Немного наспех, но, как надо.
Верстая сводки чередой,
Госплан командовал парадом.
Блудливый Воланд правил бал.
На скотный двор сгоняя стадо,
пастух прописку проверял,
чтобы не шмыгнула из строя,
срывая трудовой почин,
овца паршивая, святое
нарушив визовый режим.
В большой семье не без урода,
химичил кто-то кое-где
Незримый бой, служа народу,
вёл МУР.
И бдели ДНД.
На «пёстрых» заводили дело
и на Румянцева в момент.
Работа в органах кипела
и ошибался резидент!
Серпом и молотом махая,
без устали пахал «Мосфильм»,
лубочной грёзой замещая
Отечества несладкий дым.
Махру смолили офицеры,
а председатель «Беломор»
В подобной душной атмосфере
стать Ихтиандром не в укор.
Пророков не ищи в Отчизне,
где заправляет Агитпроп
так объяснит, в чём правда жизни,
что морж во льдах и тот поймёт.
Зябь поднимали трактористы,
героем стать хотел любой,
а лесорубов-гармонистов
девчата звали за собой.
Деревня лебеду жевала,
на граммы вешались пайки,
но на экранах хлеб и сало
везли с Кубани казаки.
Как тут, пардон, не матюгнуться,
когда эмоций не сдержать?!
Бурчал народ:
«Киноиску-у-усство
соцреализьм туды их мать!
Оно, конечно, интересно
под песни пашут, сеют, жнут
И строить помогает песня.
Но врут же, сцуки! Ох, и врут!»
Смеясь, весёлые ребята
пасли под мухою быка.
Свинарки не ругались матом,
стремясь в ряды ВДНХа.
С косой богатыеневесты
искали в поле женихов,
а ну-ка девушки все вместе
доили яловых коров.
Обильно колосились грядки.
Кино творило чудеса,
стыдясь отдельных недостатков.
Стояла вохра на часах,
блюдя порядок и стабильность.
Но быт кусался злее вшей
и рушил веруво всесильность
марксистско-ленинских затей,
до были опошляя сказку.
Презервативы, спички, чай,
то манка, то зубная паста
всё исчезало невзначай.
Муку и сахар испаряло
сквозь щели плановых прорех.
И даже книг недоставало
в стране,
читавшей больше всех!
На туалетную бумагу
шли «Индустрия», «Труд» и «Спорт»,
а кое-кто, гордясь отвагой,
рвал агитатораблокнот.
О космонавтах и артистах
взапой читалось на толчке
И лишь страницы «Коммуниста»
воспринимались, как ЧеПэ.
Страну сплошного дефицита,
идейно верных дураков,
дорог, в яичницу разбитых,
стальных от бедности зубов,
мешая обогнатьбуржуев,
квартирный тормозил вопрос
И всё же, с помпой, не менжуясь,
летел вперёд наш паровоз.
И мчал он с лязганьеми свистом
по тундре вдоль и поперёк
наш поезд в царство коммунизма.
Жаль слишком долог и далёк
был путь. Мигали семафоры.
Мелькали, нагоняя сон,
скульптуры гипсовых шахтёров,
колхозниц, девушек с веслом
Вагоны шли к привычной цели
за отчужденья полосой.
В зелёных плакали и пели,
из синих пахло колбасой.
Лучом указывала строго
маршрут кремлёвская звезда.
И, вроде, вдаль вела дорога.
Но мимо храма. В никуда.
В стране, где мумия в почёте,
морали учит Наркомпрос,
а бога посылают к чёрту
не остановится Христос.
Какой там храм и покаянье,
когда равнение на стяг,
и прерывается дыханье
от ветров яростныхатак?
И где уж разглядеть в потёмках, плутая
в сумрачном лесу иллюзий, как болото,
топких, в ИНОЕ царство лучик тонкий:
топких, в ИНОЕ царство лучик тонкий:
слезинку на лице ребёнка, гармонию и красоту?
ЗАСТОЙ
Когда, покорная догмату,
торит толпа пигмеев путь,
то сложно даже Голиафу
в иную сторону свернуть.
Хотя сомнения терзали.
Тонул архипелаг ГУЛаг.
Мутил в Китае «кормчий» Мао
не наш, но сукин сын. В умах
ходили по домам с опаской,
крамольные за слухом слух:
кровь пролилась в Новочеркасске;
погром в Ташкенте грянул вдруг
Но тронулся не лёд, а танки.
Холодной Пражскою весной
попала оттепель под траки.
Попёр бульдозером застой.
Ильин, паля по-македонски,
в Акелу не сумел попасть.
Консилиум вождей кремлёвских
на буйных отыгрался всласть:
тур на Канатчикову дачу
с транзитом в «Белые столбы»
ждал всех, кто думает ИНАЧЕ,
зарёкшись сдуру от тюрьмы.
Кому вождяне доставало,
тем доставался сульфозин.
И Гюльчатай не открывала
глаза.
И это правда, Зин!
Безумство храбрым не поможет,
коль не хватает вожака.
Достигнутый успех итожа,
вещали пленумы ЦэКа.
А тех, кто строй ломал и спорил,
хваталамёртвая рука,
дабы не плыли на просторе
на свет ИНОГО маяка.
Но даже мрамор точат капли
от лицемерия устав,
на мостик поднимался Саблин,
прочтя по совести Устав.
Заворожённый миражами,
он верил, что рискнул не зря
Свободу оградив флажками,
хлестали водку егеря.
Не знали места злые тени,
Главлит вредил, как Фантомас,
и мгла ложилась на ступени
Лишь в пепле теплился алмаз.
В холодных кинозалах тесных
вас озаряло: есть древней
Завет, чем тезисы партсъездов,
а храм не там, где Мавзолей;
пускай мы делаем ракеты
и перекрыли Енисей,
но в «Правде» не найти ответов
о сути бытиявещей.
Без бритвы Оккама до храма путь не проложишь,
в тупике блуждая, словно Фукуяма.
Сюжет закручивая в драме, по следу шла
судьба за вами, как зомби с бритвою в руке.
ИЩУ ЧЕЛОВЕКА
Не замечающим демарша
в удалом кличе: «Федя, дичь!»,
иронию советских граждан
без «новояза» не постичь.
А тем, кто не читал в застое
украдкой «Опустелый дом»,
подтекст записок из подполья,
как зайцам Ньютона бином.
Листать газеты до обеда
голодный не желал народ,
передовицы и портреты
«ударников» не лезли в рот.
Цензуры обходя препоны,
свободы предлагал глоток
«Самтамиздат».
Его смышлёный
на ужин потреблял «совок»:
стихи в подшивках самопальных,
романы Всё глотал взахлёб.
А девушек провинциальных
порой охватывал озноб,
когда на видео палёном
впадала в транс Эммануэль
И становилась эталоном
не Мордюкова, а Кристель!
Охальников карали власти
за подрывание основ,
но плод запретный много слаще,
чем тухлых догм червивый плов.
Так, в сущности, не зная секса,
страна плодилась без проблем
во имя мира и прогресса.
Противоборство двух систем
ответные включало меры.
Вовсю дурил двадцатый век.
В кинотеатрах шли премьеры:
подранки обсуждали «Бег»,
калина красная пронзала,
срывался отпуск в сентябре,
и места встречине меняло,
то, что плывёшь на корабле
не дураков, но с дураками.
Вдали шумел норвежский лес
Никто не знал о Мураками
с его охотой на овец.
Не ведая дней окаянных,
зубрили «Целину» и «Мать»
Не все умели непрестанно
от плевел зёрна отделять.
Не каждый голосодинокий