Сень, хорош харкать, делаю я замечание.
Так я ж в траву! Чо такова-та?
Сеня, мы это уже обсуждали, нудю я, как училка. Еще раз тут харкни, и будем Чубакку без тебя стричь.
Сеня нахохливается, как январский воробей, и затихает. Какое-то время мы все молчим, слышны только пощелкивание ножниц и вздохи терпеливо сносящего стрижку Чубакки.
А с чего Каспарян взял, что это Чубакка, а не лиса какая-нибудь? спрашивает Ника.
Он его видел, коротко отвечает Сеня.
* * *В полдень я готовлю макароны запекаю их с помидорами, петрушкой и яйцом, а Ника валяется на полу кухни, гоняет туда-сюда чаты и ленты в телефоне и по обыкновению комментирует.
Лусинэ твоя видала, что пишет? В губы поцеловались. Тоже мне событие. Ей двенадцать лет, что ли?
Тебе обязательно на полу лежать? Не помню, когда мы его мыли, ворчу я. Мне не нравится, когда Ника с таким пренебрежением говорит о Лус.
Мне обязательно на полу лежать, отвечает Ника, у меня ско-ли-оз, искривление позвоночника, спинка бо-бо.
Я ничего не отвечаю, Ника что-то мурлычет, потом говорит:
Лусинэ спрашивает, что там с Денисом. Что ей написать?
Напиши ей, что не отвечает, говорю я.
Пауза, потом Ника докладывает:
Лусинэ пишет, что будет за него молиться. Не, ей точно двенадцать лет.
Пусть молится, отвечаю я. А ты сама Денису не писала разве? Я думала, он тебе нравится.
Ну-у-у, неопределенно тянет Ника, потом выпаливает: Тиша новое выложил, глянь!
Она вскакивает и сует мне под нос телефон. Там сегодняшняя съемка, как две капли воды похожая на все предыдущие: Амадей на своем акробатическом велосипедике с маленькими колесами и низким седлом разгоняется, подпрыгивает, перелетает через положенные друг на друга четыре покрышки и падает при приземлении. На пятый раз у него получается не упасть, и в кадр вбегает радостно визжащая Варвара.
Ника смеется и начинает набирать комментарий.
Как у вас с Тишей, все круто? спрашиваю я.
Да-а-а, тянет она, не отрываясь от телефона.
И как он, добрый? не отстаю я.
Угу, кивает Ника, продолжая набирать.
Веселый?
Угу.
Заботливый?
Ну, вроде.
Секси?
Ну-у-у
Ты что там, роман пишешь?
«Анну Каренину»!
Ника отрывает, наконец, взгляд от экрана и начинает ржать как лошадь. Я хохочу вместе с ней уж очень смешно она гогочет.
Сегодня почитаем? спрашивает она меня, отсмеявшись.
Иногда по ночам, возвратившись домой, мы не сразу засыпаем, а лежим и читаем друг другу по очереди вслух «Анну Каренину». На чердаке, где мы ночуем, полно старых книг. Не знаю, как так получилось, но мы выбрали эту. Честно говоря, я не хочу ее дочитывать и я, и Ника знаем, что в конце Анна должна броситься под поезд. Утешает то, что читаем мы медленно и лето может кончиться раньше «Карениной».
Или мы просто-напросто остановимся, как только нам перестанет быть весело.
* * *Обедаем мы в саду за деревянным столом так вкуснее. За забором упражняются Илона и Карабас. Карабас играет на контрабасе (его потому так и прозвали: контрабас-карабас), а Илона на флейте. Время от времени слышен голос их мамы:
Еще раз! Внимательнее! Лева, спишь!
Лева это Карабас. Они с Илоной похожи на своего папу оба невысокие, округлые, близорукие, кудрявые и тихие. Мама у них, напротив, громогласная каланча с острым зрением и прямыми короткими волосами, которые она красит в черный.
Ника выхватывает у меня вилку и начинает двумя вилками, своей и моей, выбивать по столу барабанную дробь. При этом она трясет шевелюрой и корчит рожи, как барабанщик рок-группы. Мама Илоны и Карабаса в паузах между упражнениями наверняка слышит этот шум, но на провокацию не ведется и продолжает как ни в чем не бывало:
Еще раз! Я сегодня вами недовольна! Лева, проснулся!
Ника переходит к тарелкам и со всей дури лупит вилкой по своей. Тарелка со звоном разбивается. Макарон в ней уже не было, но все равно обидно.
Ой, извиняюсь, смущенно бормочет Ника, положив вилки на стол.
Правильно говорить «извини меня, пожалуйста», шиплю я сердито.
Это была любимая мамина тарелка. Ну, одна из трех любимых.
Извини меня, пожалуйста, повторяет Ника. Вид у нее растерянный.
Ладно, все окей, улыбаюсь я немного криво. К счастью.
За забором мама Илоны и Карабаса наверняка празднует победу над Никиным барабаном барабана не слыхать, а контрабас и флейта продолжают свои упражнения.
