Шмерке в итоге действительно сделался контрабандистом, только иного толка. Находясь в Виленском гетто, он крал книги из хранилища, где нацисты держали похищенные произведения искусства, и тем самым спасал их от сожжения или отправки в Германию. Он так пристрастился к книжной контрабанде, что не бросил ее и в годы советской власти. Однако еще до того, как Шмерке начал рисковать жизнью ради спасения книг, он стал сперва читателем, а потом писателем, редактором и издателем[3].
В детские годы осиротевший Шмерке (так звучит на идише уменьшительно-ласкательная форма от еврейского имени Шемараяху) с младшим братом Якобом жил у разных родственников, в основном у дедушки по отцу. Впрочем, почти все время мальчики проводили на улице. В десятилетнем возрасте Шмерке забрали в Виленский еврейский сиротский приют и поселили в общей спальне, где обитало 150 таких же беспризорников, оставшихся в военные годы без родителей. Был он мал ростом, косоглаз, недокормлен, с признаками рахита: раздутый живот, огромная голова. Днем он посещал Талмуд-тору начальную религиозную школу для сирот и детей бедняков; оправившись, стал неплохо успевать в учебе. К концу шестилетнего обучения в Талмуд-торе он уже читал на идише произведения прозаика и философа Хаима Житловского.
Однако главный талант Шмерке проявился не в науках. Талант состоял в том, чтобы заводить друзей и сохранять дружеские отношения. У Шмерке была обаятельная улыбка, полная воодушевления и теплоты, ему нравилось дарить людям внимание и поддержку, которых самому так не хватало в детстве. Шмерке любил петь народные песни на праздниках и вечеринках, приглушенным голосом рассказывать истории. Мальчишки из Талмуд-торы слетались к нему, точно мухи на мед, а учителя уделяли ему больше внимания, чем остальным[4].
В 1924 году 16-летний Шмерке поступил подмастерьем в литографическую мастерскую Эйзенштата и переехал из приюта в наемную комнату. По вечерам он посещал вечернюю школу имени И.-Л. Переца, где юношам из рабочего класса давали среднее образование. Школой руководили активисты Еврейского рабочего Бунда главной еврейской социалистической партии в Польше, и именно в это время Шмерке занялся политикой и стал принимать в рабочем движении[5]. Первую свою широко прогремевшую песню он написал в восемнадцать лет, она называлась «Баррикады», и революция трудящихся была в ней представлена как радостное семейное событие:
Папы, мамы с детками строят баррикады,
Здесь и там на улице рабочие бригады.
Знаем: папа вечером не придет с работы,
Он с винтовкою в дозоре, там его заботы.
Малым Хана говорит: не готов ваш ужин.
Мамы дома тоже нет, мама вместе с мужем.
Все ушли на баррикады, хоть уж скоро ночь,
Дети камушки швыряют: эй, жандармы, прочь!
Мелодия была запоминающаяся, песня лесным пожаром распространилась по собраниям социалистов, демонстрациям и молодежным организациям во всей Польше. Все ее пели, но почти никто не смог бы назвать имя автора.
Имея в арсенале это стихотворение, еще несколько поэтических опусов и парочку статей, Шмерке в 1928 году вошел в группу начинающих писателей на идише, которая называлась «Юнг Вилне» («Молодая Вильна»). Основным его вкладом в собрания группы, проходившие за кухонными столами, было исполнение народных песен и втягивание участников в удалое хоровое пение. Один писатель впоследствии заметил: «Юнг Вилне» не чувствовала себя молодой, пока там не появился Шмерке[6].
Его друг, поэт и писатель Хаим Граде, вспоминает: «К еде он разве что притрагивался. Зато любил петь песни, жестикулируя и гримасничая, пока вся компания не проникалась мотивом. А потом подносил ладонь к правому уху, как будто там внутри дрожал камертон, озорно подмигивал: ага, понял, как надо! и звучала новая мелодия, которую сидевшие рядом радостно подхватывали, как будто умирали от желания запеть»[7].
Шмерке ни внешностью, ни поведением совсем не походил на писателя. Малорослый и худощавый, с высоким лбом и пухлыми губами, он внешне был вылитый работяга, каковым и являлся. Носил круглые очки в черной оправе, берет, обтерханную куртку. В отличие от большинства поэтов характером обладал хулиганским и любил задираться. Однажды ночью, когда они с друзьями шли по темному переулку, на них напали подростки-поляки; Шмерке охотно ввязался в драку и поколотил нескольких нападавших. Остальные бросились наутек[8].
