Пшено! Кира вспомнила, что дома у неё ничего нет, кроме хлеба и сахара. Если отогнать голубей, можно было бы набрать немного пшена и сварить на ужин кашу.
Девушка нагнулась и потянулась к голубям. Птицы тут же шумно взлетели, и теперь Кира не могла оторвать глаз от светло-желтых крупинок. Как раз хватит на тарелку каши.
Однако едва она коснулась их, как воздух снова заколыхался и сгустился; все вокруг пришло в движение; ещё минута- и пшено исчезло, а вместе с ним исчезла и широкая улица со светлыми домами.
Кира обнаружила, что сидит на корточках и тянет руку к груде битого кирпича. Девушка всхлипнула: ей так хотелось вернуться в тот мир, где она только что побывала!
Кира знала, что это не поможет, но все же зажмурилась. Когда она открыла глаза, её по-прежнему окружал мир разрушенных домов, на развалинах которых горестно копошились старики, женщины, дети.
***
Каждый раз вернувшись домой из госпиталя, Кира соблюдала один и тот же придуманный ею самой ритуал.
Первым делом она растапливала маленькую железную печурку, которую мать раздобыла перед самым уходом на фронт.
Несмотря на начало октября, было уже довольно холодно, а отопление почти всюду не действовало- вот и обогревались кто как мог: ютились на кухнях у дровяных плит или ставили в комнатах вот такие железные печки, выводя трубы к окнам.
Очень скоро в комнате становилось тепло, даже жарко, и Кира могла снять пальто и беретку.
Следующим пунктом вечернего ритуала была заварка чая. Кира грела на керосинке воду, бросала в фарфоровую кружку с тонкими стенками несколько крупинок настоящего, оставшегося ещё с довоенных времен, черного чая и заваривала их крутым кипятком. На изящное фарфоровое блюдце выкладывался кусочек сахара, а на фарфоровую тарелку- ломтик черного хлеба. Это был весь её ужин.
Дорогой фарфоровый сервиз- кружка, блюдце и тарелка- был подарен Кире отцом на день рождения, когда ей исполнилось десять лет.
На кружке был нарисован крохотный домик с двумя окошками, ставенками, черепичной крышей с трубой и ступеньками, ведущими к маленькой дверце. Точно такой же домик был нарисован на блюдце и тарелке.
Чем дольше Кира разглядывала домики, тем сильнее ей казалось, что там кто-то живет. Она была готова поклясться, что в окошках мелькают крохотные личики и будто бы слышится звук шагов.
Ей до сих пор иногда так казалось, хотя она давно уже выросла.
***
Да, папа баловал её. С каким непередаваемо счастливым выражением лица он выкладывал перед ней очередной подарок: платьице, сладости или игрушку. Если они шли гулять, не было ни одной карусели, на которой бы они не прокатились; ни одной мороженщицы или продавщицы ситро или леденцов, которую бы они обошли стороной. Если отец с дочерью заходили в магазин, можно было быть уверенным, что Кира выйдет оттуда с самой лучшей куклой. А какие книжки папа ей покупал! Большие, с цветными картинками. А иногда отец делал книжки сам: брал большой альбом для рисования, кисточку , краски и сосредоточенно рисовал, сидя за круглым столом посреди комнаты, а мягкий зеленый свет абажура падал на лицо, делая его вдохновенным, неземным.
Почти все сказки отца были про девочку Кирочку, жившую со своим папой в маленьком домике посреди сказочного сада. Этот сад, заросший большими разноцветными цветами, был похож на тот, куда попадала во время своих странствий Герда из «Снежной королевы».
С Кирочкой приключались всякие истории: то она заблудилась в дремучем лесу и едва не попала к бабе Яге; то встретила в саду волшебную фею, исполнявшую желания.
Кира и сейчас иногда доставала с антресолей эти альбомы с неумелыми отцовскими рисунками и представляла, что ей всего пять лет и отец ещё с ними.
На самом деле папа внезапно исчез, когда Кире исполнилось двенадцать. Точнее, не совсем внезапно.
За несколько месяцев до этого Кира безошибочным детским чутьем ощутила, что на семью надвигается что-то страшное. Отец вдруг стал нервным и каким-то испуганным, и все чаще и чаще Кира ловила на себе его рассеянный, невеселый, страдальческий взгляд.
Все чаще мать с отцом уединялись и о чем-то шептались, хотя раньше у них не было от дочери секретов.
В начале мая Кире неожиданно было объявлено, что она срочно уезжает в деревню к дальним родственникам. Девочка ничего не понимала: школьный год еще не закончился, да и не отправляли её никогда так далеко!
Когда в конце лета Кира вернулась, то не узнала собственной комнаты: часть вещей и мебели исчезла; оставшиеся громоздились в беспорядке; а её мама, всегда жизнерадостная, стала теперь мрачнее тучи.
