По заявкам человека героической профессии, ветерана правоохранительных органов Руслана Баширова передаем «Песню чекистов». Музыка Астанина, слова Пчелинцева. Поет Иосиф Кобзон!
Старший Букашенко потеплел взглядом и подпер щеку рукой. Сын Лука подбавил громкости, и из динамика полился мужественный баритон:
«Чекист рожден в борьбе, мужал в сраженьях жарких.
С той пламенной поры немало лет прошло:
Фуражку со звездой, потертую кожанку
В музее положили под стекло.
Но враг готовит нам опять огни и войны,
И тучи тяжело нависли над землей.
Советская страна пусть трудится спокойно,
А нам, товарищ, рано на покой ».
Рано, рано нам на покой, Лука! ударил вилкой по столу отставной капитан второго ранга. Сталин не умер. Он навечно в наших сердцах!
Не беда, что в висках седина, и порой до утра не уснуть продолжил невидимый Кобзон, мы готовы с тобой, старина, повторить этот огненный путь!..
И повторим! прокричал Николай Филиппович. И повесим дерьмократов на первой же осине за яйца! Учись стихи писать, сын.
Певец продолжал музыкальное повествование о чекистах, что свято дорожат доверием народа и носят «имя гордое ЧК», а Лука вспомнил песню Игоря Талькова о бывшем подъесауле, который уходил воевать за красных, и которого позже расстреляли. Кто расстрелял? А, вот эти, красные с «именем гордым». Сколько они людей порешили, а такие, как папаша, по-прежнему им поклоняются. Работает в банке, а ругает капитализм. В Бога, говорит, верит. Ха!
«Опять звучит приказ тревоги без отбоя, пел приемник, и жены, как всегда, с привычной верой ждут. Товарищ дорогой, не зря же нас с тобою по-старому чекистами зовут»
Интересно, подумал Лука: ЧК нет, а чекисты есть!
Николай Филиппович, однако, был счастлив. Пение вернуло его на пару десятков лет назад, когда он замполитствовал в огромном военно-морском флоте огромной могущественной державы, которую все боялись. Да, да именно, что боялись! С ГКЧП не получилось, Лукьянова в «Матросскую тишину» закатали. Он там стихи пишет. Поэт Осенев. Коллега. Надо будет книжку его достать. Ничего, возвратится еще славное время могущества, придет новый товарищ Сталин и вычистит всех этих горбачевых и эль-цинов!
«вам в руки вложен щит и меч родной державы, врагу не одолеть незыблемый редут. Овеянные вечной, негасимой славой, традиции Дзержинского живут!»
Отставной моряк совсем расцвел. Вот, это по-нашему! Надо будет попросить сына настучать попозже на пианино любимую песню «По долинам и по взгорьям».
Пользуясь моментом, сын снова наполнил стаканы, и, помирившиеся Букашенко, под возгласы «С Новым Годом, папа! С Новым счастьем!» поспешили закрепить семейный мир.
Лука вынужден был терпеть неотесанность отца-солдафона, поскольку жил трудной насыщенной судьбой музыканта-классика.
Бетховену, впрочем, тоже было нелегко.
Бедность.
Непонимание.
Интриги.
Поэтому и пил.
Иногда
Собственно говоря, о том, что Лука живой музыкальный классик, знал пока лишь он сам. Современники еще не прониклись его значением и масштабом дарования. В переулке же местные «скотобазы» (за исключением соседа Валерки Вибратора, да еще пары человек) вообще понятия о музыке не имели. Иногда только какой-нибудь идиот пел матерные куплеты за окном, да со второго этажа торца общежития резинщиков, что располагалось напротив, на всю катушку врубали Алену Апину-хуяпину. Скотобазы!
Луке предстояли долгие годы неудач, нищеты, забвения все, как положено великим. Пока же следовало размышлять и творить, творить, творить!
Ноты зовут! Он уже написал пятнадцать лет назад одну бессмертную хабанеру, а впереди еще такие нетронутые пласты, ого-го!
Для вдохновения носил в кармане скрученные узлом женские колготки, которыми разжился при посещении семьи приятеля гитариста Самолета из ансамбля новозаборского Салона свадебных торжеств. Колготки, принадлежавшие Елене жене Самолета, навевали различные лирические музыкальные ассоциации.
На резино-техническом промышленном гиганте имени Розы Землячки, куда Луку по отцовской протекции приняли заведующим клубом, он сошелся близко с корреспондентом заводской многотиражки «Резина» Шуро́й. Вернее сказать, звали того Александром Вагнером, но он для себя предпочитал имя «Шура», причем, с ударением на последнем слоге.
