Что за глупости, у тебя есть свой дом! Надо договориться с сиделкой и все, отчеканил Джон.
И правда, так будет лучше и удобнее для всех, согласилась Норма, переводя взгляд на вазу с дюжиной красных роз.
Отказать Майку будет непросто, но так будет лучше. Если она согласится поехать к нему, Джон ни за что не приедет ее навестить. Прожить месяц, а то и больше вдали от внучки казалось пыткой.
Как дела у Оливии? Я вчера звонила и говорила с ней по телефону. Вэл тебе не рассказывала?
Нет, и о чем вы говорили? Джон облокотился на спинку кресла.
Я ей рассказывала, что лежу в больнице. Сказала, что мне сделали операцию. Знаешь, я, наверное, так много об этом говорила, что к концу нашей беседы услышала от Ливи четкое «ация». Уверена, что она хотела сказать слово «операция».
Все может быть, так что давай поправляйся, чтобы не пропустить первое настоящее слово своей внучки! ответил он, бросая взгляд на часы.
Уже уходишь?
Джон не успел ответить, в дверь палаты постучали, и тут же в комнату вошла молодая девушка в голубой униформе медсестры.
Добрый день, ну как у вас дела? спросила она, широко улыбаясь. Это ваш сын?
Да, старший, с гордостью ответила Норма, с трудом дотягиваясь до сына. Она хотела похлопать его по руке, но вместо этого ее пальцы только соскользнули по шелковистой ткани его пиджака.
Вы молодец! У нас весь коллектив мечтает с вами познакомиться, с восхищением затараторила девушка.
Норма сразу поняла, о чем сейчас пойдет речь, но вклиниться в болтовню Анны было невозможно. За эти пять дней Норма прониклась симпатией к девушке, которая с удовольствием задерживалась у нее в палате, чтобы поговорить обо всем, кроме болезни и политики. И, конечно, сын Нормы нередко становился героем их бесед. Анна искренне восторгалась им и, как уверяла Норму, даже ставила в пример своему парню. Эту историю она рассказывала сегодня утром, и сейчас она звучала снова, но адресатом был совсем не тот человек.
У нас в больнице много всякого было, но чтобы сын вот так украсил палату матери, это дорого стоит, закончила Анна.
Норма с беспокойством посмотрела на Джона. Он вежливо улыбался одними губами, в то время как глаза превратились в узкие щелочки холодной ярости.
Давление у вас, как у молоденькой девушки! продолжала Анна, на этот раз уже обращаясь к Норме. Бумаги на выписку вы уже заполнили, так что, думаю, завтра мне придется с вами попрощаться.
Да, насчет бумаг, я хотела тебя попросить изменить адрес, я буду проживать
У меня дома, в Лос-Гатос, закончил за нее Джон.
Норма в недоумении подняла взгляд, встретившись с улыбающимся лицом сына.
Конечно, ты будешь жить у меня, я же твой любимый сын.
Ну что за мужчина! с восторгом сказала Анна. Сейчас принесу новый бланк, и вы сможете его заполнить.
9
На улице уже давно стемнело, и фары впереди идущей машины были единственным, что Валерия видела сквозь пелену горьких слез. Слезы тихо катились по ее щекам, падая на руль. Радиоприемник молчал, и только редкие капли дождя и размеренный ход щеток по лобовому стеклу озвучивали это позднее путешествие. Еще час назад у Валерии и в мыслях не было садиться за руль, а сейчас она уверенно двигалась в общем потоке машин по фривею, направляясь в Сан-Франциско.
Сегодня утром за завтраком она снова подняла вопрос о детском садике, ни на что не рассчитывая. Для нее это было скорее желанием выговориться, поделиться с мужем своими мыслями, нежели руководство к действию. Но, к ее собственному удивлению, Джон не просто ее услышал, но даже согласился в следующем месяце начать поиски подходящего садика. Эта новость оказалась такой волнительной, что Валерия весь день порхала от радости, не веря тому, что ее жизнь скоро станет прежней. Надежда жила в ней чуть меньше десяти часов, потому как уже за ужином Джон сообщил, что завтра Норму выписывают и месяц реабилитации она будет жить у них в доме.
Ты шутишь? спросила Валерия, поперхнувшись соком.
Нет. Первое время ей будет тяжело обходиться одной, поэтому она поживет у нас, ответил Джон, продолжая невозмутимо разрезать филе лосося на своей тарелке.
И как ты себе это представляешь? Где у нас она будет жить?
Разве у нас нет гостевой комнаты? Твои родители пару недель назад там жили, думаю, и моя мать как-нибудь устроится.
Разве у нас нет гостевой комнаты? Твои родители пару недель назад там жили, думаю, и моя мать как-нибудь устроится.
