Людмила, смутилась она, можно просто Мила.
Замечательно, «просто Мила!» заулыбался Евгений Аркадьевич, обнажая белоснежные, один к одному, ровные зубы, и его жена тоже улыбнулась ей грустными глазами.
Так, разговаривая ни о чём, они и ехали до самого вечера.
Милу всё время не покидало чувство, что Евгений Аркадьевич приглядывается к ней. От этого было почему-то неспокойно.
Когда стемнело, решили спать укладываться. Улеглись.
Ей не спалось.
Вспоминалась мама, недовольно глядевшая на неё даже сейчас сквозь призму увеличивавшегося между ними расстояния, отстукиваемого колёсами поезда; девчонки какими увидела она их в этот первый и последний день своего приезда в родной городок; он о нем нет! не надо о нем! и отчего-то за всеми этими картинами, где-то вдалеке, смутно, но совершенно очевидно, возникало присутствие Евгения Аркадьевича это холодило ноги и создавало тревожное, хотя и необъяснимое почему чувство
Она встала и потихоньку вышла в коридор, стараясь не стукнуть дверью.
В коридоре тускло мерцал свет. Окна были приоткрыты, занавески трепыхались на ветру, и в вагон врывался ночной, по-настоящему свежий, настоянный на ароматах соснового леса, чуть влажный воздух. Она встала у окна и вдохнула его полной грудью. Тревога отпустила. Как хорошо-то! Будущее?.. как ни странно, мысли о будущем больше не тревожили. Ведь всё решено. Осталось только частности уладить: с пропиской, работой, жильём. Но это сейчас может подождать. Об этом можно будет подумать позже Или вот, например, приедет она в Ленинград, и всё само собой решится именно так ей, почему-то в этот ночной ароматный час и показалось. Она легко улыбнулась и опять глубоко вдохнула ночной аромат
Тихонько зашуршала за спиной открываемая чьей-то рукой дверь купе, и она услышала мягкий, и ей показалось обволакивающий, голос Евгения Аркадьевича.
Что стряслось у вас, Мила? Весь вечер за вами наблюдал. Что-то тревожит вас. Вы к кому в Ленинград едете?
Его голос звучал мягко и сочувственно. В нём слышалась неподдельная забота.
Ни к кому, отчего-то сразу, не раздумывая, ответила она, обернувшись к нему.
Евгений Аркадьевич встал рядом, близко, коснувшись при этом, будто случайно, своей грудью её спины, отчего по ногам Милы пробежала противная мелкая дрожь. Ей снова стало неловко Он постоял молча её неловкость усилилась потом тоже глубоко вдохнул воздух и лёгким касанием руки вдруг поправил её растрепавшиеся на ветру волосы. Она вздрогнула, а он, как будто не замечая этого, задумчиво произнёс: А я вот смотрю, что ничего вы Милочка, о себе так и не рассказали, кроме того, что гостили у мамы и возвращаетесь в Ленинград. Странным мне это показалось да и Алевтине моей тоже. Каникулы еще не закончились, а вы в Ленинград Вы не стесняйтесь, можете рассказать. Возможно, вам, дорогая моя, помощь нужна Так мы с Алевтиной поможем у нас у самих дочка вашего возраста. На экономическом факультете учится. Сейчас у бабушки в Херсоне Так хотите рассказать?
Его голос баюкал: тихий, мягкий, искренний «Милочка», «дорогая моя» заботливый
И она, загипнотизированная этим мягким, проникновенным голосом, всё-всё без утайки ему выложила.
Было уже далеко за полночь, когда оба, стараясь не шуметь, вернулись в купе.
Не разбудить бы Алевтину! шепнул Миле в самое ухо Евгений Аркадьевич, слегка коснувшись его своими тёплыми губами Его дыхание обожгло ей щеку и по телу Милы снова пробежала дрожь А он, не спрашивая, тут же крепко взял её за талию, на секунду придержал, чуть прижав девушку к себе, и подсадил на верхнюю полку помог ей устроиться, заботливо накрыв простыней, и спросил, не надо ли опустить штору на окне. Мила была от всего происходящего в какой-то прострации никто и никогда так о ней не заботился. Мать всегда была строгой и неласковой, отец ушёл, когда Миле едва исполнилось восемь лет
Она не сразу даже поняла, о чём её спросил Евгений Аркадьевич.
Опустить шторку на окне? очень тихо переспросил он, вплотную приблизив к ней свое лицо.
И на этот раз Мила отчего-то не отстранилась от него. Она лишь спохватилась и тоже чуть слышно, словно они уже были заговорщиками (от кого только?) ответила, что лунный свет ей не мешает.
