Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции. - Антология 29 стр.

Ты помнишь, у нашей калитки
Сияющим утром, лениво,
Прибой разворачивал свитки
И клал их к покромке залива.

Там крейсер стоял на причале
И высился серою глыбой,
Отчаянно чайки кричали,
Кидаясь в пучину за рыбой.

И соль на губах от прибоя,
Клочок облюбованный суши,
И ветер и море. И двое
Влюбленных друг в друга по уши.

Детство мое тихое.
Тын, да хата с мальвами.
Я не знал о них тогда.
Океанах с пальмами.

За кривыми вербами,
У болотной ямы,
Мне лягушки первыми
Были кобзарями.

Сумрак дымкой ладана.
Вился над бурьяном,
И в копилку падало
Солнце за курганом.

Вечер в поле стелется,
Тихий свет от месяца.
Ветряная мельница
Неустанно крестится.

Звездными миражами
Пруд сиял у берега,
И не снилась даже мне
Та страна Америка.

С курносой смертью ежели
Я встречусь наяву,
Немногие пережили 
Но я переживу.

Скажу ей нету в мире
Для жизнелюбов мест,
И яма-то не вырыта,
И не сколочен крест.

Иди к соседу пьяница.
Ленив, завистлив, слаб.
Он сам к тебе потянется,
До смерти любит баб.

Ей-Богу, парень стоющий,
Спьяна на все готов;
А мне б, картин хоть сто
Да книжечку стихов.

Дождя все ждали долго, долго,
А он все набирался сил,
И вдруг залил мой сад, как Волга
Мой дом как баржу накренил.

Шумят, кипят деревьев кроны.
Летит поток с мансарды вниз,
И тучам рукоплещут клены 
Еще дождя! Дождя! на бис.

Присела птица сонная
На черное окно.
Внизу Невы зеленое.
Игорное сукно.

Всю ночь знаменья всякие,
Да шорохи окрест.
На куполе Исакия
Как туз трефовый крест.

Дорогами окольными.
Бочком как будто вор.
Вновь месяц как Раскольников
Проходит в темный двор.

Опять при мертвом свете том
Ползет по этажам,
Уже почти столетие
Кого-то ищет там.

Обрывки фраз до Невского
Доносит шепотком,
«Вам, сударь, Достоевского? 
Пошел в игорный дом».

Там в этой книжной лавке,
Где букинист рассеянный
Чахнет на старом прилавке.
Русский Парнас в рассеянии.

Книги стоят рядами
В темном углу скучая.
Нетронутые годами
Возле халвы и чая.

Непроданная поныне
Горечь русской души 
Этот рыдал в Берлине,
Тот голосил в Виши.

Этот поэт без звания,
Тот титулованный князь;
У князя давно графомания
В скитаниях развелась.

Тлеют давно страницы.
Выцвело имя поэта,
Лирик скончался в Ницце,
Трагик в Бельгии где-то.

Слава их редко тешила,
Статуи им не высила,
На шеи наград не вешала.
Не клала венков на лысины.

Жили с мечтой о чуде 
Хоть в виршах восстать из мертвых!
Только стихи как люди 
Мало стихов бессмертных.

Многих уже не стало
В майской звенящей сини.
На кладбищах полыхала
Сирень, как тогда в России.

Спит букинист у кассы,
Похрапывает глухо,
В стаканчике из пластмассы
Чай и дохлая муха.

Робко через оконце,
Грязную раму минуя,
Входит мутное солнце
В эту тоску земную.

Спит букинист, не слышит,
Как обкарнав сатирика.
Трагика съели мыши
И доедают лирика.

В декабре вспоминается май,
Вспоминается юность все чаще.
Мокрый Киев, веселый трамвай
На зеленую площадь летящий.

Там в саду за кривой мостовой
В синих блестках и ливня и мая.
Ты стоишь под сиренью густой.
На свиданье меня поджидая.

Мы по площади старой пойдем,
Мы еще не предвидим разлуку,
Как чудесно под этим дождем!
Как волшебно держать твою руку!

Я совсем еще юноша, я
Нерешительный и неуклюжий,
И в глаза твои жадно глядя,
Попадаю ботинками в лужи.

Как привольно, как радостно тут
По проулкам шататься без цели!
Водосточные трубы поют
И грачи от весны оголтели.

Счастье жизни хмельное вино,
Город так по-весеннему светел
Боже мой! Как все это давно!
Как давно это было на свете!

Тридцать первое декабря.
Шторы окон опущены низко.
Неуверенный свет фонаря
Освещает клочок Сан-Франциско.

Шум кварталов к полночи иссяк.
Тротуары пустынны и сизы,
Лишь стоит охмелевший босяк
На углу, словно башня из Пизы.

Я в гостинице этой опять,
Я давно уже маюсь по свету.
То же кресло и та же кровать
И уюта по-прежнему нету.

Где-то там за домами луна.
Стих мой дом, заварю себе чаю.
Вот дошел до чего! Без вина
Новогодние ночи встречаю!

