Осталась я в этом доме с ним, с сыном ейным. Увечный был. Сильно изранетый на трёх войнах в финскую, немецкую и с японцами в 45-м. После японской той по госпиталям долго мыкался, оттого и пришёл домой только в 50-м Болел всё время Ухаживала я за ним Расписаться предложил, чтобы домишко этот, значит, если что с ним случится, за доброту мою мне достался. Чтобы снова на улице не осталась.
Расписались
Тоже, чуть погодя, помер он Схоронила
Ну-у Так и осталась совсем одна я снова Сватались. Многие сватались. И тутошние, и приезжие-отдыхающие. Молодая была, здоровая, работящая. Но не лежало мое сердце ни к кому. Остыло оно, видно, до времени Да и домик этот, опять же. Чувствовала я, что притягивал он женихов. Богатое, как-никак, приданное-то. После войны, даже уже в середине 50-х, не всякий и комнатушку-то имел по общежитиям казённым больше маялись. А здесь целый домик. Ещё и с полисадничком. Сама видишь. Уж как он в оккупации уцелел то мне не ведомо. У бабули не спрашивала. Меньше говоришь, меньше спрашиваешь целее будешь Такие времена, девонька, были»
Тётка Стася искоса глянула на девушку:
Да и сейчас-то не шибко с кем разговоришься. Вот тебе первой рассказала Она погладила девушку по плечу, улыбнулась печально, а рассказала и в самом деле полегчало потери-то тянут Она чуть слышно вздохнула, потом обняла девушку за плечи: Знаешь, дочка, как оно бывает: сдюжишь боль-потерю свою дальше по жизни пойдёшь, счастье тебя отыщет. Не сдюжишь считай пропала: затянет тебя потеря, и будет счастье то рядом стоять а не увидишь.
Они посидели молча. И было не понятно: то ли ночную тишину слушает женщина, то ли прислушивается к себе, вспоминая и вновь переживая пройденное
Вдруг где-то невдалеке прошелестела крыльями ночная птица. Женщина словно очнулась:
Ну, моя хорошая, пойду я, сосну чуток. Уж и светает. Роса пала. Походи по росе босиком польза от этого большая. А я пошла. С утра бежать на работу рано. Оставь платок на плечах свежо. Спи завтра, сколь твоей душеньке угодно. Не думай пока ни о чём. Выспишься, в лес сходи, наберись силушки от сосен-то, а потом и решать будешь, что тебе дальше делать.
И пошла тётка Стася в дом, такая простая и понятная тётка, с такой сложной и непонятной судьбой.
***
Девушка проснулась и, не открывая ещё глаз, почувствовала, как мягкая высокая постель полностью поглотила её. Подушка тоже была мягкая и пахла то ли мятой, то ли мёдом. В комнате стоял полумрак, однако той свежести и прохлады, что появилась в хате с вечера и добавилась в предрассветный час, когда она наконец на цыпочках вошла в избу и в темноте на ощупь прокралась к себе в комнатку (тётка Стася спала на той самой широкой лавке под окном), не было.
Открыла глаза, потянулась, даже, кажется, от удовольствия мурлыкнула как котёнок, и зажмурилась, чтобы глубже почувствовать блаженство своего молодого тела.
И вдруг вспомнила!
Неужели это всё приключилось с ней?!
Она села на кровати. Идти уже никуда не хотелось. Хотелось только лежать и жалеть себя Но тут она услышала в ночи голос тётки Стаси, вспомнила её такой непростой и мучительный рассказ. Вот как, оказывается, жизнь может распорядиться. А она, эта простая с виду тётка, живёт, трудится, и ничего ей не мешает даже как-то радоваться жизни, не зачерстветь душой и прийти на помощь ей, молодой, здоровой, у которой ещё вся жизнь впереди.
Девушка решительно встала, оделась и вышла через кухню во двор.
Жаркий солнечный день был в самом разгаре. Она, как и вчера, ополоснула лицо тёплой духмяной водой из рукомойника, утёрлась, по-деревенски, подолом платья. Есть не хотелось.
«Пойду-ка я, и в самом деле, в лес. Приехала, а к лесу в гости так и не сходила. Лес и успокоит, и прохладит, и накормит, и напоит. Там и решу, что дальше делать».
К сосновому лесу дорога шла через насыпь железнодорожного полотна. Он начинался сразу за насыпью. В войну, видно, немцы вырубили все посадки вдоль дороги, потому до первых деревьев, за которыми и начинался густой лес, лежал травяной настил из лесных цветиков жёлтой «куриной слепоты», мелкой ромашки, стебельков облетевших одуванчиков и травы-муравы, правда, изрядно подсохшей на солнцепёке.