Молодой поэт пользовался немалым успехом у девушек. Харизматичность и любезность заставляли забыть малый рост, тусклый взгляд и заурядную внешность. Подружки его по большей части не так давно приехали в Вильну из окрестных городков, он помогал им подыскать жилье и работу. Зачаровывал своим пением и честно предупреждал: «Не влюбляйся в меня, потом будет больно». Все знали про этот его недостаток: если девушка оставалась рядом несколько месяцев, она ему надоедала и он ее бросал. При этом был неколебимо предан друзьям-мужчинам, в основном или бедным рабочим, или начинающим писателям. Он поднимал им настроение шутками, песнями, прибаутками. А если в кармане оказывалось несколько грошей, приглашал друзей в кафе выпить чаю и водки[9].
По вечерам в выходные Шмерке гулял по улицам Вильны в окружении толпы почитателей, всем улыбался, со всеми перешучивался. Он всегда первым замечал знакомого за целый квартал. Окликал его: «Как дела?», пожимал руку таким широким жестом, будто сейчас хлопнет по ладони. Завязывался разговор, и в результате знакомый присоединялся к его свите, даже если куда-то спешил по делу.
Несмотря на веселый и беспечный нрав, к политике Шмерке относился серьезно. За время обучения в вечерней школе, которой руководили социалисты, он вступил в ряды запрещенной коммунистической партии. В Польше были две напасти: нищета и антисемитизм; в результате, глядя через границу, СССР казался оплотом свободы и равенства. Подпольная политическая деятельность Шмерке глухой ночью привязать красные флажки к телеграфным проводам, отпечатать антиправительственные прокламации и подбросить их под двери полицейского участка или организовать незаконную демонстрацию привела к нескольким арестам и коротким тюремным срокам.
Польская полиция постоянно держала Шмерке под наблюдением, поэтому он принимал необходимые предосторожности. Свои статьи публиковал под псевдонимом в нью-йоркской коммунистической ежедневной газете «Моргн-фрайхайт» («Утро свободы»), отправляя их туда либо через туристов, либо с подложного адреса в Варшаве. С друзьями-литераторами он никогда не обсуждал свою политическую деятельность[10].
Но главным было то, что Шмерке оставался душой и сердцем «Юнг Вилне», живой искрой и партии, и любого праздника. Он не числился среди самых плодовитых или талантливых авторов «Юнг Вилне», но именно он объединял остальных, примиряя постоянное соперничество темпераментных литераторов. Он был организатором: администратором, секретарем, редактором и импресарио. Благодаря ему литературная группа превратилась в подлинное братство, содружество писателей, которые неизменно оказывали друг другу помощь и поддержку[11].
Собственное его творчество было отчетливо политизированным. Рассказ «Амнистия», опубликованный в 1934 году, описывает тяжкие бытовые условия, в которых политзаключенные содержатся в польских тюрьмах. Единственная надежда глава государства их амнистирует. Чтобы рассказ прошел цензуру, Шмерке перенес действие из польской тюрьмы в немецкую, однако множество деталей указывало на то, о чем речь идет на самом деле. (Гитлер вообще никого не амнистировал.) В конце рассказа узники понимают: «Никто нас не освободит». Они и рабочие массы должны добиться этого сами[12].
Когда новый поэт по имени Авром Суцкевер подал заявление в «Юнг Вилне» и представил на суд ее членов утонченные стихи о природе, Шмерке его предупредил: «Абраша, сейчас времена стальные, а не хрустальные». Заявление Суцкевера отклонили; в группу он был принят лишь несколько лет спустя. Впоследствии стал величайшим из поэтов ХХ столетия, писавших на идише.
И в жизни, и в поэзии Шмерке и Суцкевер были полными противоположностями. Абраша Суцкевер был сыном купца из среднего класса и внуком раввина. Он вырос эстетом: аполитичным, задумчивым, самоуглубленным. Был на удивление хорош собой, с мечтательными глазами и копной волнистых волос. Детство, пришедшееся на годы Первой мировой, провел в эвакуации в Сибири, среди киргизов, ему созвучна была красота снегов, облаков и деревьев, музыка экзотического языка. После войны он обосновался в Вильне, учился в частных школах, был начитан в польской поэзии в отличие от Шмерке, который все свое образование получил на идише. Однако, когда Абраша все-таки вступил в «Юнг Вилне», они стали неразлучными друзьями[13].