Борису Марковскому
На вечернем, почти ночном, небе
ветки дерева: куст на небе!
Я сижу на кухне и рассеяно ковыряю вилкой
Целый день я мучил друга своими стихами
и разговорами, и он сказал,
что все не так уж плохо
Я обрадовался.
Затем мы пошли пить чай в сотый раз
Не строй иллюзий! сказал друг,
ты не японец и не китаец.
Вот те на! А я так надеялся!..
хозяйка дома пожаловалась, что табак нонче плох
и трудно выбрать, да и дорого
Потом другу позвонили, и он убежал
а я улетел в окно
дождик идет серенький,
и я иду, серенький,
дождь закончится, серенький,
и я закончусь, серенький
«придет серенький волчок и»
Я о себе лишь в превосходных степенях!..
Я Мастер Высших Знаний
кое о чем
кое-где
и как-нибудь
И уж точно когда-нибудь
я в чем-нибудь стану гением
и сверхталантом в постижении
Божественных Тайн!
О да! Я подтверждаю!
Я точно стану «сверх»!!!
И таким образом, друзья, я оправдаю
Надежды сверхчеловечества!
А иначе кто даст мне сверхзнание т о г о
и сверхзнание э т о г о?
Правда, недавно мне открыли
одну сверхтайну:
что если
поверх мясца
горчички положить
и все это на медленном огне
лучок редисочка
сто грамм
или не сто
как разрешит жена
или любовница-змея
(или наоборот запутался!)
то ты войдешь в Блаженство Храма!
Да, да! В Блаженства Храм!
Мне так об этом поведали жрецы
из соседнего подъезда
Вчера я написал свое лучшее стихотворение. Замечательное стихотворение! Да! Но писал я его уже довольно поздно, почти ночью плохо было видно я там его быстро нацарапал и лег спать. Утром встал, решил прочитать, насладиться. Взял в руки листок а прочитать не могу! Мелко-мелко так написано ничего не разобрать, ужас какой-то! И так и сяк вертел ничего не понятно! Я так расстроился, что чуть не заплакал! Это ж надо! Вот дурная голова!
Поэтому я решил впредь быть умнее и предусмотрительнее. И как только мне надо было записать мое новое лучшее стихотворение, я взял самый большой лист бумаги в мире и самую большую кисть и записал самыми, буквально громадными буквами стихотворение. Вот! И лег спать.
Спокойно спал, а утром встал и сразу кинулся читать стихотворение. Но вот незадача! Оно было такое большое, что я мог видеть только отдельные буквы а весь текст нет: он куда-то уходил все дальше и дальше, из комнаты, на улицу, в соседние кварталы короче, кошмар!
Я отступаю, но весь текст все равно не вижу! Ужас! Вот так я и во второй раз не смог прочитать мое лучшее стихотворение, которое я написал!
--В поисках бога (или Бога, всё равно) я обшарил всю Вселенную, заглянул во все глухие места, но напрасно! Я нигде не мог Его найти! Обратился к знакомым, они напряглись, дали пару адресов.
Я обрадовался, и в сердце расцвела надежда! Но!.. Но я нигде не мог Его застать! Я все время слышал: «Извините, отсутствует». «Придите завтра». «В командировке». Или: «Вышел покурить!» «На конференции». Один раз чуть Его не застал: «Только что вышел. Ждите!» Я ждал час, два, три Потом ушел понял, что не дождусь и умру с голоду!
Меня жалели: «Не грустите! Зайдите через неделю», «через месяц».
Я заходил. В одной приемной вообще отшили: «А что это вы так запросто? Где ваша рекомендация? Без неё никак!». Я достал рекомендацию, но напрасно! Нет Его! У меня опустились руки, и я впал в отчаяние. Ну не везет мне!
У меня просьба если кто увидит или услышит, сообщите мне.
Друзья! Не опоздайте!
Бунюэль, Борхес и я
Мы сидим втроем и пьем грог. Изредка курим.
В зале полутьма.
Борхес, не мигая, смотрит в полумрак залы.
Бунюэль саркастично жует табак.
Все мы думаем о прекрасных женщинах, о которых в Коране сказано: «пашите».
В зале вдруг появляется андалузский пес.
Борхес поднял палец и сказал: «Будда».
Бунюэль заказал еще аперитив.
«Что вы, друзья, думаете о смерти?» спросил отрешенно Борхес. Бунюэль ответил: «Лорка знал, но его убили. Спросить не у кого». Я молчал.
Пес, повиляв хвостом, убежал.
«Чертовски жарко, вы не находите?» спросил Бунюэль. Борхес, помолчав, сказал: «Нечего писать. Я уже обо всем и за всех написал».
У меня просьба если кто увидит или услышит, сообщите мне.
Друзья! Не опоздайте!
