально, даже не просто ссорили, а стравливали. И делали это по приказу отца, в доме ничего не делалось без его ведома и приказа. Зачем? Ну, об этом древние говорили: «Когда братья дружат, отцы недолго живут». А вот зачем, сделав их врагами, потом приказывать ему ездить с Гарвингжайглом телохранителем? Какой телохранитель из врага? Но зачем-то это же было нужно? Кого так проверял отец? Его, или Братца? Глупо успел подумать, окончательно засыпая, Гаор.
Фишки, сигареты и зажигалки все держали в тумбочках, носить их с собой на работу не разрешалось. Фишки на обысках, как рассказывал Гаору Плешак, просто отбирались, а за сигареты или зажигалку двадцать пять «горячих» самое малое, что можно огрести.
Понимашь, паря, Плешак подвинул контейнер вровень с остальными, пожара они боятся страсть как. Вот и курить разрешают только в умывалке, да на дворе, когда выпускают. А ещё где поймают Плешак даже головой покрутил в ужасе.
Что такое пожар здесь, среди всевозможного пластика и бумажных коробок, Гаор хорошо представлял, поэтому строгости с куревом его не задевали и не обижали. Одно сознание, что вечером перед сном сможет покурить, делало его добрым и снисходительным. После суда всё было у него нормально. Но ведь он уже так думал, что вот наладилось всё, и тут же началось. С ним такое и на фронте случалось, и на дембеле. Только успокоишься, забудешь про всё и думаешь, как придёшь домой и завалишься с книжкой или с хорошей девчонкой, так звонок.
Явиться в Орртен.
Значит, всё бросить и бежать сломя голову в родовой замок, к отцу. Пару раз его вообще неизвестно зачем вызвали. Он просидел под дверью отцовского кабинета три периода, не меньше, а потом его один раз впустили, и отец, не глядя на него, бросил:
Можешь идти.
А в другой раз даже не снизошёл, через адъютанта отпустил. Было уже слишком поздно, и он переночевал в своей бывшей комнате, почему-то её никто не занимал, а ночная повариха накормила его холодной, оставшейся от ужина всякой всячиной. Он ел прямо на кухне, сооружая себе из всяких мясных и рыбных обрезков и уже засохших ломтей хлеба бутерброды, а повариха сидела напротив, смотрела, как он ест, и угощала:
Ты ешь, всё равно это уже на выброс списали.
Он кивал и ел, запивая холодной бурдой, изображавшей кофе. Кофе для слуг. Когда он горячий, с сахаром, его ещё можно пить, а такой
Здесь кофе не лучше, но матери стараются, чтобы хоть подсластить его, а вечером дают чай, и тоже хоть чуть-чуть, но сладкий. Нет усмехнулся Гаор, выравнивая штабель, чтобы коробки не перекосились и не давили друг друга здесь паёк не хуже, ненамного хуже. И никто не говорит, что он много ест, и из-за него другим может не хватить, чем его часто попрекали в отцовском доме. Почему в Орртене так плохо кормили? Нет, вроде и порции были не маленькие, в посёлке было голоднее, он помнит, не всю память из него Сержант выбил, но на вкус еда в Орртене была противной.
Странно, но Гаор всё чаще вспоминал посёлок, в котором жил до появления отца. Вдруг ни с того ни с сего всплывали в памяти то грязно-красный тряпичный мячик, то, как играл с другими мальчишками в войну, то высокий худой и всё время кашляющий мужчина из соседнего дома, он боялся его, но не помнит почему Вспомнить мать не удавалось, только руки, обрывки фраз и та песня Но об этом он старался не вспоминать, потому что к горлу сразу подкатывал комок, и хотелось выть, биться об стену и кому-нибудь, все равно кому, врезать так Но те, кто заслуживал, были далеко и недосягаемы по многим причинам, а отыгрываться на том, кто под рукой или безответен нет, он до этого никогда не опускался.
Рыжий.
Чего?
У тебя сигарет ещё много осталось?
Гаор повернул голову. Он лежал на своей койке поверх одеяла, обхватив руками подушку отдыхал после разминки, довёл-таки отжимания до сотни, но видно перебрал, последний десяток на злости дохрипел, пришлось лечь отдохнуть. У его койки стоял и маялся Махотка.
А тебе зачем? спросил Гаор. Тебе конфеты нужнее.
Курит она, нехотя признался Махотка. Дай одну, а? В выдачу две отдам.
Гаор дотянулся до тумбочки и достал пачку, вытряхнул сигарету.
Держи. А сигаретами не считаются.
Махотка с интересом посмотрел на него.
Это как? Говорят, у вас, ну, голозадых, заведено так, одну взял, две отдал.
Тебе как врезать? поинтересовался в ответ Гаор. За всё сразу, или по отдельности?
Ты ему разá за глупость дай, посоветовал с соседней верхней койки Волох, а то довалялся с девками, что вроде Тукмана стал, всему верит.
Махотка покосился на поросшие светлыми волосками руки Волоха и вздохнул.
Давай, и наклонил голову под удар.
Гаор стукнул его ребром ладони по шее повыше ошейника, и инцидент был исчерпан. Махотка ушёл охмурять очередную девчонку, а Волох уже без всякого подвоха спросил:
А что, и вправду там сигаретами не считаются?