Я у мамы дурочка - Светлана Юрьевна Гершанова 6 стр.

Я читала им стихи, пока могла вспомнить хоть одну строчку. Прочла им все, что написала до этого.

Как они слушали, какая стояла тишина! И у того, во втором ряду, по лицу катились слёзы.

После меня вышел на сцену военный, начальник, очевидно.

 Вы, свиньи! Человек потратил на вас выходной, она работает, между прочим, в отличие от вас, которые не хотят работать!

Я была просто оглушена! Неужели с людьми нельзя говорить по-человечески? Я же видела их глаза! И видела в них людей учительница, которая не боялась входить к ним в класс на девятом месяце.

В кабинете я сказала этому начальнику всё, что о нём думаю.

 Как вы могли! Они же чувствовали себя людьми, им женщина стихи читает, а вы свиньи. Зачем я тогда приехала, что ли перед свиньями стихи читать? Вы же всё сломали!

 Они работать не хотят! Освобождаются на счету ни копейки, я им из своего кармана билет покупаю! А вам легко говорить, поработали бы здесь.

 А учительница? Что она, обязана была ездить за мной?

 Я ей сто раз говорил: сиди дома, рожай, не ходи по лезвию.

И толпа у дверей его кабинета, все просят мой адрес.

 Никаких адресов! Расходитесь! Всё через учительницу!

Я получала письма от заключённых, через редакции журналов, где публиковались стихи. А из той зоны никогда.

Наверно, учительница родила малыша и больше не вернулась к ним, закрылся этот кусочек неба в окне за решётками.

Алексей провожает меня на волю. Дверь. Направо, теперь налево, снова направо. Выход, и вся охрана улыбается мне, и я улыбаюсь, и какая-то женщина протягивает свёрток:

 Родненький, передай сигареты, там написано всё! Будь человеком!

 Пошла отсюда!  говорит он и улыбается мне.

Господи, какой ужас

Наверно, месяц не могла прийти в себя.

Еврейское счастье

Я по-прежнему посылала стихи в разные журналы. Конверты были большие, коричневые, купила по случаю целую стопку. Бумага серая, почти прозрачная. Опять же по случаю я купила пять пачек, мне надолго хватило. Машинка старая, с мелким шрифтом и пляшущими буквами.

Это были письма надежды! Всё равно что бросать бутылку с запиской в океан, на счастье, вдруг повезёт!

В хитросплетениях литературной жизни не разбиралась. Западники, почвенники для меня не имело значения. Я просто писала стихи. Очень хотелось, чтобы они дошли до читателя.

И вдруг получаю письмо от главного редактора журнала «Молодая гвардия».

Он писал в портфеле журнала нет ничего, что можно было бы поставить рядом с моими стихами. Просил прислать ещё, на большую подборку!

Я была на седьмом небе от счастья. Оно не умещалось во мне, требовало выхода. Очень скоро об этом письме знало всё наше КБ и всё Ростовское отделение Союза писателей.

Но Союз писателей знал то, чего я не знала: этот главный редактор не любил евреев. И два наших молодых поэта отправились в Москву открыть ему глаза на моё происхождение.

Я его никогда не скрывала и не стыдилась, никаких псевдонимов, в паспорте, во всех анкетах значилась еврейкой. Сложности возникали, конечно, особенно когда время от времени у нас в стране вдруг поднималась волна антисемитизма. Странно поднималась, будто по чьей-то команде, и так же странно, будто по чьей-то команде, спадала.

Главный редактор ушёл в другой журнал и там напечатал мои стихи, несмотря на свою стойкую репутацию и репутацию журнала. В «Молодой гвардии» мою подборку потеряли.

Эти два поэта общались со мной как ни в чём не бывало. Один их них и сейчас здоровается со мной, когда мы случайно встречаемся.

Второй умер, пусть ему земля будет пухом.

А тогда он так же, как и до той истории, хлопал меня по плечу:

 Я гений, и ты гений, остальные барахло!

Правда, он мог в тот же день хлопнуть по плечу кого-нибудь другого

«Ходите чаще в гости к старикам»

Это был один из тех счастливых моментов в моей жизни, которые и помогали мне держаться на плаву.

Была глухая пора, после первой книги стихов вторую не выпускали десять лет, публикации были редки, практически случайны. И вдруг!

У меня всё хорошее происходит со словом «вдруг»

«Литературная газета» напечатала крошечную подборку молодых донских поэтов. Шесть поэтов, шесть стихотворений. Моё было самое короткое:

Мне писала одна пожилая женщина из Прибалтики первое письмо было откликом на какую-то публикацию, а потом завязалась переписка. На последнее её письмо я долго не отвечала, попала в больницу. А потом пришло письмо от её друга она умерла. Я не могла себе простить, что не ответила ей, не выбралась к ней в гости, а она звала в каждом письме!