Когда в конце лета Кира вернулась, то не узнала собственной комнаты: часть вещей и мебели исчезла; оставшиеся громоздились в беспорядке; а её мама, всегда жизнерадостная, стала теперь мрачнее тучи.
Отец же и вовсе исчез.
Кире было сказано, что папа уехал в командировку. Надолго. В другой город. Далеко. Навестить нельзя.
Кира была уже взрослая и не поверила. Сначала она решила, что отец полюбил другую женщину и ушел к ней. Когда же Кира узнала случайно от соседки, что его арестовали, то даже обрадовалась, дурочка: ведь не бросил, не предал.
Потом она приставала к матери: как так, что они не навещают отца, не носят передачи. Мать сухо сказала, что это невозможно. Кира наорала на неё и несколько дней не разговаривала. Уже позже ей объяснили , что означают страшные строки приговора «десять лет без права переписки».
Впрочем, Кира не поверила и для себя раз и навсегда решила, что отец жив, и, когда она вырастет, непременно разыщет его
***
Вода в чайнике забулькала. Кира достала из шкафа жестяную голубенькую банку; аккуратно, чтобы случайно не выронить, сжала пальцами несколько крупинок драгоценного чая и положила их в фарфоровую чашку.
Залив чашку кипятком, она, однако, не торопилась убрать жестяную банку обратно. Кира поднесла её к носу и замерла, закрыв глаза. В нос ударил сладковатый, терпкий аромат.
В этот момент в дверь громко постучали. От неожиданности Кира едва не выронила драгоценную банку, и её лоб мгновенно покрылся холодным потом. Не то чтобы она так сильно любила чай- просто эта коробочка тоже была из той жизни, где все еще были живы и счастливы. Увы, с каждым днем тот мир сжимался и исчезал, а новый наступал все решительнее. Вот и чай когда-нибудь, как ни растягивай, да кончится, и она уже не сможет, вдыхая сладкий, терпкий аромат, хоть на секунду перенестись в прошлое.
Потому то Кира и испугалась, когда чуть не выронила жестяную банку.
Спрятав чай обратно в шкаф, Кира открыла дверь.
Привет! Сима устало улыбнулась. Там моему мужу на работе мясо выдали.
Спасибо, я не хочу есть, заверила её Кира.
Правда?
Сима вздохнула и опустила глаза.
Сегодня опять на фронт ходил проситься, всхлипнув, сообщила соседка. Слава богу, опять не взяли.
Сима виновато посмотрела на Киру. Чувствовалось, ей страшно неудобно оттого, что все вокруг уходят на фронт, а её муж нет, и она даже не может скрыть свою радость. На самом деле от одной только мысли, что муж уйдет и она останется одна с ребенком на руках, у Симы начинали трястись колени. Может быть, именно поэтому она упорно приглашала Киру ужинать: чтобы, во-первых, как-то приглушить гнетущее чувство вины; во-вторых, чтобы доказать мужу , что он нужен и здесь- заменить Кире семью вместо матери, ушедшей на фронт.
Закрыв за соседкой дверь, Кира вернулась к столу и окинула довольным взглядом чашку с дымящимся чаем, блюдечко с сахаром и тарелку с куском черного, непонятно из чего испеченного, хлеба. Сначала она делала маленький глоток, потом клала в рот крохотный кусочек хлеба и даже не жевала, а сосала его, как конфетку, заложив за щеку и перекладывая туда-сюда языком.
***
Немного притупив чувство голода, Кира обычно брала какую-нибудь книжку. Например, толстый томик Шарлотты Бронте. Иногда в книжке находились утешительные строки:
«У многих из нас бывают периоды или период, когда жизнь кажется прожитой понапрасну, когда ждешь и надеешься, хотя надежды уже нет, но день осуществления мечты все отдаляется и надежда, наконец, увядает в душе. Такие мгновения ужасны, однако самые темные часы ночи обычно возвещают рассвет».
Кира счастливо улыбалась, переносясь в мечтах в теплый весенний вечер, где они с синеглазым мальчиком , взявшись за руки, медленно идут по улице, утопающей в аромате сирени. Но вот она перелистывала несколько страниц, и ей на глаза попадались другие строки.
«Будущее иногда предупреждает нас горестным вздохом о пока еще далекой, но неминуемой беде; так дыхание ветра, странные облака и зарницы предвещают бурю, которая усеет моря обломками кораблей; так желтоватая нездоровая дымка, затягивая западные острова ядовитыми азиатскими испарениями, заранее туманит окна английских домов дыханием английской чумы. Но чаще беда обрушивается на нас внезапно, раскалывается утес, разверзается могила, и оттуда выходит мертвец. Вы еще не успели опомниться, а несчастье уже перед вами, как новый ужасающий Лазарь, закутанный в саван».