Кир улыбнулся:
Насколько я знаю, согласно твоей вере, боги обитают не на небесах, а на Олимпе.
Верно, так думают мои соотечественники.
Значит ли это, что ты не разделяешь их взглядов и являешься вероотступником?
Отец молчал, не зная, что ему ответить владыке половины мира.
Я затрудняюсь сказать, государь. Философия мне недоступна, я лишь скромный слуга Фортуны.
Однако ты скромен и не выпячиваешь свою мудрость, как это делает большинство философов, да и мои подданные грешат тем же. Хорошо, Персия отныне станет безопасной для тебя и твоих кораблей, будь свободным, грек.
Кир хлопнул три раза в ладоши, в зале для приёмов тотчас появились две рабыни-персиянки, ведущие накрытую дорогими тканями девушку-персиянку.
Когда покровы были сброшены, перед отцом и его командой предстала очень красивая персиянка, фигура и лицо которой были так совершенны, что это привлекло бы внимание многих скульпторов Греции.
Это мой дар тебе, грек Агапий, произнёс Кир, отныне эта девушка твоя, и ты можешь распоряжаться ею на своё усмотрение.
Когда впоследствии отец рассказывал нам, детям, эту историю он не смог передать тех чувств словами, которые он испытал тогда. Могу себе представить, как был удивлён, обескуражен и сбит с толку отец при появлении подобного «дара». Отказ мог означать оскорбление и мог разгневать царя царей. Однако отец не привык лгать, и его замешательство вызвало всеобщий конфуз.
Что же ты молчишь, грек Агапий? Неужели тебе не понравился мой подарок? спросил Кир.
Отец ещё раз взглянул на красавицу-персиянку, опустил голову. Он был смущён.
Ну, отвечай же!
Твой дар само совершенство, Владыка Земли и Моря, но я уже женат и очень люблю свою жену и детей.
Он ожидал агрессии и гнева перса, однако вместо этого Кир II рассмеялся; отец заметил, что на лицах стражи и сановников тоже появились улыбки.
Так ты верен своей супруге, грек? спросил Кир, интересно знать, что же это за богиня, которая смогла заставить мужчину не желать других женщин. Ответь мне, грек, твоя жена красива?
Да, повелитель.
Кир вздохнул:
Что ж, я не могу забрать обратно свой дар, ибо у нас не принято так, забирай эту рабыню на свой корабль и плыви в свою далёкую Грецию, ведь вы, греки, так любите море. Но помни, я жду тебя с новым товаром.
..Отец вернулся из той поездки довольно счастливым в хорошем настроении, он мало суетился и много рассказывал. Он привёз много заморских фруктов, чему мы, дети, естественно были безмерно рады. Любой ребёнок обрадуется чему-то необычному, непривычному, отличающемуся от того, к чему он был давно привычен.
Фрукты эти давно знакомы мне в моих странствиях по далёкому Индостану: манго, персики, бананы, кокосы; но тогда они казались воистину диковинкой для нас. Вообще, мы каждый раз ожидали отца, потому что знали, помимо монет, тканей и ещё ряда новых товаров, необходимых в хозяйстве, он не забудет порадовать гостинцами и всех членов семейства.
С тех пор в нашем доме поселилась смуглокожая Сахиб красивая заморская рабыня; правда, в нашем доме с ней обращались вовсе не как с рабыней, а просто как с подругой моей сестры Лары.
Возможно, моя мать ревновала Сахиб к отцу, но благодаря присущей ей мудрости она никогда не показывала этого.
Мою мать назвали Афиной в честь воинствующей и благородной Афины Парфенос. Помню, у неё были белокурые волосы, прямой нос и печальные голубые глаза, которые цветом своим были, пожалуй, ближе к цвету морской волны. Моя мать была красива и горда, наверное, отец никогда не решился бы на измену, как это делали соседи. Нет, он был верным мужем и не причинял моей матери страданий, как остальные мужья.
Согласно нашим семейным хроникам, отец и мать справили свадебные торжества в Патрах, откуда моя мать была родом, а затем уехали в Афины. Это произошло в 605 г. до Р.Х.
Помню, наш красивый дом располагался на окраине Афин, откуда раскрывался вид на Средиземное море с его пенными берегами и кораблями, которые временами заплывали в нашу бухту, чтобы пополнить продовольствие.
Отец рассказывал, что он со своей командой заплывал в Эвксинский Понт и видел совсем необычных людей, которые имели смуглую кожу, но чуть светлее, чем у персов. Они были воинственными и нередко вступали с схватки друг с другом, демонстрируя чудеса военного искусства и ловкости. Иногда отец сам являлся свидетелем подобных нередко показных боёв, о чём нам с удовольствием рассказывал.