Как скажешь, ответила Валерия, вставая из-за стола. Я пошла одеваться.
Куда это ты собралась?
А я разве тебе не говорила? Мы с Рондой договорились встретиться в Сан-Франциско. Я до последнего сомневалась, но сейчас понимаю, что отказываться никак нельзя. Кто знает, когда теперь я смогу позволить себе такую роскошь.
Не перегибай палку, бросил ей вслед Джон, но запрещать не стал.
И вот теперь вся в слезах Валерия гнала в город, где ее никто не ждал. Она могла позвонить Ронде и попросить о встрече, но так этого и не сделала. Впервые за долгое время вырвавшись из дома, она хотела побыть одной, наедине со своими мыслями и чувствами.
К тому моменту, как ее белоснежный «Линкольн» въехал в Сан-Франциско, дождь уже барабанной дробью стучал по стеклу, а щетки метались из стороны в сторону, в попытке расчистить горизонт. Валерия двигалась по наитию, по внутреннему навигатору, встроенному в память. Она сама не поняла, как оказалась на холмах в районе Рашен-Хилл. Первый раз прогуливаясь с родителями в этой части мегаполиса, она с восхищением и завистью смотрела на прохожих. Вглядывалась в их лица, пытаясь понять, чем они отличаются от нее, почему они живут здесь, в настоящем раю, в то время как их семья прозябает на окраине города, где пожухлая пальма, одиноко стоящая у самой обочины дороги, это единственное зеленое пятно, освежающее серость и холод трассы. Жить здесь, вблизи с петляющей Ломбард-стрит, было смелой мечтой ее детства.
И это желание исполнилось сполна, ведь именно здесь располагалась их с Джоном квартира. Валерия до сих пор, закрывая глаза, могла гулять по комнатам, чувствуя под ногами лакированную поверхность доски, вдыхая сочетание аромата свежезаваренного кофе с благоуханием магнолий, цветущих на улицах города, но больше всего в этих путешествиях в прошлое она любила подходить к окну и любоваться видом на город. Еще три года назад они были ярыми сторонниками жизни в мегаполисе и с недоверием относились к тем, кто променял городскую суету на уединение в глуши, но рождение Оливии заставило на многие вещи посмотреть другими глазами. Продажа двухкомнатной квартиры с потрясающим видом на залив стала только первой из них, затем под удар попал и кабриолет «Порше».
Почему она позволила Джону втянуть ее в эту авантюру? Почему сейчас, спустя всего два года, она чувствует себя чужачкой в родном городе? Никогда прежде она не замечала нищих, снующих вокруг, не слышала призывы к действию от безумцев, пристающих на улице с очередной вымышленной петицией с претензиями к властям, не видела грязи А может, город так изменился в ее отсутствие? Может быть, он просто мстил ей за это предательство? За глупый побег? Еще два года назад она бы спокойно вышла из машины и прошлась по этой узкой улочке, вдыхая полные легкие свежего прохладного воздуха. Но все изменилось, и Сан-Франциско теперь пугал ее как никогда прежде.
На часах было без четверти десять самое время возвращаться домой, чтобы не нарушать правил, установленных Джоном. Но вместо этого она резко вырулила на дорогу и, нажав на газ, рванула вниз по крутому склону в сторону залива.
В следующий раз, когда она припарковала машину, ее окружали незнакомые дома и ночные заведения. Вокруг было много бездомных, которые, укрываясь пакетами и разными тряпками, пытались спастись от воды, безнадежно хлюпающей в башмаках и заливающей за шиворот. Взглянув в зеркало и подправив макияж, Валерия взяла в руки сумку и вышла из машины. Маленький саквояж не мог спасти ее от проливного дождя, но она продолжала держать его над головой, петляя среди прохожих.
***
На семнадцатом этаже медийного комплекса, где размещалась редакция центрального телеканала, было тихо и темно. Работники уже давно разошлись по домам, и только дежурная группа оставалась сидеть в просторном кабинете, отслеживая ленту новостей. Иногда они что-то громко обсуждали, и тогда их звонкие голоса эхом разносились по этажу, раздражая Ронду. В общем зале, где ее стол с одной стороны граничил с рабочим местом ведущей утренней программы Лизы Хейз, а с другой стороны упирался в глухую стену, она сидела с пультом от телевизора в руках, то прокручивая взад-вперед пленку с какого-то светского раута, то вплотную придвигаясь к экрану и досконально изучая стоп-кадр. Ее стол был завален разными журналами и файлами, которые она час назад вынесла из архива. Официально Джим Беннетт не отстранял ее от дела Каролины Говард, но по факту уже третий эфир на эту тему был отдан Алану Пэрри. Это начинало раздражать, как и то, что Джон после каждого такого выпуска становился все более резким и едким в общении с ней.