Петрович прохаживался вдоль рядов и вещал в свой матюгальник:
Мы живём в нелёгкое время, когда очень важно уметь себя вести в чрезвычайных ситуациях. Ни пожар, ни взрыв никому не дают второго шанса
И тут раздался крик. Кричали далеко, визгливо на одной ноте, как будто хотят высверлить в ухе дыру. Вся Линейка замолчала разом, словно прислушиваясь, хоть это и не нужно. А крик не умолкал. Он тянулся и тянулся, наверное, минуту или дольше, у меня даже в глазах потемнело. Или не в глазах. Я моргала, а это не проходило, а там все кричали. Где-то у старых корпусов.
Потом звук как выключили. В ушах ещё стоял белый шум, как в старом телефоне. Тучная колонна поваров, стоящих ближе всех к старым корпусам, молча потянулась к забору. Теть Даша по-хозяйски отодвинула железный прут, держащийся на честном слове, и шагнула по ту сторону.
Всем группам вернуться в свои корпуса, всему персоналу на рабочие места. Матюгальник Петровича так рявкнул в этой тишине, что я словно проснулась. Охрана, ко мне!
Все разом зашептались, забормотали, зашушукались. Теть Даша сконфуженно вернулась в строй. Воспитатели малышей громко талдычили «Ничего страшного» слишком фальшиво, чтобы поверили даже первоклашки. Я взглянула на Ленку мол, дети на тебе и стала потихоньку протискиваться к забору. Не знала об этой дыре, этом лазе новый, должно быть.
По-хорошему, мне следовало бы дождаться Петровича и младших охранников, но я боялась, что старик меня развернёт в корпус. Ему плевать, что у тебя четверых детей не хватает: у него инструкция. Да пока он этих балбесов ещё соберёт, пройдёт полчаса. А кричали сейчас. Надо бежать, и быстро. Я мысленно поблагодарила Петровича за эту учебную тревогу: у себя в другом конце лагеря я бы просто не услышала крика. Да никто бы не услышал: футболисты тренируются в другое время, а ближе к этой части лагеря никто и не ходит без нужды. Персонал из домиков весь день на работе.
Я потихоньку просочилась сквозь толпу, потихоньку пролезла в дыру (все уходили, Петрович ждал охрану, на меня никто не смотрел). Прут негодующе звякнул да и остался у меня в руках. Что ж, так даже лучше. В моих руках любое оружие не опаснее палки, но для устрашения сойдёт. Малыши боятся поезда убийц и белой статуи пионерки, а их воспитатели вполне живых и реальных отморозков.
Я ещё слышала, как за спиной орёт в матюгальник Петрович, собирая всю охрану. Под ногами бежала земля. Дорога шла вниз по склону, и прут перевешивал, тянул вперёд. Остались позади раскрашенные отреставрированные корпуса, впереди почти пустырь с редкими остатками старого лагеря.
Сейчас тут, конечно, почище, чем было в моём детстве: снесли всё, что могло свалиться, разгребли всё, что можно было разгрести, но фундаменты, ржавые палки питьевых фонтанчиков, скелеты старых статуй никуда не делись
Сашка! я прислушалась. Где-то, непонятно где, как будто играло приглушённое радио. Слов не разобрать, да и мелодию еле улавливаешь. Не узнаёшь, а так. Мне представился хор в бедной старой одежде, поющий что-то о дороге, но слов я не разбирала. В глазах всё ещё было темно, как будто смотрю на пасмурный день сквозь солнечные очки. Тихо. Только это непонятное радио.
Лёша!
Меня окружали молчаливые фундаменты и остатки питьевых фонтанчиков как придорожные столбы. Рядом с одним белела бывшая голова бывшей белой пионерки. Из шеи торчал кусок арматурины. Чуть впереди ещё на постаменте стояло всё, что осталось от горниста только голова и горн, всё остальное арматура. Горнист от этого казался нелепым, как небрежно нарисованный человечек. Нос был отбит, а рот подрисован до ушей красной помадой.
Я споткнулась о какой-то мелкий мусор, ухватилась за бывший фонтанчик и вместе с этим фонтанчиком полетела носом вниз. Нос больно встретился с обломком доски. Фонтанчик шумно приземлился рядом, мазнув чашей мне по уху. Звук получился противный, и, кажется, ухо я расцарапала. Когда же наконец это позорище расчистят?! Здесь же дети рядом! А на пустыре куча мусора, о который можно споткнуться и сломать себе шею.
Классе в третьем, когда я ещё тут отдыхала, у нас ходила легенда о пропавшем здесь мальчике. Так же, как и мы, полез в эти руины, только ночью, на спор, доказать, что ему не слабо. Ходил по пустым корпусам, светил фонариком и услышал, что кто-то разговаривает в темноте: не двое, не трое, а больше, как будто целый класс болтает между собой на перемене, только без воплей, а, наоборот, приглушённо, как за закрытой дверью. Я бы в другую сторону побежала с воплями, а этот зачем-то подошёл послушать. Нашли мёртвым. Это, конечно, байка, но все эти байки часто имеют вполне реальную основу. Думаю, парень был, и возможно, даже ночью. И неудачно упал, например, переломав себе всё на свете.