Евгений Аркадьевич молча кивнул, но штору всё же приспустил: Вам, Милочка, так уютнее будет.
Евгений Аркадьевич молча кивнул, но штору всё же приспустил: Вам, Милочка, так уютнее будет.
И девушка, в который уже раз, почувствовала странное неудобство, как будто они оба все это время, и в коридоре вагона, и сейчас в купе, занимались непристойными вещами.
Но почему? Отчего непристойными? ответа у неё не было.
Однако от всей этой, такой искренней на первый взгляд заботы мужчины, она только все больше и больше напрягалась, и только когда Евгений Аркадьевич улёгся на свою нижнюю полку напротив неё и начал глубоко дышать, облегчённо вздохнула и закрыла глаза
Но сон не шёл. Вспоминались заботливые слова и интонация Евгения Аркадьевича, его мимолетные прикосновения к ней чувство своей неловкости от этого его предложение помочь осознание своей неустроенности, подталкивающее принять помощь.
Как выяснилось из рассказа Евгения Аркадьевича, Алевтина Львовна преподавала в музыкальной школе по классу фортепиано, а сам он работал чертёжником в конструкторском бюро на огромном машиностроительном заводе и был там уважаем. Он пообещал, что поможет ей устроиться на завод ученицей контролёра по качеству, что для начала она поживёт у них и не возражайте! в огромной четырёхкомнатной квартире на Московском проспекте есть отдельная комнатка, как раз для неё, и она их совсем не стеснит, что потом, возможно, ему даже удастся выбить для неё место в заводском общежитии; затем она переведётся на вечернее отделение. Он говорил обо всём этом уверенно и как о само собой разумеющемся.
Она не нашлась, что и возразить да ей и самой не хотелось возвращаться к прошлому, к прошлой своей жизни до И к тому же, хотя она и чувствовала какую-то странность и неловкость во всей этой истории с упорной настойчивостью Евгения Аркадьевича заботиться о ней и её судьбе, ей не хотелось обижать его этого рыжего толстячка.
«Ладно, пусть пока так все будет время покажет».
Но она ещё долго-долго, пока не стало светать, ворочалась на твердом, бугорчатом от сбившейся в нём ваты, матрасе и всё перекладывала под головой такую же твёрдую и бугорчатую подушку. Ей не верилось, что вот так быстро и просто, и, действительно, как само собой, разрешились все её трудности. Конечно, не сами собой, а с помощью того же Евгения Аркадьевича. Но всё же всё же столько переживаний испытала она за одну только эту неделю июля! А здесь как в сказке! Чудо произошло. Ей так хотелось в это верить!
Сидит она на берегу любимого озера. Смеркается. Лягушки понемногу заканчивают свой вечерний концерт, единственным слушателем которого является она, Мила. Поднимается туман. Такой молочный, густой туман над гладью озера. В сумерках, туманных и влажных, начинает скрываться противоположный берег. На небе зажигаются первые звёздочки, но оно, это небо, все ещё светлеет в наступающей со всех сторон темноте
Она видит, как низко-низко над озером летит какая-то ночная птица. Такая тишина что слышно, как шуршат крылья этой птицы Птица летит к ней Мила это точно знает Но вот ночная гостья долетает до берега и пропадает. Словно и не было её Мила растерянно всматривается, поворачивает голову и на фоне светлеющего ещё неба, рядом с собой, видит силуэт До боли знакомый силуэт это он, её любимый Его самого почти не видно, только белеет лицо Она ощущает знакомый и такой любимый его запах свежести и тёплой летней пыли, политой грибным дождичком Она не видит, но знает, что губы его шевелятся, и слышит:
«Не верь Не верь»
И отвечает ему тоже одними губами: «Не верю Не верю»
Мила, Милочка, вставайте! Пора собирать постельное бельё. Через сорок минут Ленинград!
Это Алевтина Львовна. Она слегка треплет Милу по плечу.
Приехали, голубушка. Это уже Евгений Аркадьевич.
Она слышит голос певца, по вагонному радио исполняющего песню «Город над вольной Невой», с трудом открывает глаза и прямо перед собой видит весёлые лица своих попутчиков мы дома!
Здравствуй, Ленинград! Здравствуй, взрослая жизнь!
А в это время
ЧАСТЬ II. Николай
Глава первая
Мама.
«Ё-маё! Вот чёрт! Не успею. Должен успеть!»
С этими словами Николай прямо-таки «влетел» на перрон Витебского вокзала.
«Где! Где же она?»