В конце августа позвонил Эдуард. Я был удивлен, услышав знакомый голос:
Давненько мы с тобой не виделись.
Давненько, признал я.
Ты обедал?
Нет еще.
Давай пообедаем вместе. На углу Большого Черкасского и Старопанского переулков есть неплохой ресторан. Подходи туда через полчаса.
Очень не хотелось отрываться от дел, но я чувствовал: надо с ним встретиться. Что-то он хочет мне сообщить. И потому выдавил:
Приду.
Эдуард был мрачный, озабоченный. Едва мы сделали заказ и официант удалился, я спросил:
У тебя что-то произошло?
Нет, ничего Просто тебя давно не видел. Подумал: а чего бы нам не пообедать вместе.
Я ему не поверил. И не ошибся. Как только нам принесли закуску и водку и мы выпили по рюмке, брат негромко проговорил:
Не думаю, что эта осень будет спокойной.
Ты имеешь в виду, что левые на что-то решатся?
Да. Он помолчал. Не ручаюсь, что нынешняя власть выстоит.
Вот как? Я скромно заметил:
Разве ваша система не должна защищать власть?
Эдуард сдержанно усмехнулся, не спеша налил мне и себе водки.
Наша система не слишком довольна тем, как с ней обходятся в последние годы. Может дать сбой. Он поднял свою рюмку, дождался, когда и я сделаю это, чокнулся. За наше с тобой здоровье.
Выпив, я помолчал некоторое время, обдумывая его слова, глянул на Эдуарда:
Ты меня предупреждаешь?
Я всего лишь высказал свои соображения, аккуратно заметил он.
Вскоре официант принес первое. Мы принялись за еду. Эдуард ел сосредоточенно. Какие-то мысли донимали его. Отставив тарелку, вытер салфеткой губы, задумчиво посмотрел на меня:
Ты веришь в Бога?
Это было весьма неожиданно. Я не смог сдержать улыбки опять предстояло непростое объяснение.
Верю. В Творца.
Несколько секунд у него ушло на обдумывание услышанного.
В чем отличие?
Ну, во-первых, в том, что он един для всех живущих на Земле. Христос, Яхве, Будда, Аллах они учителя. Они помогали разным общностям выжить в этом мире, давали ориентиры. Во-вторых, Ему все равно, верим мы в Него или нет. Он хочет от нас одного чтобы мы жили без ненависти, без лжи, без зависти. Чтобы нами двигала любовь. А в-третьих, я уверен, что мы не один раз приходим в этот мир. Он создан специально для того, чтобы мы учились. Да, учились быть совершенными. Но основной для нас мир не этот, а другой, не физический. Мир, где живут души.
Он смотрел на меня с тихим удивлением.
Непохоже на христианство, прозвучало наконец.
Я не говорил, что я христианин. Я лишь ответил на вопрос, верю ли. Верю. В существование Творца.
На этот раз молчание было куда более долгим. Он явно не знал, что сказать. И тогда я решил продолжить:
Я с давних пор чувствовал, что мы живем на этой планете не один раз. Не знаю, как это объяснить. Чувствовал, и все тут. А потом нашел книгу американского психоаналитика Станислава Грофа про то, как он погружал своих пациентов в глубокий гипноз исключительно с лечебными целями. И расспрашивал их про прежние жизни, пытаясь установить причины заболеваний. И они рассказывали ему про то, кем были и что делали в прежних жизнях. Очень складно рассказывали. А потом его последователь Майкл Ньютон в какой-то момент пошел дальше и начал расспрашивать пациентов, находящихся в глубоком гипнозе, о том, что они делали между жизнями, и те, независимо от возраста, пола, вероисповедания, сообщали нечто, ложащееся в единую картину: как душа возвращается в тот мир, основной для нее, как приходит в себя после земных испытаний, как общается с другими душами, как готовится к новой жизни на Земле, выбирая совместно с наставником не самые комфортные варианты судьбы, дабы получить и пройти испытание. Думаю, что так оно и есть на самом деле.
Посидев некоторое время в раздумье, он медленно покачал головой.
Православие не допускает никаких других жизней. Кроме одной-единственной.
Тут я не удержался, спросил:
А ты с каких пор стал верующим?
Он не смог скрыть смущение:
Да я, собственно говоря давно сочувствовал верующим. Еще с начала восьмидесятых. А теперь, когда стало возможно присоединился.
И в церковь ходишь?
Хожу. Нечасто У нас около работы есть церковь.
Та, которая рядом с «Детским миром»?
Да.
