Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века - Антология 6 стр.

Волнение ночи чудища моря в созвездии Овна
и Дельфин с Гиацинтом плещутся в зыби летучей,
заросли вереска, лавровых роз, известняковая осыпь,
дворцовые руины на Истрии пронизывают ветры.

Волнение ночи две мидии, две избранницы,
омывает прибоем, здесь о скалы и камни бьются они,
и тиару, и пурпур теряют обе, и перлы их белые
укатываются безвозвратно в хляби морские.

Думаете, так уж глубок этот Цюрих,
куда вы вознамерились ехать,
будто в городе этом святыням и чуду
есть место, что стоит в программе всегда?

Думаете, и в Гаване,
что и бела, и красна как гибискус,
разразится небесная манна
над вами, как жаждущими в пустыне?

Банхофштрассе и Рюэн,
Бульвары, Лидос, Лаан,
и даже на Пятой Авеню
вас пустотою внезапно придавит 

О, какой напрасный извод!
А поздней познаете вы ненароком:
что лучше бы пребывать в покое
и беречь всё то, что вас окружает.

Порознь цветут
Зимняя липа и летняя липа 
А тем временем, сын мой любимый,
Песенка эта подходит к финалу.

Ластовник корнями
Впивается в известь холма.
Я осязаю это во тьме,
Из-под земли я всё это вижу.

Серые камни пятнает дождь 
Златопёрому зяблику не хватило
Для песни ноты одной.
Возьми её, сын мой, напой!

Безмолвие само
По себе стало тяжким:
Будто кукушка облетает
Собственный голос.

Приземлилась птица
На бронзовые лапы,
Наряд её заляпан
Пятнами пёстрыми хляби.

Мир расхлябан 
Скоро ли рухнет он?
Оттого и слышатся
Только вопли кукушки.

Зовёт она истошно
Протяжными стонами,
Тем самым оттягивая
Окончание времени.

В память об Оскаре Лёрке

Мухоловка шныряет то вверх, то вниз.
Аромат роз схоронил твою могилу.
Нигде не найти такой тишины, как здесь.
Казалось бы, в том-то вся и загадка.

Вспышкой синей блеснул аконит.
Ну же, сотри со лба моего капельки пота!
Сладостен этот день, и ладный такой,
Мы ещё посидим с тобою вдвоём.

Сирена воет, лают орудия боя.
Они убивают себя: таков этот мир.
Не приходи! Не приходи! Будь один,
Разладилась жизнь на этой земле.
Ты убежал в миры иные, где нет уже боли.
О, могила, держи свои двери на запоре!

Бедное сердце моё обрело безмятежность
В лагере летнем, средь знойных деревьев;
За недоуздок сюда притащили его, удивлённое,
Как южного зверя, что терпеливо сносил
И тяготы пути, и непогоду, и чужие языки.

Так что, пожалуй, дела к миру идут.
Синицы на лиственницах, будто в океане небес
Раскачиваются; тут же тёмно-зеленые округлые
Шишки рядами плывут, будто птицы на взморье.

Солёной влагой напоились мои глаза,
Поверженные вершинами горными;
Всё затуманилось, померкло во взгляде.
Я, словно мощью незримой принужденный,
Взор опустил, и слёзы обрушились градом.

Солнцу поклониться приходит ночью
Магометанин, что укрощает лучезарного быка.
Сияние обильно на ветках кедровых
И высоко над горными хребтами возрастает 
А он бездвижно стоит в дали,
Не осмелится войти в сияние своё.

Звёзды огромны, но так далеки,
что, пожалуй, ничто не озарят меж нами.
Из колодца небесного ночи вырвался ветер.
Из груди, духу подобно, он подъял родины взгорье.

Плывут облака, словно парусники перед сраженьем.
Неужели я далёкими грежу мирами?
Земля, ты обитель моя, но всё же нынче ночью
Душа моя уснёт в горнице далёкой звезды.

Бурые мухи резвятся,
В плясках вокруг елей,
Льётся многоголосый щебет,
Жаворонки порхают резво
Над летними кронами
Могучих и рослых деревьев.
Песней одной звучат облака!
Поезд нагруженных телег
Тянется длинной вереницей.
Пахнет зелёными иглами,
Пахнет шишками смольными,
Благоухает трава сенокоса
Душа обновлена покоем,
Неспешной уборкой урожая.

Безмолвие само
По себе стало тяжким:
Будто кукушка облетает
Собственный голос.

Приземлилась птица
На бронзовые лапы,
Наряд её заляпан
Пятнами пёстрыми хляби.