Я вскочила и, отряхиваясь на ходу, побежала, заглядывая в длинный фундамент бывшего корпуса:
Сашка! Лёша!
Вообще-то неглубоко, но если свалишься, переломать ноги хватит. На дне валялась тонна мелкого и крупного мусора: камни, арматура мелькали перед глазами как деревья за окном поезда. В голове ещё играло это приглушённое радио со старой заунывной песней, где слов не разобрать. И на этом фоне стучались дурацкие мысли: может, они вообще сюда не ходили? А кто кричал? Хорошо, если не мои, хорошо, если так. Но лучше я поищу. Прут от забора, который я зачем-то прихватила, по-прежнему перевешивал, тянул вперёд и лупил по ноге. А мне казалось, что это помогает бежать быстрее.
Эти фундаменты, эти бывшие корпуса стояли на территории огромной буквой «П», я миновала один, побежала к следующему В глазах темно. И ещё эта песенка. Да она мне сниться будет! Откуда она, вот что меня тревожило. Она доносилась словно со всех сторон сразу и немного сверхуВ лагере такое не поют. Лёлик такое не слушает, по его музыке я бы его за километр нашла. Как будто где-то на пустыре спрятался целый хор Спокойно. Всё имеет рациональное объяснение. Хору здесь не спрятаться, а вот какой-нибудь раздолбанный радиоприёмник в этом мусоре мог и затеряться. А что батарейки может, его недавно потеряли Господи, есть же корпуса персонала! Скорее всего, там и забыли выключить радио. Всё-таки от страха глупеешь.
Корпуса, лишённые стен, были совсем чужими. От них не пахло той волшебной заброшкой моего детства, страшноватой, но близкой и даже уютной. Фундаменты стояли как корни спиленных зубов. Да и внутри видок был не лучше: камни, земля Тряпка!
Оранжевую тряпку я разглядела шагов с пяти и бежала к ней, наверное, год. Я вглядывалась, ища по краям тряпки голову, руки ноги, но темнота в глазах не давала ничего увидеть. Добежав, я перегнулась через бетон фундамента, сцапала эту тряпку, выдернула и ещё смотрела несколько секунд, чтобы убедиться, что это всего лишь тряпка. Дышать тяжело. Просто кусок жилета, который носят дворники. Не чья-то футболка с хозяином внутри.
И не надо говорить мне «Спокойно» когда-нибудь мы все успокоимся. Лишь бы не мои, лишь бы не сегодня. Я всё-таки постояла несколько секунд, чтобы отдышаться.
Сашка! Лёша!
Лёлика я, пожалуй, зову зря. Если он не истекает кровью, придавленный обломками фундамента, то и не откликнется, будет сидеть где-нибудь и хихикать.
Сашка!
Впереди ещё два бывших корпуса, а потом поворот. Там бывшие ворота, их давно нет, даже ржавых столбиков. Двадцать лет назад ещё были, а потом всё. Я никогда за них не заглядывала и не помню, чтобы кто-нибудь заглядывал при мне. Они были голубые. Кажется. Голубые или зелёные. Они были облезлыми, облупленными, намертво стоящими в земле, на них даже кататься боялись. Они казались воротами во что-то по-настоящему страшное. У нас было не в ходу слово «ад», но во что-то вроде. Кажется, это было как-то связано с поездом убийц: железка же мимо проходила. То ли стук колёс кто-то слышал, то ли ещё что, но те ворота нас тогда здорово пугали.
Разбитый нос болел. Я закапала кровью футболку и не заметила, то есть заметила не сразу. В воздухе пахло чем-то кислым, как на неубранной кухне может, помойка где-то недалеко? Бежать.
Следующий фундамент я проскочила быстро, на повороте опять споткнулась о какой-то мусор, полетела носом вперёд, но удержалась за остатки статуи. Очередной горнист. Этому повезло чуть больше: не хватало только куска ноги: если не приглядываться, то вполне приличная статуя, хоть и грязненькая. Дальше бывшие ворота.
Сашка!
Поднялся ветер, и за бывшими воротами зашумела одинокая сосна. В глазах неожиданно прояснилось и это радио Радио стихло! Я побежала вперёд за бывшие ворота и сквозь собственный топот молодой бегемотихи по руинам услышала плач.
* * *Кто-то всхлипывал совсем рядом. Как будто у меня под ногами, как будто Ещё шаг и я чуть не полетела в заросший травой бетонный колодец. Сашка сидела уткнувшись лицом в коленки и всхлипывала. Сидя на корточках, я могла дотянуться до неё рукой: колодец был неглубокий, наполовину засыпанный. Меня она не замечала или не видела.
Саш!
Идите отсюда! Даже головы не подняла.
Что с тобой? Руки-ноги целы?
Она кивнула, не переставая рыдать. Одежда на ней был целая и даже почти чистая, но это не значило ничего. Вообще ничего.