Я не знал, что тут добавить не язвить же на столь деликатную тему, и занялся едой. Когда прощались у входа в ресторан, вспомнил разговор с Настей, спросил:
И в церковь ходишь?
Хожу. Нечасто У нас около работы есть церковь.
Та, которая рядом с «Детским миром»?
Да.
Я не знал, что тут добавить не язвить же на столь деликатную тему, и занялся едой. Когда прощались у входа в ресторан, вспомнил разговор с Настей, спросил:
Как отдохнули с Василием?
Эдуард оживился.
Прекрасно. Купались, гуляли, катались на лодке, на катере. Жаль было уезжать. Но работа.
Возвращаясь в Кремль, я размышлял о его словах про грядущие события. Брат предупреждал меня, что органы Госбезопасности ненадежны и власть снова может перемениться. Меня или президента? Скорее, первое. Вряд ли я мог передать Борису Николаевичу предупреждение, сделанное без какой-либо конкретики. Это несерьезно. Значит, он предупредил меня лично. Еще раз. Как тогда, в девяносто первом. И что я мог сделать после такого предупреждения? Срочно уволиться из Администрации президента? Уехать куда-то? Скрыться? Это было неприемлемо для меня. Но я чувствовал благодарность к Эдуарду он заботится обо мне.
Я все-таки рассказал Филонову о разговоре с братом. Его не удивило прозвучавшее предупреждение. Невесело вздохнув, он произнес:
Там тоже хватает наших противников. Может быть, их даже больше, чем тех, кто поддерживает президента. Или хотя бы относится нейтрально.
Через неделю я в очередной раз оказался в Институте государства и права. Разумеется, после разговора с Топорниным не преминул зайти к Насте. На этот раз она была более приветлива. Согласилась пойти со мной выпить кофе. Мы поговорили о детях, о погоде, о том, как быстро летит время лето уже подошло к концу. Говорили и о тревожной обстановке в стране. Конечно же, Настю пугало возможное развитие событий, грозящее кровавыми столкновениями, гибелью многих людей. Стараясь успокоить ее, я говорил то, во что сам не верил: ситуация полностью под контролем, навряд ли противники президента решатся на вооруженные выступления, разве что на акции протеста.
Когда мы попрощались, я вдруг сообразил, что и Настя, и Эдуард перестали приглашать меня в гости. Я озадачился: что это может значить? «Похоже, их отношения разладились, сделал вывод. Вот почему она не поехала с ними на Волгу».
Аллегро анимато
В сентябре события стали заворачиваться в тугой узел. Ненависть рождает чудовищ. Затмевая разум, она превращает людей в тупых животных, жаждущих лишь одного изничтожить противника. Эта ненависть пропитала обе стороны, в том числе и ту, к которой принадлежал я.
Аллегро анимато значит быстро, взволнованно. Быстрее, чем аллегро мольто. Напряженнее. Драматичнее. В девяносто первом мы противостояли насквозь прогнившему режиму. А теперь защищали ту власть, которую утвердили вместо прежней. Власть, с которой связывали надежды на лучшее будущее. Вице-президент и председатель Верховного совета возглавляли тех, кто выступал против президента и правительства, кто имел иное видение будущего, не столь резко порывающее с прошлым. Большинство депутатов, обитавших в Белом доме, было вместе с ними. За пределами Белого дома сторонников тоже хватало. Добром это не могло кончиться. Милиции уже приходилось разгонять шумные акции, переходившие в потасовки.
Я знал про готовящийся указ 1400. И не осуждал президента. Понимал это вынужденная мера. Противостояние не могло продолжаться бесконечно. В той ситуации не существовало хороших решений. Оставалось искать не самое худшее.
Президент подписал указ 21 сентября, объявив о роспуске Съезда народных депутатов и Верховного совета. В ответ Съезд заявил об отрешении от должности Ельцина. Конституционный суд поддержал Съезд. Вице-президент Руцкой начал действовать как глава государства издавать указы, распоряжения. Ельцин уступать не желал. Он не снял с себя полномочия президента. Государственные учреждения замерли в растерянности кого слушать? чьи распоряжения выполнять? Двоевластие грозило развалом страны.
В Кремле царили тревога и уныние. Многие сотрудники из прежних срочно заболели, взяли больничный. Остальные пребывали в тихом оцепенении. Было с чего. Никто не знал, чем закончится до предела обострившееся противостояние.
Наши противники множили вооруженные группы. «Союз офицеров», не скрываясь, раздавал оружие своим членам отставным военным, настроенным прокоммунистически. Армия пребывала в разброде и шатаниях. Единственной надежной силой оставался Кремлевский полк. Слишком мало в масштабах страны. Будущее не сулило радостных дней.