Бунюэль, Борхес и я
Мы сидим втроем и пьем грог. Изредка курим.
В зале полутьма.
Борхес, не мигая, смотрит в полумрак залы.
Бунюэль саркастично жует табак.
Все мы думаем о прекрасных женщинах, о которых в Коране сказано: «пашите».
В зале вдруг появляется андалузский пес.
Борхес поднял палец и сказал: «Будда».
Бунюэль заказал еще аперитив.
«Что вы, друзья, думаете о смерти?» спросил отрешенно Борхес. Бунюэль ответил: «Лорка знал, но его убили. Спросить не у кого». Я молчал.
Пес, повиляв хвостом, убежал.
«Чертовски жарко, вы не находите?» спросил Бунюэль. Борхес, помолчав, сказал: «Нечего писать. Я уже обо всем и за всех написал».
Бунюэль меланхолично ответил: «А я еще сниму парочку картин о нашей метафизически скотской жизни». И рассмеялся.
Я сидел в кругу великих и внимал голосу вечности.
1990, 20192021
Виталий Амурский / Париж /
Москвич 1944 года рождения. Во Франции без малого полвека. Разумеется, не местом жительства определяется внутренний мир человека, пишущего же особенно, но, несомненно, ничто не проходит бесследно. В моих стихах, вообще в том, что и о чём пишу, конечно же, какие-то отражения этого. Я рад, что получил приглашение принять участие в этой антологии подобных площадок в Русском Зарубежье сейчас кот наплакал.
Невозвращенец
1С земляком в стенах пивного зала
Случаем в беседе я увяз.
Что ему язык вдруг развязало,
А меня растрогал тот рассказ?
Не имею ясного ответа.
Не было тогда и ныне нет.
Может быть, искал я тень без света.
А искать мне следовало свет?
«Сам я родом из Электростали,
Знаешь, это около Москвы.
Сорок лет назад его оставил,
А оставив, с прошлым сжег мосты.
Помню тот предзимний день понурый
Со снежком мерцавшим, как металл,
Как с ракетодрома Байконура,
В неизвестный мир я стартовал.
ТАСС не сообщал тогда, понятно,
Как меня несёт за облака,
Но свою страну без белых пятен
Я увидеть смог издалека.
В проволоке лагерной и вышках,
Начисто лишённой многих книг,
О которых прежде только слышал,
Даже взглядом не касаясь их.
Боже, понял я, в какой же яме
Прозябает мой родной народ
Нет, не без альбомов Модильяни
И колбас без прав на кислород.
В капсуле, в полёте раскалённой,
Не пришлось тогда вернуться мне
(Как позднее многим Крикалёвым[1],
Чтоб найти свой дом в иной стране).
Жизнь, как будто, открывал сначала
И, казалось, даже с огоньком,
Но, случалось, так порой качало,
Всё вокруг летало кувырком!..»
Дальше, извините, не припомню,
Где и с кем был он тогда душой.
Слушал я с печалью, только что мне
Было до неё, увы, чужой!..
Будто в зал, реально ж дальше, мимо
Он смотрел, уже не говоря.
Повторите нам по кружке пива,
Попросил официанта я.
Возле ног этюдник чуть поправив,
Он глазами улыбнулся лишь.
За его спиной в оконной раме
В лужах и огнях блестел Париж.
«Который месяц словно те же маски»
Который месяц словно те же маски,
Не отличишь твоя или моя,
Но вот уже, пройдя январь, савраски
Нас тащат за пределы февраля,
Где впереди распутица, понятно,
Привычная, увы, из года в год,
Бескрайних луж мерцающие пятна,
Среди которых вечно ищешь брод.
В такие дни понять бы надо: где мы,
Не сбились ли с пути в узлах дорог?
Нет, не сейчас, ведь врубелевский Демон
Об этом же задумываться мог.
«На антикварных рынках»
Сестре Татьяне
На антикварных рынках
Встречались мне в бумагах
Военных лет открытки
И письма из Гулага.
Писавшиеся с болью,
Достоинством и честью
Тем, кто ушедших помнил
И тем, кто враз исчезли.
Тут крепкие объятия,
Там раненое сердце.
Как гвозди из распятия,
А ныне для коллекций.
Какими каталогами
Оценишь боли схожие?
Какими эталонами,
Когда мороз по коже!
Смотрю на те, что собраны
И дорожу которыми,
В них жизни за засовами
За штампами конторскими.
Неважно, что помарки
И труден глазу почерк
Лежат в соседстве с марками,
Которых нет на почтах.
Альбомные страницы
Пронзило их дыхание,
Отсутствуют границы
С тем, что отныне давнее.
А всё же не минувшее,
Ведь душу жжёт поныне
И лучшее, и худшее,
И то, что между ними.