Норм, ответил Кирилл.
Сегодня он пришел на занятия после перерыва в полтора месяца. Все и учителя, и одноклассники, и даже повара в столовке делали вид, что ничего особенного не случилось, что он такой же семиклассник, как и все остальные, что это нормально взять и пропустить шесть недель без объяснений, а потом вернуться и вновь сесть за парту. Но почему-то даже сидя на последнем ряду, он чувствовал себя в центре внимания, будто невидимое силовое поле притягивало к нему мысли не только математички, которая вдруг забывала, о чем до этого говорила, и бросала на него тревожный взгляд, но и всех остальных тоже. На перемене отличница Рыбакоп, протерев доску, подошла к Кириллу и протянула ему глазированный сырок с таким видом, будто делала это каждый день. Качок Хомягин похлопал его по плечу, пробубнил, что надо как-нибудь потусить, и по пути к своей парте сбил с подоконника цветочный горшок. Староста Ида Гроу, всегда, вне зависимости от сезона, носившая платок, завязанный в узел надо лбом, как на постере «We Can Do It!», подарила Кириллу тетрадь, когда выяснилось, что свою он забыл дома. В том, как его одноклассники старались вести себя как ни в чем не бывало, было столько напряжения, что к концу шестого урока Кириллу показалось, что он не выдержит.
Пошли погуляем, предложил он Даниле.
Тот испуганно выдохнул:
Я не могу. У меня плавание, потом репетитор по алгебре. Давай завтра?
Давай.
Блин, у меня ж завтра хоккей и русский. Данила виновато захлопал глазами.
Ладно, не парься, подбодрил его Кирилл.
В дождь всё вокруг дома, деревья, автобусы, даже прохожие под зонтами казалось тяжелым, набрякшим, безрадостным, но что-то все равно было в том, чтобы долго идти по улице, ощущать, как капли стекают за шиворот, и даже не пытаться укрыться.
Ты правда норм?
Правда.
Пиши мне в телеге, если че.
Данила сбежал со ступенек и с огромной скоростью пересек школьный двор, едва не сбив с ног пацана лет десяти и чуть не раздавив собачку.
За эти полтора месяца Кирилл успел свыкнуться с одиночеством. Почти каждое утро он выходил из дома и до самого вечера бродил по городу; мама оставляла ему деньги в прихожей, а когда забывала, он сам брал из ее кошелька столько, чтобы хватило на пару бургеров с колой и еще на какую-нибудь мелочовку. Он успел вдоль и поперек обойти Ботсад, ВДНХ, парк Горького и Нескучный, излазил весь Китай-город, Пушкинскую, Чистые и Патрики, исследовал даже отдаленные районы вроде Беговой. Он в подробностях изучил, как его родной город ведет себя в разную погоду. В дождь всё вокруг дома, деревья, автобусы, даже прохожие под зонтами казалось тяжелым, набрякшим, безрадостным, но что-то все равно было в том, чтобы долго идти по улице, ощущать, как капли стекают за шиворот, и даже не пытаться укрыться. При сильном ветре всё, наоборот, казалось легким, невесомым, словно могло в любой момент сняться с места и улететь. Кирилл видел однажды, как ветер поднял пустую детскую коляску и через несколько метров бросил, будто передумал. На ярком солнце городской пейзаж выглядел не совсем настоящим, слишком праздничным и потому вызывающим подозрение, так что Кирилл предпочитал фоновую погоду обычную, никакую.
Сейчас, после нескольких часов, проведенных в школе, он с непривычки испытывал что-то вроде сенсорной перегрузки. Ему хотелось отыскать место, где можно побыть в относительной тишине, и он решил догулять до Екатерининского парка. Людей на улицах было много возможно, из-за того, что пришла настоящая весна, и многие из них улыбались наверное, по той же причине. Кириллу казалось, что сам он разучился улыбаться: углы его рта опустились вниз и застряли, как если бы кожу прибили степлером. Идя по Новослободской и взглядывая на свое отражение в витринах, он пробовал поднять их вверх хотя бы до нейтрального положения, но ничего не выходило.
В парке он наконец нашел то, что в мегаполисе считается тишиной. Опустившись на скамейку у пруда, Кирилл стал смотреть на бликующую поверхность воды и деревья в новой нежной листве, а затем поднял голову и увидел небо такого невероятного цвета, что тут же заозирался по сторонам. Все вокруг, казалось ему, должны были бросить свои дела и застыть, глядя вверх. Но молодые матери продолжали толкать коляски, пенсионеры крутили бедрами, разминая суставы, а собачники кидали своим питомцам мячи и палки.
Кирилл снова перевел взгляд наверх. Там, на огромной высоте, появился самолет маленький, четкий, гладкий как значок, приколотый к сиренево-синему исполинскому полотну.