Море было моей родной стихией, как, впрочем, для любого грека, в сердце которого жила любовь к родине и красоте.
Помню, как вечерами мать стояла на обрыве скалы и вглядывалась вдаль, чтобы увидеть, не покажется ли в бухте корабль отца.
Она старалась не показывать нам, детям, своего страха и волнения, но я чувствовал, что всякий раз, когда отец уезжал с торговой миссией в Азию и Индию, она с надеждой ждала его возвращения, молясь всем богам, а особенно Афине, так почитаемой в городе с её именем. В Афинах множество храмов, построенных их основательнице Великой Богине, и этими храмами особенно прославился этот город по всей Греции.
Для грека храм это, прежде всего, место, где можно восхититься красотой Природы и творением рук человеческих. Я знаю, люди, исповедующие другие религии, ходят в храмы, чтобы покаяться, попросить помощи у богов, помолиться о жизни. Храм для нас, греков, это Дом, где обитают боги и, войдя в храм, мы являемся гостями богов, приобщаемся к их жизни, становимся ближе к ним и их миру.
Храм для нас это не место раскаяния, а место счастья и радости. Мы никогда не источаем потоки слёз перед божествами, они для нас просто хорошие друзья, на которых можно надеяться; они идеалы, которым можно подражать, чтобы стремиться к совершенству, как телесному, так и духовному. Мы, греки, никогда не разделяем телесное и духовное, эти два понятия являлись для нас общими, слитыми воедино. Помню, как впервые увидел мраморные изваяния Афины в храме, куда привела меня мать на Праздник Урожая. Несколько рабынь, одетые в белые химатионы, подносили Афине вино и снопы пшеницы, масло и оливы; мужчины-рабы водружали перед ней огромные пифосы с вином. В тот день я не обращал внимания на веселившихся людей, я смотрел на облик Афины Парфенос, и слёзы восхищения струились из глаз моих. А потом, когда мне было пять лет от роду, моя бабушка Фетахия посвятила меня в мифы о Зевсе, Геракле, Гефесте, и я узнал тот, что происходило на Олимпе, о гигантомахии, о циклопах, мечтавших захватить Землю, о великом Кроносе и его противостоянии с его сыном Зевса; о похищении Европы и о том, какими могут быть благосклонными или, наоборот, жестокими боги к людям, к роду человеческому. Я узнал о прекрасной соблазнительнице Афродите и о подвигах Геракла. Я узнал о знаменитом кентавре Хироне, наставнике Ахиллеса.
Я бредил Гомером и «Илиадой»; я представлял себе Троянскую войну и мечтал стать таким же прославленным воином, как Одиссей и Ахилл. Я скорбел о Патрокле и бесславной судьбе Гектора, я печалился вместе с Андромахой, оплакивавшей своего мужа.
Моя мудрая бабушка Фетахия рассказывала мне все эти мифы, пытаясь зажечь в моей душе тот пламенный интерес, любовь к Греции и Афинам, которым обладала сама, чего она не смогла сделать в сердце моего старшего брата Диоклета и сестры Лары.
Что касается Диоклета, то он увлекался атлетикой, очень быстр бегал и мог пробежать расстояние от Афин до Патр, ничуть при этом не устав и лишь легко подкрепившись несколькими оливками и натёршись маслом.
Он мечтал участвовать в Олимпийских Играх в честь Геракла, однако пока наш полис не выдвинул кандидатуру, и это весьма огорчало Диоклета.
Он подолгу упражнялся, совсем не замечая того, как красивые девушки-афинянки любовались его сильным торсом и мечтали о том, чтобы он заключил их в свои объятия. Лара, как мне казалось, впустую слушала бабушкины мифы, все её мысли были сосредоточены на другом. Она была влюблена в одного пастуха по имени Поллион довольно умного юношу, занятого хозяйственными делами. Его отец Полистон увлекался философией и частенько участвовал в собраниях, но я никогда не слушал его, часто уединяясь в бухте и представляя себе, как из этих пенных вод выйдет легендарный Персей.
Я смотрел вдаль на Эгейское море и ждал своих кумиров. В свои пятнадцать лет я был довольно впечатлительным юношей, моя мечтательность и отрешённость, возможно, отпугнула бы какую-нибудь малодушную гречанку, если б я был старшим и входил в брачный возраст. Но пятнадцать лет счастливая пора, когда ты мог развиваться и, тебя никто не заставлял думать о земном и бренном. Отец зарабатывал достаточно и хотел, чтобы я стал образованным, видя мою пристрастность к знаниям. Поэтому я был отдан в обучение к одному чудаку-философу Фалесу из Милет. Фалес к тому времени был уже в почтенном возрасте, но благодаря употреблению различных трав и азиатских снадобий он выглядел отлично для своего возраста и был бодр и улыбчив.