Мир расхлябан 
Скоро ли рухнет он?
Оттого и слышатся
Только вопли кукушки.

Зовёт она истошно
Протяжными стонами,
Тем самым оттягивая
Окончание времени.

В память об Оскаре Лёрке

Мухоловка шныряет то вверх, то вниз.
Аромат роз схоронил твою могилу.
Нигде не найти такой тишины, как здесь.
Казалось бы, в том-то вся и загадка.

Вспышкой синей блеснул аконит.
Ну же, сотри со лба моего капельки пота!
Сладостен этот день, и ладный такой,
Мы ещё посидим с тобою вдвоём.

Сирена воет, лают орудия боя.
Они убивают себя: таков этот мир.
Не приходи! Не приходи! Будь один,
Разладилась жизнь на этой земле.
Ты убежал в миры иные, где нет уже боли.
О, могила, держи свои двери на запоре!

Бедное сердце моё обрело безмятежность
В лагере летнем, средь знойных деревьев;
За недоуздок сюда притащили его, удивлённое,
Как южного зверя, что терпеливо сносил
И тяготы пути, и непогоду, и чужие языки.

Так что, пожалуй, дела к миру идут.
Синицы на лиственницах, будто в океане небес
Раскачиваются; тут же тёмно-зеленые округлые
Шишки рядами плывут, будто птицы на взморье.

Солёной влагой напоились мои глаза,
Поверженные вершинами горными;
Всё затуманилось, померкло во взгляде.
Я, словно мощью незримой принужденный,
Взор опустил, и слёзы обрушились градом.

Солнцу поклониться приходит ночью
Магометанин, что укрощает лучезарного быка.
Сияние обильно на ветках кедровых
И высоко над горными хребтами возрастает 
А он бездвижно стоит в дали,
Не осмелится войти в сияние своё.

Звёзды огромны, но так далеки,
что, пожалуй, ничто не озарят меж нами.
Из колодца небесного ночи вырвался ветер.
Из груди, духу подобно, он подъял родины взгорье.

Плывут облака, словно парусники перед сраженьем.
Неужели я далёкими грежу мирами?
Земля, ты обитель моя, но всё же нынче ночью
Душа моя уснёт в горнице далёкой звезды.

Бурые мухи резвятся,
В плясках вокруг елей,
Льётся многоголосый щебет,
Жаворонки порхают резво
Над летними кронами
Могучих и рослых деревьев.
Песней одной звучат облака!
Поезд нагруженных телег
Тянется длинной вереницей.
Пахнет зелёными иглами,
Пахнет шишками смольными,
Благоухает трава сенокоса
Душа обновлена покоем,
Неспешной уборкой урожая.

Деревья растут и люди растут.
Их, вырастающих, я вижу сквозь ветер слов.
А между тем серебристо-зелёной каймой
Обрамляет вечер ваши лица, мои любимые друзья.

Вы, извлечённые из недр своих, придержите свой испуг,
Уже предвосхищено падение ваше в темноту.
Пусть народы извечно мелочатся, взвешивая пустяки:
Вам не должно знать, о чём сокрушались мы прежде.

Вечность темноты чувствуют все деревья,
Ощупывают неустанно и вздрагивают всечасно.
Китайское чайное дерево, погребённое ароматом,
Рядом дремлет в расписной коробочке,
И призрак его душистый пробуждается в нашем духе.
Чайный куст Китая, виноградная лоза Франции,
Оливковое дерево Сирии все они, близкие и великие,
Пребывают в ожидании, чтобы нас осенить тенью своей густой.
Мы чуем, мы слышим во время вечерней трапезы:
Висячие сады земли навевают нам предчувствие.
Смотри, мы, переполненные им, трепетно несём его в себе.

Любой из вечеров не умирает во мне давно:
Обламываются виноградные усики то и дело,
Будто пальцы твои тонкие, нервные,
Юной женщины с красным диким вином.

Неизменно осенним запахом тебя овевает.
Твой взгляд блуждает вдалеке,
Что-то ищет в силуэте березовой рощи
Ты резко, судорожно сжимаешь шаль.

Душисто пахнет порой остывшим чаем твоим,
Когда прихлёбываешь из маленькой чашки.
Давно задремали улицы, уснули проулки
В волшебном свете фонарей и озёрных бликов.

Ныне эта винная веранда стала мертва!
Болезненные виноградные усики
Всё ещё ждут болезненной нервной руки
Той женщины с красным диким вином.