Кирилл снова перевел взгляд наверх. Там, на огромной высоте, появился самолет маленький, четкий, гладкий как значок, приколотый к сиренево-синему исполинскому полотну.
Вскоре на соседнюю скамейку сели две молодые женщины; одна из них была в мини-юбке и сапогах выше колен, а у другой волосы были убраны в пучок и повязаны лентой. Они пили кофе из бумажных стаканчиков и обсуждали свою знакомую, которая хорошо зарабатывала, занимаясь логистикой. Кирилл не знал, что это значит, и постарался от них абстрагироваться. Однако разговор сделал неожиданный поворот речь зашла о том, как кто-то из них повстречал эксгибициониста, и Кирилл почти против своей воли начал прислушиваться. Ровно в этот момент к женщинам подкатился потрепанной наружности мужичок и безо всякого предисловия объявил:
Вы сидите в комнате без окон. За дверью лев, медведь и верблюд. У вас пистолет с одной пулей. Ваши действия?
Пару секунд они смотрели на него ничего не выражающими взглядами, а затем та, что с пучком, отчетливо произнесла:
Пошел в жопу.
Мужичок опешил, а Кирилл, воспользовавшись паузой, покинул свое место. Интуиция подсказала ему, что, придя в себя, потертый субъект возьмется за него. Он уже научился вычислять подобных персонажей, которые слонялись по городу и привязывались к людям. Конечной их целью было, как правило, попросить денег, но иногда они ничего не просили просто вываливали на слушателя истории про свою не сложившуюся жизнь, длинные, запутанные, с непременным злодеем, который был во всем виноват. Лишь однажды Кириллу встретился человек, который считал удары судьбы делом случая. Перечисляя свои разнообразные неудачи, он добродушно посмеивался и говорил, изумляясь:
Ну ты прикинь, как не подфартило? И так каждый раз!
Эти люди-липучки, как правило, были мужчинами, но иной раз среди них попадались и женщины. Пару недель назад Кирилл забрел на пустую детскую площадку и стал потихоньку раскачиваться на качелях, как вдруг на соседнее сиденье плюхнулась особа средних лет так, что вся слабая конструкция зашаталась и Кирилл едва не упал носом в песок, и спросила:
А я ведь еще ничего? Скажи, а?
Губы ее были точно такого же цвета, как и лицо, отчего казалось, что губ у нее нет. Дама пригладила волосы, торчавшие на макушке сначала вертикально, а затем вбок, буквой Г, и пустилась в рассказ о своем неудавшемся браке.
После разговоров с такими людьми Кирилл чувствовал себя настолько измотанным, будто его заставили не слушать, а заниматься тяжелой физической работой. Он подозревал, что им было все равно, кому исповедоваться. Возможно, они даже не слышали сами себя, поскольку иногда рассказывали одно и то же по кругу, несколько раз. Многие из них рассудительным тоном говорили совершенно безумные вещи, и он научился их избегать.
Уйдя подальше от мужика и его загадки про пистолет, Кирилл собирался сесть в другом месте и дальше смотреть на воду и небо, но ощутил, что его беспокоит какая-то мысленная заноза. Не та, с которой он просыпался и засыпал, а новая, которая благодаря своей новизне свербила практически так же.
Вскоре он понял, к чему она относилась. На перемене перед последним уроком классная вызвала его к себе в кабинет и сообщила, что до конца учебного года осталось всего три недели и что у седьмого класса будут два важных теста. Их называют контрольными, но это все равно что экзамены: все будет очень серьезно, с представителями комитета по образованию и отбиранием мобильных телефонов на входе.
С русским у тебя еще ничего, а с алгеброй, классная посмотрела на него, выразительно подняв брови. Кирюша, мы понимаем, как тебе сейчас тяжело, но нужно постараться. Если хочешь, я буду оставаться после уроков и заниматься с тобой русским, а Вера Александровна, я уверена, согласится подтянуть с тобой алгебру.
От «Кирюши» его передернуло, как и от жалостливого тона классной.
Нет-нет, спасибо. Я сам подготовлюсь, ответил он и хотел сбежать.
Точно? Классная ухватила его за рукав.
Точно.
Чуть раньше, на алгебре, переписывая в тетрадь примеры с доски, Кирилл ужасался тому, что совсем не понимает написанного. У него и до этого были сложные отношения с иксами и игреками: часто он не видел в них ничего, кроме бессмысленных закорючек, как бы напряженно ни вглядывался, но иногда сквозь петельки и хвосты все же проступало обозначаемое, и тогда он довольно легко приходил к правильному ответу. Сегодня все до единого символы, включая знак равенства, остались для Кирилла непроницаемыми, и он как будто копировал на бумагу слова из незнакомого языка.