Она вошла в лес Сердце дрогнуло и забилось часто-часто. Этот сухой сосновый запах! Запах сосновой хвои, обострённый жаром июля Под ногами зашуршал серебристый жесткий мох, кустики земляники без ягодок виднелись тут и там
Она вошла в лес Сердце дрогнуло и забилось часто-часто. Этот сухой сосновый запах! Запах сосновой хвои, обострённый жаром июля Под ногами зашуршал серебристый жесткий мох, кустики земляники без ягодок виднелись тут и там
Девушка углубилась в солнечную тень леса Вот и прохлада Большой малинник, густо стоящие сосны вокруг, и журчанье родничка Она опустилась на колени, потом легла на спину и раскинула руки. Высоко в небе стояла, трепеща крыльями, какая-то птица Потом взгляд её опустился чуть ниже верхушки сосен, ещё ниже прямые стройные стволы деревьев. И, наконец ковёр из жёсткого, серебристого мха вперемежку с прохладным мягким зеленоватым мхом. На этом ковре она и лежала. Тишина Только языческий, чуть слышный и только ей шум, даже гудёж, сосен Она снова повела глазами, теперь уже быстро от ковра из мхов к верхушкам сосен там было небо! Голубое-голубое, высокое-высокое! Улететь! Улететь совсем! Туда, к жаворонку. И ещё выше ещё выше. Выше
Гул сосен и тихий шёпот лесного родничка убаюкал её
***
Спасибо вам, тётя Стася, большое. Если бы не вы, что со мной было бы? Страшно подумать. А решила я всё-таки ехать в Ленинград. Не останусь тут. Вы уж простите меня. Как только приеду вышлю деньги за билет. Писать буду обязательно. Никогда не забуду, что вы для меня сделали.
Да что я такое сделала, дочка? Привела домой, накормила, напоила, спать уложила. На улице одну не оставила. Денег на дорогу дала. Так ведь каждый так мог поступить.
Каждый да не поступил, а совсем даже наоборот.
Снова увидела дядьку-проводника потного, всклокоченного слюнявый его рот и смрад из этого рта
Вы же всё знаете
Ладно, ладно. Езжай. Только на мать сильно-то не обижайся кажный человек любит по-своему, и любовь свою проявляет по-разному.
Тётка Стася стояла на перроне, прикрываясь от солнца сильной загорелой рукой, и смотрела вслед уходившему к горизонту поезду.
«Будь счастлива, девочка»
Глава восьмая
В Ленинград.
Дверь купе поползла в сторону, и на пороге появилась миловидная темноволосая женщина с большими карими глазами, глядевшими на мир с некоторой грустинкой.
У неё за спиной маячил мужчина, чуть ниже ростом, полноватый, рыжеволосый и светлокожий.
Оба остановились в дверях, и женщина воскликнула:
Вот и наша попутчица! А мы уже с Женей решили, что никого у нас в купе до самого Ленинграда не будет.
Извините, если нарушила своим приходом ваш покой. В Поречье только купейные билеты до Ленинграда были.
Да что вы! вступил в разговор мужчина, подталкивая женщину в купе и с интересом разглядывая Милу. От этого взгляда ей стало немного неуютно, но она отмахнулась от этого ощущения и улыбнулась ему. А мужчина продолжал:
Нам, наоборот, как раз только приятно. Скучно, знаете ли, вдвоём сидеть в купе до самого Ленинграда. Вы, я понял, до конечной остановки?
Да, до Ленинграда.
Вот и замечательно! Будем лимонады пить и разговоры разговаривать. А мы в ресторан ходили. Ничего там нет! Вот только лимонадов и купили. Он бесхитростно улыбнулся.
Женщина согласно кивнула, а печаль в её глазах проявилась ещё больше. Она села на нижнюю полку напротив, рядом присел мужчина. Вблизи он выглядел моложе своей жены, возможно, из-за обилия веснушек на лице и руках, и белёсых, совсем белёсых ресниц и таких же бровей. Небольшие глаза его, светло-голубые, с яркими черными зрачками, влажно блестели и всё так же с интересом осматривали, именно осматривали Милу.
Давайте знакомиться. Я Евгений Аркадьевич.
Он протянул ей свою руку, и она, пожимая её, тёплую, полноватую и мягкую, вновь почувствовала себя неловко.
Моя жена Алевтина Львовна. Отдыхали на курорте. Красота такая! Чудный лес, сказочное озеро, и всё, знаете ли, овеяно языческим таким прошлым. И с погодой повезло. Жарковато, правда, но в сосновом лесу этого не ощущается. А наш санаторий прямо в лесу, у озера. Место, скажу я вам, замечательное! А вас как, простите, звать-величать?
Людмила, смутилась она, можно просто Мила.
Замечательно, «просто Мила!» заулыбался Евгений Аркадьевич, обнажая белоснежные, один к одному, ровные зубы, и его жена тоже улыбнулась ей грустными глазами.