И тут пришла мама, остановилась в дверях.
Вовик стоит на кровати с подушкой, я на земляном полу, босая, пух летает по комнате, и мы просто закатываемся от смеха.
Перестаньте сейчас же! Бабушка умерла
Мы остались одни в Пржевальске.
Опять большой кусок мирной жизни. Хожу в школу сама, наверно, она близко, не надо переходить улицу.
Огромные деревья с гладкой корой, у самых корней арык перекатывает камушки на дне, а в другом месте дно земляное, и он то мельче, и тогда вода в нём несётся, то глубже, тогда течёт еле заметно.
Между арыком и забором трава по обе стороны дорожки, а в траве жуки с блестящими крыльями, букашки Вот муравей несёт прутик, слежу за ним внимательно, боюсь потерять из виду и слышу над собой мамин голос:
Снова тянешься из школы целый час! Сколько тебя можно ждать!
В школе посадили с мальчиком за одну парту, и мы подрались в первый же день. Высоконький такой, умный, красивый мальчик.
Нас рассадили, мы проревели целый урок, и нас опять посадили вместе. Что он такого сказал, что я его двинула по зубам?
Вызвали маму, первый раз в первый класс.
Как ты могла? Что за повадки, выбить мальчику два зуба!
Он мне тоже выбил, вот, шатаются. Просто он пожаловался, а я нет. Папа говорил, нужно уметь постоять за себя, а не ябедничать.
Ему было бы за тебя стыдно!
Неправда, папе никогда не было бы за меня стыдно! И такие бурные слёзы
Конечно, нас рассадили, теперь уже навсегда, и он гордо обходил меня на переменках.
Как-то мама сказала:
У нас будет своя комната. В соседнем дворе у трёх мальчиков умерла мама, их заберут в детский дом, а комнату нам. Только бы не пропустить, когда она освободится.
Не пропустить должна была я. Каждый день мама говорила:
Сходи к ним!
Это был кошмар. Почему не сказала не пойду, не могу, боюсь! Почему маме не приходило в голову нельзя отпускать меня одну к подросткам?
Я набирала воздух в рёбрышки и входила. Дверь вела прямо в комнату, никаких прихожих, половиков, пол земляной, как на улице, и не метён давно.
И трое мальчишек, двое подростков с ломкими голосами и третий поменьше. Он стоял посреди комнаты и молчал.
А, гостья пришла! Ну, давай !
Они надвигались на меня, хватали за руки, за плечи, а я отступала к стенке, прятала в неё глаза и твердила:
Нет, нет!
Я старалась двигаться вдоль стены к двери шаг, ещё шаг, и вот, наконец, дверь, и трава за порогом, и можно перевести дух.
Женщина во дворе смотрит на меня с жалостью.
Вы не знаете, когда их заберут?
Не хотят они. Старший говорит, сами проживём, не нужен нам никакой детский дом. А сами едят картошку с очистками, а то и очистки одни.
Плетусь домой. Мама спрашивает:
Не уехали ещё?
Нет, не уехали.
Надо не пропустить, а то кто-нибудь займёт комнату, озабоченно говорит мама и смотрит куда-то вдаль. Если бы она посмотрела на меня! Она больше никогда бы меня к ним не посылала!
Через день опять:
Пойди посмотри, может, освободилась?
Наверно, они следили за мной из окна. Дверь была открыта. Я подошла и заглянула внутрь никого, уехали, наверно. Вздохнула облегчённо
И тут две пары рук схватили меня, начали мять и тискать.
Попалась! Попалась! Давай !
Нет! Не-е-е-ет!
Ну давай! Это же так интересно! Ты просто не пробовала, все девчонки это любят, давай!
Ладно
Как они обрадовались!
Ты мировецкая девчонка! Никому не скажешь? И надо снять трусики.
Нет! Не-е-ет!
Отпустите её, сволочи, гады, отпустите её! кричит младший братишка, и плачет, и бьёт их кулаками по спинам.
От неожиданности они выпустили меня и обернулись удивлённо. Я была спасена! Выскочила на улицу и бежала до самого дома.
Мама опять не заметила ничего.
Не уехали ещё?
Нет.
Не говорили когда?
Не говорили. Соседка сказала, что они едят очистки от картошки, но не хотят уезжать.
Бедные дети, станут беспризорниками, хулиганами.
Они уже беспризорники и хулиганы, говорю я убеждённо, а мама не понимает ничего!
И снова:
Пойди посмотри
Я не могу больше туда идти!
Ты просто не хочешь, взрослая девочка, а помощи никакой.
Мама, не могу, получается, я выгоняю их из собственного дома!
Ничего подобного, они просто не понимают в детском доме им будет лучше, их будут кормить и одевать, они будут спать в чистых кроватках
Ничего подобного, они просто не понимают в детском доме им будет лучше, их будут кормить и одевать, они будут спать в чистых кроватках
И я снова иду в эту западню. Нет, в комнату больше не войду, постою во дворе и посмотрю, может, они уехали?