Лева, о чем ты думаешь! Илона, распутай ноги, встань нормально!
* * *На реке, как всегда в субботу, полно народу. Дети, младенцы, мамы и папы, бабушки и дедушки, собаки и собачки. Все толпятся у деревянных мостков, время от времени кто-нибудь из детей разбегается и прыгает в воду, обдав стоящих на мостках брызгами.
Я тоже разбегаюсь и ныряю рыбкой, вытянув вперед руки и стараясь не сгибать колени, а то получится не рыбка, а лягушка. Нырять я люблю, мне нравится производить впечатление на зрителей, которые рыбкой еще не умеют.
Ника прыгает бомбочкой, зажав нос, и малышня на мостках взвизгивает, когда на них летят брызги.
Потом мы с Никой наперегонки вылезаем на мостки и снова летим в воду, стараясь успеть прыгнуть друг другу буквально на голову это ужасно весело, только успевай уворачиваться.
Дети, не раздумывая, включаются в игру и с воплями сигают с мостков, целясь в нас с Никой.
С викинговским криком «А-а-арх!» и тяжелым топотом разбегается папа-панк и летит в реку как корова, вообразившая себя ласточкой. Мама-панк с младенцем стоит на берегу и хохочет. Младенец на ее руках таращит глаза, высматривая папу в воде, а увидев его, разевает беззубый рот и тоненько кричит: «Ха! Ха!».
На берегу появляются рабочие. Двое из Беларуси, Валера и Николай, и двое из Таджикистана, Сархад и Рустам. Валера и Николай работают у родителей Варвары строят им баню. Сархад и Рустам копают фундамент под новый дом на угловом участке. Участок давно пустовал, прошлым летом мы ночами заседали там на развалинах сарая, к которым надо было пробираться сквозь дебри крапивы. Этим летом участок купил какой-то новый дачник, никто его пока не видел. Сархад и Рустам появились там недели две назад скосили крапиву, разобрали сарай и начали копать фундамент. В очереди у автолавки, которая приезжает в наш поселок по понедельникам и четвергам, они познакомились с Валерой и Николаем и в тот же день первый раз пришли вчетвером на реку.
Плавок или купальных шорт ни у кого из них нет все, кроме Рустама, купаются в трусах, а стеснительный Рустам в тренировочных штанах. Когда четверка впервые появилась на берегу это было тоже в субботу, в самый час пик, собравшиеся у мостков взрослые сразу притихли и начали исподтишка разглядывать рабочих. Валера поздоровался первым, обнажив в широкой улыбке все свои девять зубов, за ним повторил «Здрасте» усатый Николай. Сархад и Рустам поздоровались хором, стоя плечом к плечу и чуть ли не взявшись за руки.
За прошедшие две недели дачники привыкли к рабочим и теперь уже не косятся на них с подозрением. А рабочие привыкли к реке и дачникам и перестали дожидаться в сторонке, пока все искупаются и освободят мостки.
Слава богу, теперь Валера, Николай, Сархад и Рустам идут купаться без промедления, и все мы можем наблюдать, как легко и ловко Николай крутит сальто, как запросто беззубый Валера встает вверх ногами на краю мостков и, оттолкнувшись руками, летит по дуге в воду и как далеко может прыгнуть рыбкой Сархад (дальше, чем я). Рустам заходит в воду по лесенке, без всяких там прыжков, и плывет по-собачьи. Никому и в голову не приходит над ним смеяться всем нравится Рустам, нравится его застенчивая улыбка и то, как он радуется собравшемуся на реке обществу, самой реке, купанию, солнцу и, кажется, всему на свете.
Нанырявшись до того, что у нас щекочет в носу как от газировки, мы с Никой бредем домой, накинув на плечи влажные полотенца. Проходя мимо забора старушки Елисеевой, мы слышим, как она тоненько кричит: «Окорочка мои, окорочка!» Переглянувшись, останавливаемся и, приникнув к щелям забора, пытаемся разглядеть, что там происходит. Калитка распахивается, Елисеева вылетает на улицу, в руке у нее выбивалка для ковров.
Украл, черт лохматый! бросает нам Елисеева и почти бегом припускает по дороге.
Кто? Что? кричим мы ей вслед.
Окорочка размораживаться положила! У помойки живет! Сейчас я ему всыплю, вражине хвостатой!
Мы с Никой бросаемся за ней. Живет у помойки и хвостатый наверняка это Чубакка. Слопал небось куриные окорочка, которые старушка вытащила из морозилки и положила размораживаться. Сейчас она ему и вправду всыплет своей выбивалкой, надо Чубакку спасать.
К счастью, ни у помойки, ни вокруг нее никого не видно. Чубакка, надо думать, отлеживается где-нибудь в кустах, прекрасно понимая, что совершил нечто недозволенное.
Покружив с кровожадным видом, Елисеева в сердцах шлепает выбивалкой по торчащему из переполненного мусорного контейнера облысевшему плюшевому зайцу и в раздражении отправляется домой.