Размазываю слёзы по лицу.
Вы же сами говорили, что мои проблемы идут из глубокого детства и связаны с детскими страхами и психическими травмами. Почему Вы не можете выслушать меня до конца?
Светлана Савельевна берёт свою шариковую ручку и продолжает что-то писать в моей истории болезни.
Идите к себе. Я к Вам ещё подойду, и мы обо всём поговорим, бросает она как бы между прочим, Если увидите Наташу Скрябину, скажите, чтобы она зашла ко мне.
Так же машинально встаю, вытираю слёзы платком и плетусь к выходу. Теперь я уже не замечаю ни мирно тикающих часов с кукушкой, ни кремовых стен кабинета, ни всего того, что успокаивало меня. Мне становится всё равно, так как всё это превратилось для меня в олицетворение равнодушия, и ты ощущаешь себя винтиком в огромной машине жизни. Она перемалывает тебя, делая с каждым разом больнее и больнее, возможно, тому, кто создал эту машину, нравится получать удовольствия от страданий других.
Витька сегодня немного задумчив, немного смешлив, хотя я не очень-то реагирую на его штучки, он говорит, что в школе он был таким же и любил подразнить учителей, а девчонок частенько дёргал за косицы. Свет в коридоре потушен, все разбрелись по своим комнатам, кто-то даже играет на старом рояле, выставленном в актовом зале для красоты или для галочки. Скорее всего, это Лида из консерватории, ей надо репетировать, потому что она готовится к сдаче важного экзамена по музицированию. Кто-то орёт на неё из другого конца коридора, где специально поставлен телевизор, правда нецветной, чтобы отдыхающие могли провести вечер, уставившись тупо в голубой экран, где практически каждый час канал ОРТ передавал жуткие новости и деяния коварных политиков. Кто-то удобно устраивается за столами в фойе и играет в шахматы, шашки или домино, находятся и те, кто гадает на картах, пытаясь узнать свою дальнейшую судьбу. Ни то, ни другое меня не интересует, Светлана Савельевна правильно отметила в истории моей болезни, что я люблю читать книги, но не все подряд, как она считает, а те, где разрешаются пусть хоть и на бумаге основные проблемы жизни. Ещё люблю Цветаеву, Есенина и Пастернака, несмотря на то, что не все понимают их поэзию, обожаю Достоевского, Бальзака и Оскара Уальда. Ну да ладно, всё это я держу в себе.
На четвёртом этаже идёт ремонт, но двери там не закрываются, поэтому Витька привёл меня сюда.
Здесь нам никто не помешает, говорит он, Я часто провожу здесь время, и никто не знает о моём укромном месте.
Здесь темно, я оглядываюсь, смотрю на висящие выключенные люстры, но мне совсем не страшно, несмотря на вкрадчивый голос Витьки. Немного помедлив, спрашиваю, Интересно, чем можно заниматься в такой темноте?
Я сочиняю свои стихи.
Но ведь ты же ничего не видишь, чтобы записать их.
В темноте замечаю, как Витька кивает, и мне вновь почему-то кажется, что он как обычно начал трясти своей головой, но движения его головы вполне согласованны.
Здесь я их только сочиняю, а записываю у себя в свою тетрадь.
Он достаёт знакомую зелёную тетрадь, но не открывает её, и это немного удивляет меня.
Ты хотел почитать мне свои стихи.
Я знаю их на память.
Но Неужели ты все запомнил?
Витька вновь кивает.
А о чём ты пишешь?
О жизни, о любви, о Солнце, о небе.
Я вновь замолкаю, становится неловко. Витька шепчет совсем нежным голосом:
Закрой глаза.
Для чего?
Так лучше для восприятия.
Закрываю глаза, повинуясь его просьбе, становится действительно интересно, интересно открыть для себя незнакомый мир этого человека, такого обычного и простого с виду. Он кладёт ладони на мои закрытые глаза и ставит меня спиной к окну. Становится ещё темнее. Я погружаюсь в далёкое туманное облако и сквозь расстояние слышу живой голос.
Ты отвори своё окно
Навстречу радостному дню,
Луч Света звал тебя давно
В том неизведанном краю.
Но ты не видишь Солнца Свет,
И боль сжимаешь изнутри.
Почувствуй же его привет,
Открой глаза и посмотри.
Открой глаза во имя жизни
Такой большой и необычной,
Слезами их своими сбрызни,
Тебе рыдать уже привычно.
Открыто улыбнись ты ветру,
Дыши свободно полной грудью,
Отныне на себя не сетуй,
Нет для тебя отныне судий.
Ты поклянись себе в Свободе
И дай зарок остаться сильной.
Ты поклянись себе в Свободе
И дай зарок остаться сильной.