На двери большой ржавый замок, как на сарае. Стою пять, десять минут никого. И тут из соседних дверей выходит женщина.
Скажи матери, уехали они. Ключ у меня, пусть приходит.
Я снова плетусь домой. Никакой радости, «детский дом» звучит зловеще, меня всегда им пугали, когда я стояла в углу. Даже облегчения не было, что весь этот недетский кошмар позади. Жалко мальчишек, так жалко мальчишек, особенно младшего.
Сумерки у холодной печки. Мы сидим с Вовиком и ждём, когда вернётся мама. Темнеет, будто кто-то прикручивает фитиль у керосиновой лампы. Впрочем, её у нас уже нет, есть только тряпочка в плошке с жиром, но мама не разрешает нам зажигать её самим.
Мы сидим почти в темноте, притихшие, как мышата. Дверь открывается. Они здесь не запираются вообще, только на ночь мама накидывает крючок, который сделал из гвоздя сосед киргиз.
Это он и пришёл, я знаю, больше к нам некому приходить. Он берёт Вовика на руки, протягивает мне жёсткую ладонь:
Поднимайся, девочка, пойдём, незачем сидеть в темноте и холоде.
Вовка обнимает его за шею, они такие друзья! Ведь наш сосед хозяин лошади, и арбы, и жеребёнка. Он обещал выучить Вовку на извозчика, когда тот вырастет во взрослого парня, а жеребёнок в коня. А ещё он катает Вовку на облучке, даёт подержать кнут, и такое счастье светится на Вовкином лице!
Со мной у него другой разговор, два-три слова за день. Я понимаю, я ведь женщина, он и со своей женой и дочками так разговаривает, а сыновей у него нет.
Сейчас он уводит нас к себе. Пылает очаг, в комнате тепло и светло, жена и все три его дочки ходят вокруг, и чай дымится в большой пиале. Я, как взрослая, сажусь к огню вышивать салфетку, а девушки поглядывают на меня.
Только переводит нитки.
Да, такие мягкие, красивые
Мулине называется. Давай попросим?
Тише ты.
И приходит мама.
Зачем вы забрали детей? У вас хорошо, но завтра им всё равно сидеть одним.
Детей нельзя оставлять одних, киргиз не может этого видеть.
Если я буду с ними, чем кормить?
Дети не должны быть одни.
Тут мама замечает, как девушки смотрят на моё безобразное вышивание. Она молча берёт катушку и отдаёт им вместе с салфеткой.
Спасибо, мы распорем сами! Зачем портить такие хорошие нитки
Ещё киргиз не может видеть, как женщина сама рубит дрова, железные от мороза. Он забирает у мамы топор:
Иди к детям, топи печь, сейчас принесу.
Входит, усы и борода белы от инея, кладёт охапку дров и смотрит, как дымят сырые полешки.
Пусти, я сам.
И вот огонь разгорается, я смотрю на его весёлую пляску, а за стеной гудит, и ухает, и воет!
Что это, мама?
Не бойся, отвечает за маму сосед, это ветер, он объезжает белого коня. Мать, корми детей, укладывай, поздно уже. Я ухожу
Но вот пришла весна. Зачернела талая земля, набухли и раскрылись почки, воздух стал тёплым и пахучим.
В последний школьный день нас повели на прогулку далеко за город, где холмы стояли в высокой зелёной траве, ещё только согретой, а не сожжённой солнцем. И вся она алела маками, белела какими-то неизвестными мне цветами и источала удивительный аромат.
Мальчик, что всю зиму обходил меня с гордым видом, взял за руку, когда мы выбегали с радостными криками на этот простор. И весь день мы ходили вместе. Он смотрел на меня серьёзными глазами, а я улыбалась и вела светский разговор.
Знаешь, здесь растут цветы, которые ни за что нельзя нюхать, можно потерять сознание.
Нет, сознание можно потерять только от солнечного удара, поэтому нельзя снимать панамку.
А вот и от цветов можно! Смотри, наклоняюсь к цветку, артистка такая, подкосила коленки, закрыла глаза Мальчик неуклюже и растерянно тащит меня, принцессу, с холма, кладёт на траву и уже собирается звать на помощь! Но я открываю глаза и смеюсь.
И продолжается этот чистейший день
Больше мы не виделись никогда. Осенью его определили сразу в третий класс, да и мы вскоре уехали.
А пока впереди огромное лето.
Писем от отца не было, кроме первого, ещё в Грозном, треугольника с чёрной печатью: «Доехали хорошо, находимся на формировании».
Как только Ростов освободили, мама написала знакомой, тёте Вале, которая почему-то ушла из своей квартиры и жила теперь у нас. Хотела узнать самое главное, самое важное нет ли писем от папы?