Мне писала одна пожилая женщина из Прибалтики первое письмо было откликом на какую-то публикацию, а потом завязалась переписка. На последнее её письмо я долго не отвечала, попала в больницу. А потом пришло письмо от её друга она умерла. Я не могла себе простить, что не ответила ей, не выбралась к ней в гости, а она звала в каждом письме!

Так появились эти стихи. Я даже не знала об этой публикации! Работала в конструкторском бюро, в Союз писателей заходила редко.

В тот раз секретарь-машинистка встретила меня в коридоре:

 Света, всё забываю тебе позвонить. Письмо твоё у меня уже месяц в столе валяется.

Конверт, когда-то белый, давно пожелтел и потёрся на краях, но я не обратила на это внимания. В моей душе всегда жило, да и сейчас живёт, счастливое предчувствие чуда. И время от времени чудеса происходят!

Письмо было композитора Александра Изотова. Он прочёл ту подборку, написал музыку на мои стихи и отнёс на радио. Оказалось, девятнадцать композиторов принесли на Всесоюзное радио музыку на эти стихи!

Песню приняли у него, её записала Майя Кристалинская.

Когда я прочла эти невероятные вещи, бросилась обнимать машинистку, которая даже не удосужилась за месяц позвонить мне!

С Сашей мы потом написали немало песен

Мне присылали с радио огромные пачки писем. Писали ребята из армии, писали старые и молодые, одна учительница звала к себе жить.

Песня заняла первое место в году по письмам слушателей, первая моя песня! Это было невероятно. Но чудеса, связанные с этими стихами, продолжались.

На радио «Юность» в интервью у Клавдии Шульженко спросили:

 Какая, по-вашему, сейчас лучшая песня на эстраде?

И она ответила:

 Песню назвать не могу. Могу прочесть лучшие стихи для песни. И прочла эти стихи!

Я часто спрашиваю в аудиториях, где приходится выступать, знают ли эту песню? Невероятно, но знают и помнят через столько лет! Но никто не помнит автора стихов, вот такой парадокс.

Это не имеет значения, по большому счёту. Важно, что она нашла отклик в человеческих сердцах.

А несколько лет назад на радио прозвучала песня на эти стихи другая музыка, пел Вахтанг Кикабидзе и сказал, что не знает автора стихов.

Я позвонила ему, он пригласил меня на свой концерт и отдал, наверно, все цветы, что ему подарили.

Стихи эти принёс ему тесть, переписанные от руки, без автора. Он отдал их питерскому композитору Галине Сорочан. Она рассказывала на моём вечере в ЦДЛ:

 Я спела ему эту песню по телефону, а в трубке тишина. «Буба, ты меня слышишь?»  «Да».  «Почему же ты молчишь?»  «Я плачу»

Черепаха

Это было задолго до того, как Витя появился в моей жизни, занял в ней то главное место, которое было ему предназначено судьбой.

Я только что вышла замуж за совсем другого человека. И у нас с ним всё было впервые в тот год первый отпуск вместе, первая поездка на юг, в Лазаревку, на море.

Мы жили в какой-то голубятне, только такое жильё было нам по деньгам, питались по-настоящему один раз в день, вечером, в маленьком ресторанчике. Там был крошечный оркестрик, и можно было потанцевать. Мы брали одно второе блюдо на двоих, на большее у нас опять же не было денег. И официантка кричала на кухню:

 Зин, опять пришли эти молодожёны! Положи им гарнира побольше! В тот день я вернулась от врача и увидела черепаху. Она стояла на своих плотных коротеньких лапах прямо перед дверью. Когда я вошла, втянула голову в панцирь немного, на всякий случай и снова вытянула её в сторону двери.

Я догадалась, как она сюда попала: Димка ходил в горы и вернулся, пока я была у врача. А теперь он, конечно, на море.

Я проболела почти неделю. Грипп летом, у моря, в отпуске нарочно не придумаешь! И Димка томился возле меня из солидарности. Я с трудом отправляла его на море, а сегодня уговорила пойти в горы. Он был очень живой и подвижный человек, и ему было трудно на одном месте, даже рядом со мной.

Я села на кровать, единственную мебель в нашей комнате, не считая тумбочки, и посмотрела на черепаху.

Я представляла, как она медленно обошла комнату на своих коротеньких лапах, вдоль стены, пока не остановилась перед дверью. Наверно, в щель под дверью тянуло свежим воздухом,  как бы иначе нашла выход?

А что будет делать, если выпустить её? Я представила, как она медленно сползает по ступенькам, а потом идёт в гору месяц, а может, и больше, до того места, откуда Димка принёс её за какой-нибудь час.