Звезду увидь на небосводе
И белый млечный Путь обильный.
Ты поклянись себе в удаче,
Имея право на успех,
Реши, как можно жить иначе,
Ведь думать не такой уж грех.
Ты поклянись, что станешь мудрой,
Люби себя, хоть это глупо.
Смотри на город изумрудный
Глазами детскими, не скупо.
Не бойся быть смешной, игривой,
Не отрекайся от дурачеств,
Увидь себя на златогривом,
Проникни в сказку, тихо плача.
Тебя обнимет нежность Света,
Ты ей лишь можешь доверяться
И попросить в душе совета,
Чтобы в миру не растеряться.
Не бойся странных впечатлений,
Они ещё тебе помогут,
Подсказку бросят без сомнений
Для выбора своей дороги.
Я не дослушала до конца, меня обуял плач, дикий плач навзрыд. Я тряслась на Витькиных ладонях, а он просто спокойно обнял меня, как родного близкого человека.
Это словно про меня, наконец вырвалось у меня.
Я посвятил его тебе.
Пытаюсь всмотреться в Витькины глаза, но из-за темноты вижу лишь, как блестят белки.
Мне?
А что в этом такого? Поэтам дано право выбирать.
Обычно стихи посвящают красивым женщинам или выдающимся личностям.
Витька смотрит на меня внимательно.
Ты отличаешься от всех них.
Отличаюсь?
У тебя доброе сердце, и ты не считаешь меня шизофреником.
Его тон кажется мне странным, но я не подаю вида, меня настораживает его поведение, но не могу понять, что кажется необычным. Мне просто по-дружески хочется быть с ним рядом, не оставлять на краю пропасти, не позволять, чтобы над ним кто-то смеялся, окружить его стеной своего понимания, а может быть и любви. Но секундное впечатление заканчивается, я отсекаю от себя эту мысль. Слышу свой тихий голос, обращающийся к Витьке:
Почитай ещё что-нибудь.
Витька достаёт потрёпанную тетрадь, пытается открыть её на первой попавшейся странице, но в этот момент в тёмном коридоре раздаются шаги, кто-то проник сюда без нашего ведома и уже движется по направлению к нам. Издалека вижу силуэт толстой уборщицы в спецодежде, она кричит на весь коридор:
Ишь чего задумали, по углам прятаться! Завтра живо всё Светлане Савельевне доложу. Будите знать, как стыд разводить.
Витька-трясучка цепляется за мою руку, тащит меня вниз, уже на ходу бросая:
Бежим!
Нам удаётся скрыться из виду, в одно мгновение мы оказываемся на лестничном марше между третьим и четвёртым этажами, тоже практически неосвещёнными из-за экономии света. От быстрого бега я тяжело дышу, делаю несколько глубоких вдохов, всё ещё думая, что уборщица с четвёртого этажа вот-вот появится, но её нет, словно она растворилась в воздухе. И только в этот момент чувствую на своём плече тёплые руки Витьки. Я обескуражена, но уже совсем не контролирую того, что происходит. Я будто наблюдаю за собой со стороны и вижу себя, неуклюжую и некрасивую, в объятиях Витьки. Я вижу, как руки Витьки быстро расстёгивают пуговицы на моём санаторном халате, и мне уже совсем не до шуток. Вырываюсь, бегу вниз, невзирая на свою одышку, и только когда оказываюсь рядом со своей комнатой, понимаю, что могло последовать дальше.
В голове всё спутывается, я не обращаю внимания на улыбающиеся лица Наташи и Вари моих соседок, не слышу, что они говорят мне, камнем бросаюсь на кровать и с головой зарываюсь в подушки, как страус. Ему почему-то кажется, что никто не видит его, хотя со стороны он выглядит довольно глупо и смешно.
Осознаю себя уже в рамках совсем другого пространства, где ничего не зависит от моего контроля и воли и обнаруживаю, что это сон.
Во сне я вижу, как стою рядом с огромным кубом льда, внутри которого замурован Витька. Он глядит на меня своими серыми глазами и не дышит. Рядом слышится смех Наташи весёлый и раскатистый, но почему-то меня раздражает этот смех. Я подхожу ко льду и начинаю усиленно ковырять его, чтобы освободить Витьку, но у меня ничего не получается, лёд слишком холодный, а вокруг нет никаких подручных инструментов.
Помогите! слышу я свой крик, меня никто не слышит, я кричу всё громче до хрипоты, а на меня смотрит равнодушная безликая толпа.
Вглядываюсь в толпу, различаю отдельные лица Светланы Савельевны, своих бывших подруг и приятелей, сослуживцев и одноклассников, их становится всё больше и больше. Затем перевожу взгляд на лёд, он стал намного толще.