Шура сам пришел к Луке в кабинет после того, как тот вывесил объявление о создании заводского ансамбля. Инструменты профком закупил, и нужно было показать руководству, что не зря. А Вагнер с детских лет кропал стишки, в конце восьмидесятых внештатным корреспондентом съездил от газеты «Юный коммунар» глуповского обкома ВЛКСМ в командировку «Эстафета перестройки», ныне печатался в различных независимых газетах, включая орган Демократического Союза «Свободное слово», и кроме того, хотел писать песни. Он любил разную музыку: песни Высоцкого, Новикова, Шуфутинского, Токарева, «Пинк Флойд», «Шокинг блю» и (что же делать!) всякие народно-непристойные куплеты. Явление Луки на заводе оказалось очень кстати, потому как свободного времени у Шуры было навалом. Он стал загдядывать к Луке и побуждать к активной композиторской деятельности.
Ты, давай, лепи музыку, говорил Шура, отлеживаясь в кабинете Луки после обеда. Сейчас наше время. В Воронеже ансамбль «Сектор газа» появился, такую лабуду гонят, брат, и прокатывает! Инструменты у тебя есть, таланта хоть отбавляй. Вот, читай, что я накропал.
Тексты-стишки Шуры были злы и остроумны, и не хватало лишь малости: найти на заводе исполнителей. С этим были проблемы, поскольку живой классик Лука не мог позволить себе работать со всяким сбродом. Они должны были играть хотя бы, как Дэвид Гилмор. Из-за отсутствия достойных и музыка не писалась, бляха!
Пока же проходили предварительные прослушивания: являлся оператор автоклава Гена и щипал на бас-гитаре битловские мотивы, заглядывал спеть итальянскую арию лысый инженер-химик Андрей Пикоян; да и сам Лука наигрывал на клавишах гэдээровской «Вермоны» свою бессмертную хабанеру. В основном, однако, приходилось думать о будущем, читать научно-фантастическую литературу и перестроечную прессу.
***
Лука отвлекся от размышлений и решил расставить точки над «i» в отношениях с отцом:
Ты, папа, извини, произнес, сняв очки (он был близорук), но иногда бывает обидно. Не понимаешь ты меня. О хабанерах понятия не имеешь, сюиту от кантаты не отличишь. Я всегда тебя поддерживаю, даже стихи твои вынужден читать, а ты ко мне так относишься. Ельцинистом называешь. Знаешь, как мне тяжело бывает? Попробовал бы Бах на заводе музыку писать! А? Только-только начинаешь встрепёнываться, а тут, как шибанет в нос из цеха отравой!
А что ж вы воздух не очищаете? Говорят, и в Кавр-озеро отходы льете?
Лука горестно улыбнулся, дескать, если бы только это!
У нас продукцию некуда девать, покупать перестали, шинами коридоры забиты. Камерами велосипедными. Говорят, скоро презервативами зарплату выдавать будут. Мне премию уже срезали, а ты про озеро. Ха! Чайковского хоть поддерживали деньгами
Николаю Филипповичу стало жалко сына. Осленок, ласково подумал он. Чайковский, понимаешь ли. Ишь, на что намекает! Жениться ему надо, вот и поумнеет. Придется поумнеть. С бабами-то быстро жизнь узнаешь, это не у отца за пазухой жить!
Ты когда женишься?
Сын насторожился:
А, чего это тебя интересует? Зачем тебе? Что, плохо нам?
Так ведь, все же женятся. Ты же не гомик? Не гермафродит? В общажном бараке бабу видел, не старая еще. Соседка наша. Пойди, познакомься.
Ах, старый хам, подумал Лука, еще и намеки делает! Какое тебе дело, спрашивается? Просто денег на сына жалко, хочет сплавить, чтобы свою козу Машку поселить.
Рано еще, угрюмо ответил Лука. Ее к тому же кормить надо, а тут самому приходится на раздолбанном фоно работать. Меркюри и Элтон Джон не женаты, Чайковского женщины вообще до смерти довели. От них столько расходов, папа, а ты на эту такие деньги тратишь
Марью не трогай, сколько тебе говорить?! Смотри, опоздаешь! А бабешка барачная не плохая, не жирная. Тебе в самый раз!
Тебе бы все каркать!
Разговор начал вновь приобретать конфронтационный характер, и Николай Филиппович почувствовал, что надо разрядить обстановку:
Вчера стоял в очереди за «гуманитаркой» немецкой, так подходит этот Гена Конищенко, тюремщик бывший. С завода твоего. Мастером работает в гондонном цехе. В друзья ко мне набивается. А у меня друзья, сам понимаешь, банкиры. Я с самим Геращенко за руку здоровался!
Сын непонимающе уставился на родителя.
Случайно познакомились, когда я твой завод инкассировал, недовольно уточнил Николай Филиппович. На крысу похож. Дескать, я на минутку отходил от очереди, я с вами стоял, поясните товарищам Ну, пришлось, пустить.