Без вина, без подруги моей,
Без веселой пирушки куда уж!
Растерял я по свету друзей,
Всех подруг своих выдал я замуж.

Был я молод и ветрен тогда,
К тем остыл, эти бросили сами.
Не сыскать их уже никогда.
Устарел мой блокнот с адресами.

Все ушло навсегда и не жди.
Унесло как плоты по теченью,
И трамвай, и весну, и дожди,
Что проходят над русской сиренью.

И косматый обрыв у реки,
Где от вязов корявые тени,
И касание милой руки
С ароматом дождя и сирени.

Опять октябрь листвой сверкая
На землю по садам пустым.
Как Зевс когда-то на Данаю,
Пролился ливнем золотым.

Шуршит, звенит листва повсюду,
Как будто музыка сама.
Поэты благодарны чуду,
Художники сошли с ума.

Я сам хмельной в саду у липы.
Вином встречаю этот час.
Не знаю, как там на Олимпе,
Но тут божественно у нас!!

Forest Lawn говоря попроще 
Место проводов, слез и бед.
Место, где покупают жилплощадь
С перспективой на тот свет.

Выбор есть: вот участки двухспальные,
Это, если клиент женат 
Даже с видом на улицу с пальмами.
Подороже на нежный закат.

Наглый агент с беспечной небрежностью
Объясняет опять и опять.
Как по низкой расценке с вечностью
Вы смогли бы легко переспать.

Не пугает он вас преисподней,
Рай сулит и воркует о том,
Что в могилу хотя бы сегодня,
А платить даже можно потом.

Торгаши промышляют идеями.
Но доходнейшая из идей:
Чтоб при жизни еще сумели вы
Погрустить над могилкой своей

Чужды мне эти склоны с полянами
Без крестов, без оград и без роз
На земле не дружившей с бурьянами,
Не обласканной шумом берез.

В Калифорнии осень как в Киеве,
Если б только не этот прибой.
Что ж поделаешь,  видно такие мы
Напоследок нас тянет домой.

Всё живущее по-иному
Смерть встречает, не зная о том 
Пес идет умирать из дома 
Человек возвращается в дом.

Не с того ли я вижу всё чаще
Крест с рябиной, где к небу лицом,
В самой гуще кладбищенской чащи
Похоронены мать с отцом?

Уже опал последний лист.
И с той горы, что горбит спину,
Туман-иллюзионист,
Спустился медленно в долину.

И вот пополз во все края,
Укрыв молочною завесой
Шоссе, конюшни, тополя,
Аэропорт за дальним лесом.

Шагая к дому наугад
Под всё густеющею дымкой,
Я вижу, как бледнеет сад.
Как елка стала невидимкой.

Как все теряет плоть и вес,
Становится бесцветно, мглисто.
О Боже, даже дом исчез
По воле иллюзиониста!

Исчез, и не ищи ведь зря!
Он был и нет. Он канул в бездну,
Как горы и как тополя,
Как я когда-нибудь исчезну.

Вот даже самый ближний куст
Передо мной растаял сразу.
И мир, знакомый наизусть
Уж недоступен больше глазу.

У шоссе за первым километром.
Где дорога круто рвется вниз,
Извиваясь под осенним ветром,
Исполняет дерево стриптиз.

Сбросив наземь все свои одежки 
Всё дотла, не сыщешь и листок.
Лишь остался на точеной ножке
Белый ослепительный чулок.

Как в тяжелом приступе психоза,
В голубом бензиновом дыму 
Пляшет обнаженная береза
У машин проезжих на виду.

Плавен выгиб тоненького стана,
Нежен веток дымчатый плюмаж;
Ей бы на холсте у Левитана
Украшать какой-нибудь пейзаж.

Или в русской выситься деревне,
Где растут поэты от сохи,
Где березы, стройные издревле,
Попадали в песни и стихи.

Я стою, как будто бы на тризне
У шоссе, где смрад и визг колес
Горько мне, что не сложились жизни
Так как надо даже у берез!

Глубокий дол, и словно пламя всполохи, 
Хвосты и гривы рыжие полощутся,
И нежно, наклонив нечесанные головы,
Стоят под ветром две влюбленных лошади.

Над ними небо лучезарным куполом.
Полынный запах солнечного луга;
Ну, а они так влюблены по-глупому.
Вот в этот мир цветущий и друг в друга.

А ветер дует, ковыли обшаривая,
И никого вокруг, их только двое 
Замкнутые в два дивных полушария:
Одно зеленое, другое голубое.
Замкнутые в два дивных полушария.

Осень вылитая из бронзы.
Солнце кажется гонгом лучистым,
И дубы, величавые бонзы,
Над ущельем стоят каменистым.

Тихо все, у песчаной запруды,
Спят рыбешки на каменном донце;
Валуны, ожиревшие Будды,
Животы согревают на солнце.

Облака над вершинами низко
Проползают всё мимо и мимо,
И как будто бы в храме буддийском
Аромат горьковатого дыма.